Дневник из преисподней

– Ты так и не ответила мне, почему ты здесь? – Глаза Алекса наконец-то прояснились вместе с солнечным светом, поглотившим тьму, и я улыбнулась им.

У меня не было ответа и я не могла объяснить даже себе, почему я здесь и почему мои эмоции столь разрушительны для орлов. Вряд ли я осознавала до конца те чувства, которые испытывала к Алексу, и если он полагал, что они полны любви, то кто я такая, чтобы это отрицать?

Проснувшиеся во мне невероятные и непостижимые способности тоже не казались мне настоящими рядом с Алексом, и они не делали меня счастливой, а внушали лишь опасение. Талант – не панацея и не способ лечения, а проклятие длиною в целую жизнь…

Порой я думаю, что даже в самой малости, дарованной нам от рождения, мы не всегда можем сохранить человеческое лицо и человеческую душу. И я не знаю, чего здесь больше – нежелания быть человеком или незнания того, как им быть. А если нам дано слишком много, нежелание или неумение быть человеком рождает губительные последствия и бороться с этим невозможно, как невозможно бороться с неким абстрактным злом.

Каждый человек, наделенный определенным талантом, гениальный или безумный – в зависимости от оценки общества, рожден и живет для развития этого общества. Такие люди нужны человечеству и борьба с ними – это самоубийство.

Общество, избирающее нормой некую усредненную величину, пытающееся подогнать под нее все свое население, обречено на медленную гибель и исчезновение. И я не хочу жить в мире, где нормой становится незнание и невежество, а талант – гоним и презираем.

Когда мы подойдем к черте, за которой не останется необычных и нестандартных людей, сумрак и тьма поглотят даже тех, кто искренне считает нормой любое отсутствие света в человеческой душе. Норма – это мнение большинства и меньшинство будет всегда проигрывать.

Но тем сильнее ответственность, возложенная на тех, в чьих душах горят искры божественного света. Их ответственность – это умение быть человеком и желание передать частичку своего света другим. Не смерть и не боль делают нас людьми, а любовь и сострадание.

Я не могла сказать Алексу, что мои способности напугали меня больше, чем его собственный народ, ибо понимала, что боролась за свою жизнь не из любви, а из ненависти. Я также не могла сказать ему, что я чувствую, ибо не была до конца уверена в том, что его освободило – мое сострадание и любовь к нему или моя реализованная ненависть к его брату?

Мы оба выжили, и только это имело значение для меня, и я сказала ему лишь об этом. И мне не забыть слова его исповеди, как продолжение безграничной боли, оставшейся с ним навсегда:

– Я никогда не был так одинок, как несколько последних дней, Лиина. И я понял, что не трудно умереть в одиночестве, но гораздо труднее в одиночестве жить. Я был готов умереть, зная, что ты жива и жив Дэниэль, но я не готов жить без тебя или без него…

И я подумала, что на краю неминуемой гибели мы становимся сильными, когда ощущаем себя частицей великого общества или народа, частью великой идеи или цели. И так трудно быть сильными, когда смерть мы встречаем в полном одиночестве, а собственный народ проклинает нас или не знает о нашей жертве. Легче всего умереть за идею, за счастливое будущее, за мечты и надежды своего народа и своих друзей, чем за собственные идеалы, которые не поняты или отринуты обществом и народом.

Алекс не был слабее своего короля. Он просто не мог найти в себе сил для сопротивления его воле. Не мог, потому что не было никого, кто поддержал бы его. Оставшись один на один с самим собой и наедине со смертью, он нашел в себе силы не предать частицу человека в своей душе. Но на это ушли все его силы и не осталось ничего, что могло бы сопротивляться жажде убийства, томившей его брата.

И тогда я подумала – желала ли я смерти Лану из любви или из ненависти? Могла ли я убить его? И если да, то из любви к Алексу или из ненависти к самому Лану? И насколько важным является то, каким чувством ты руководствуешься, убивая кого-то, если целью является спасение жизни дорогого тебе человека?

Каким бы ни было отношение Алекса к брату и своему народу, недосказанность в его словах сказала мне больше, чем он хотел бы. И хотя мои сломанные ноги перестали болеть, я все еще помнила, как жажда и боль убивали меня. Лан Эли Гэр пытался сломать меня через боль моего тела, а своего брата он ломал через боль его души – и это самое страшное, ибо их души были связаны от рождения.

Жестокость Лана привела меня к пониманию своих способностей и осознанию меры ответственности за них, и собственное знание испугало меня, ибо моя готовность защищаться, применяя крайние меры, была рождена не любовью…

И все же я снова улыбнулась глазам Алекса и покачала головой, отрицая собственное понимание своих возможностей, отрицая его готовность умереть раньше меня. И я сказала ему, что только живые придают значение жизни и той последовательности, в которой теряют друзей. Для мертвых это не имеет смысла…

Мы больше не говорили в тот день, по крайней мере, о серьезных вещах. Ближе к вечеру Алекс снова занес меня в пещеру и разжег огонь. Я уснула сразу после ужина и проспала даже не ночь, а почти сутки, проснувшись лишь глубокой ночью следующего дня. И с этого момента мое выздоровление стало почти состоявшимся фактом и даже Алекс признал, что мои переломы заживают не хуже, чем у орлов.

По прошествии нескольких дней он осмотрел мои ноги и осторожно снял затвердевшую глину. Затем ощупал каждый сантиметр моей кожи и моих косточек, и бодро выдал:

– Летать не сможешь, бегать пока тоже, но переломы быстро заживают.

И я с готовностью поверила ему, желая как можно быстрее покинуть его не очень-то гостеприимную родину. Слишком яркими были воспоминания о моей первой встрече с Королем Орлов Ланом.

Наши сборы были недолгими, зато долгим и нескончаемым стал наш путь домой. Алекс был слишком слаб, чтобы перевоплотиться, а Огонек не мог нести нас обоих слишком долго. Мы шли со скоростью человека, причем уставшего человека, и наши остановки в пути происходили все чаще, а разговоры все реже. Казалось, мы оба погрузились в атмосферу бесконечной, тихой и молчаливой дороги, уделяя немного внимания лишь окружающему нас пространству и его красоте.

Я чувствовала абсолютное спокойствие рядом с Алексом, и мне не нужно было слышать его голос, чтобы ощущать бесконечность и безграничность всего мира. Я казалась себе слишком маленькой и совершенно ничтожной частицей окружающего меня пространства, и это пугало и привлекало меня одновременно.

Я ощущала, как медленно уходящее время проносит мимо минуты и часы, но от этого оно становилось лишь больше, потому что время стремилось к бесконечности, несмотря на потерю своих секунд и минут.

День и ночь сменяли друг друга, но при свете звезд или в сумерках наступающего вечера я понимала, сколь ничтожными были прежние повседневные заботы моего мира и как быстро могла закончиться жизнь, не затронутая своим смыслом. Еще вчера владевшее мною чувство собственного могущества обрело свой истинный смысл, и я увидела ложь в своем сердце, которая не могла стать правдивой только потому, что я этого желала.

Мне стало казаться, что рано или поздно, но окружающий мир заплатит мне забвением, ибо время проходит мимо меня. Оно проходит слишком быстро для того, чтобы успеть понять, для чего человек приходит в этот мир, и почему он так быстро уходит. Я словно погрузилась в сумеречные сны, которые угнетали мое сознание и гнали к его поверхности лишь самые темные желания моей души.

Алекс словно понимал мое состояние и почти не вмешивался в него, но во время ночных привалов он рассказывал мне о своем детстве и о своем отце. Он рассказывал о себе и его жизнь показалась мне серой и скучной. Я ловила себя на мысли, что никак не могу понять, откуда в нем горит яркий свет, освещающий сумрак внутри меня. И я не могла ответить себе, почему в своем выборе он предпочел орлам людей. Только одно я поняла в нем очень хорошо – его молодость и безграничная любовь к жизни дополняли этот свет, горевший неиссякаемым пламенем.

Моя душа тянулась к Алексу с самой первой нашей встречи, словно знала и чувствовала, что только он способен ее излечить. В нем жил источник ее потерянной и забытой радости, и мой разум начал это понимать.

Ночью я закрывала глаза и засыпала под шепот листвы и музыку ветра. Мой сон не прерывали крики ночных птиц и громкие переклички насекомых в траве. На границе сна и бодрствования я думала о том, что рядом с Алексом из сердца уходит боль, и горькие события вчерашнего дня вдруг становятся очень далекими. Такими же далекими, как звезды над головой, смотревшие прямо на меня.

Мой разум стремился к ним, а душа воспаряла над телом, когда оно засыпало, но звезды не снились мне. Они никогда не снились мне, словно небо отрицало мое существование. Иногда мне казалось, что оно не замечало меня, не видело меня, словно я была далека, а небеса – недоступны. И небесам были неведомы мои мысли, желания и надежды. Но спустя какое-то время мне стало казаться, что я ошибаюсь, и надежда увидеть звезды в своих грезах возродилась вновь, словно именно Алекс был связующей нитью между мной и небесами. Я думала о нем и о звездах, когда засыпала…

Когда мы вернулись в столицу Эльдарии, я отчетливо поняла, что вернулась другим человеком. Город уже не вызывал того восхищения, что раньше, а долгие объятия Мастера не доставили радости. И все же я почувствовала невыразимое облегчение от одной только мысли, что он боялся за меня и беспокоился о нас. Это растрогало меня до глубины души, хотя, коснувшись собственных мыслей и чувств, я даже удивилась себе, не понимая, как сентиментальность и сумрак умудрялись уживаться друг с другом.

Алекс рассказал Мастеру все, что с нами произошло, передав краткую версию последних событий, и Мастер ни словом, ни даже взглядом не осудил моих действий. Напротив, он произнес в ответ фразу на древнем языке, означавшую нечто вроде: «Все, что ни делается, делается к лучшему и во славу Небес», и я окончательно успокоилась.

Вечер, всю ночь и следующий день я провела в постели. Пережитые испытания не прошли бесследно. Переломы зажили, но ощущение боли осталось в памяти, и мозг хранил эти воспоминания, по-прежнему, не позволяя твердо стоять на ногах. Казалось, он не верил в возможность быстрого выздоровления, и я не могла осуждать его за это. Как можно обижаться на собственный разум, если внушение самой себе мысли о полном выздоровлении не находило отклика даже в моей душе, не говоря уж о подсознании, которое никак не желало избавить меня от фантомной боли в ногах.

Выспавшись и отдохнув, проголодавшись так, словно не ела несколько дней, я наконец-то покинула свою комнату и спустилась в столовую, где в это время разжигали огонь в камине и подавали ужин. Мастер и Алекс уютно устроились в креслах за столом, и при моем появлении Алекс отсалютовал бокалом, полным вина. Судя по его состоянию, бокал вина был не первым, и я позавидовала Алексу. На меня легкие алкогольные напитки этого мира почти не действовали. Более привычный к другим напиткам, мой организм даже расслабиться не мог. Иногда это сильно раздражало.

Судя по состоянию стола, ужин подходил к концу, но для меня оставалось нетронутое блюдо с рыбой, еще теплой и пахнущей так ароматно, что шансов остаться на тарелке у нее не было вообще. Мастер улыбался, глядя на то, как я расправляюсь со своим ужином, а затем поближе пододвинул тарелку с фруктами и сыром, налил чаю и положил мне на блюдце большой кусок фруктового пирога.

Пока я расправлясь со всем, что еще оставалось, Алекс подошел к камину, и облокотившись на его каменный фасад, положил еще несколько поленьев. Когда он посмотрел на меня, огонь танцевал в его глазах свой странный и завораживающий танец, и совершенно неожиданно Алекс произнес, ни к кому не обращаясь:

– Мы горечь топили в холодном вине, и образ таинственный таял в огне. Хотелось, казалось и верилось мне – опять небеса на моей стороне…

Он вздохнул, а Мастер пересел поближе к камину в огромное старое кресло и ответил ему:

– Возможно, так оно и есть, но за время вашего отсутствия Магистр дважды просил Лиину нанести ему официальный визит. Его приглашения лежат в кабинете Дэниэля. Боюсь, милорд ищет повода для ссоры с братом, которому вряд ли понравится такая настойчивость! – Посмотрев на меня, Мастер слегка кивнул, а затем вернулся к обычной манере изложения, – Возможно, ссоры не избежать, поскольку наши надежды на мир тесно связаны с твоей жизнью, Лиина. Люди верят в пророчество и в то, что ты исполнишь его.

Мастер приподнялся с кресла и достал упавший на пол шерстяной плед, затем подтянул его к коленям. Зябко поежился, несмотря на огонь в камине, и продолжил:

– Рано или поздно мы все умрем, но я хочу встретить собственную смерть, зная, что вы живы и счастливы. Я больше не хочу никого хоронить, дети мои…

Мастер замолчал. Скрестив руки поверх теплого покрывала, он долго смотрел на огонь, словно сжигал в нем свои горькие думы и мысли. Потом продолжил, не замечая, как комнату окутывает ночная тьма:

– Ты вправе сама выбирать свой путь, Лиина, и я уже не уверен в правильности своих наставлений. Правда многолика и зачастую истина скрыта от нас. Моя правда заключается в том, что смерть Магистра принесет мир этой стране. Твоя правда отрицает его убийство, даже во имя нашего блага. Истина заключается в том, что все мы зависим от твоего выбора. Ты можешь победить милорда, если захочешь, но он сделает все, чтобы ты никогда не захотела этого. И ты не сможешь вечно сохранять существующее положение, жертвуя фигурами, как в твоей игре под названием шахматы.

– А если обмен равноценный? – Я прошептала эти слова и столкнулась с глазами Алекса, явно не пытавшимися поддержать меня.

Но Мастер отмел мои возражения:

– Единственным и равноценным обменом на твою жизнь будет полное и несомненное признание Магистром своего поражения в соглашении с Дэниэлем. Слово, данное милордом, словно клятва, которую ты даешь своему Богу, Лиина, и бессмертие твоей души является залогом ее исполнения. Но залогом исполнения слова милорда являются наши души и жизни, возможно, жизни всех, кто предан принцу Дэниэлю. Твоей жертвы будет недостаточно и милорд не примет ее. Он начал эту войну и закончит ее любой ценой, даже ценой жизни своего брата и народа принца Дэниэля. Если ты встретишься с милордом и останешься с ним, он найдет способ и возможность привлечь тебя на свою сторону. Поверь мне, Лиина, люди не оценят твоей жертвы, но легко пойдут за победителем.

В камине щелкнул уголек, и треск горящей древесины прозвучал в комнате, словно выстрел, но Мастер не заметил этого в отличие от меня. Бокал Алекса давно опустел, а его голова все ниже склонялась к огню. Казалось, его мысли были далеко и заглядывали в будущее, которое рисовал Учитель, и Алекс не выдержал и встрял в разговор:

– Насколько я понимаю, присутствие Лиины в нашем мире – это возможность разрешения затянувшегося военного конфликта между Дэниэлем и его братом. Ее выбор может закончить спор. Почему Магистр торопит ее? Люди воевали годами, почему не пожить в мире еще пару десятилетий? – Алекс озвучил свой вопрос, наконец-то оторвавшись от огня и его замысловатых плясок.

Вопрос повис в комнате, словно живое воплощение родившегося недоумения, и я почти физически ощутила сомнения Мастера в наших умственных способностях:

– Ты не видишь дальше собственного крыла, Алекс. У Магистра есть годы и он может провести их рядом с ней. Подумай! Годы, которые они проведут вместе, и только милорд будет решать, каким она увидит наш мир и каким станет он сам в ее глазах. Уже сейчас, понимая, что милорд – зло, Лиина не может решить для себя, как ей поступить. Он привлекает ее своей силой и красотой. И мы не можем отказать ему в благородстве, Алекс. Что же будет с ее мнением через годы, проведенные рядом с ним? В чем он сможет убедить ее? Вот почему я говорю, что война может стать неизбежной. Если Лиина забудет, кем мы являемся для нее, или усомниться в нас, нам придется бороться за свои жизни! – Мастер вдруг закашлялся, и я подала ему собственную кружку с чаем, еще не остывшим, к которому так и не притронулась.