Силки на лунных кроликов

– Послушай же!

И тогда папа делал вид, что слушал. Порой в полной тишине погреба он даже мог расслышат какой-то тихий звук, словно выдох новорожденного. Но затем разгибался и махал рукой: глупости это всё!

А вот для Алисы шепот цветка не был глупостью. Она могла поклясться, что растение слышит ее, дышит и даже разговаривает с ней. Профессор начал было даже волноваться за психическое здоровье девочки. Но всякий раз говорил себе, что это всего лишь игра.

Но однажды утром, когда он спустился в погреб, девочка по своему обыкновению не побежала ему навстречу. Он больше не был для Алисы чудом, солнцем, встававшим по утрам. К тому же она самостоятельно включила свет, и горел он, судя по всему, уже несколько часов.

– Алиса, электричество – это не игрушка.

Девочка не отреагировала. Она лежала на матрасе, крепко прижав цветок к груди. Что-то пела ему.

– Ты меня слышишь? – потребовал папа.

Девочка, сделав над собой усилие, приподнялась на локти, но всё еще не отпускала цветок.

Профессор поставил поднос с завтраком на пол и одним резким движением вырвал горшок из рук девочки.

– Нет, отдай!

Алиса наконец-то обратила на него внимание. Папе давно этого не хватало. Ему нужно внимание его маленькой девочки, иначе зачем она ему?

– Не отдам, пока не будешь хорошей девочкой, – он смотрел на нее пристально и строго. Она, маленький злобный зверек, не сводила глаз с профессора. Он вдруг снова вспомнил, какой робкой и нежной была его дочка, какой послушной и талантливой. Но Богу нужна была именно она. А этот злой насупленный зверек стоит и не испытывает никакого страха и стыда.

– Не получишь, пока не станешь послушной.

– Ему плохо! Отдай!

– Кому плохо?

– Цветочку!

Папа расхохотался. Но не потому, что было смешно, а потому, что было глупо.

– Ему не может быть плохо, дурочка. Это же цветок. Смотри.

Тут же он взялся своими тонкими пальцами за мягкий маленький лепесток и оторвал его. Лепесток поддался очень легко, как будто и не крепился к головке вовсе. Растение выглядело вялым и слабым.

– Но он плохо дышит, – попыталась объяснить Алиса. Ей так хотелось, чтобы единственный человек, которого она знала, понял ее. Но он не понимал, и это рождало в ней ярость. Девочка потянулась за горшком, но руки папы тут же поднялись. Нет, ей до горшка не дотянуться теперь.

– Ты должна быть хорошей девочкой, – тихо сказал папа. – Я заберу его наверх, там ему станет лучше.

Алиса всё еще смотрела прямо в его глаза. Такая маленькая, но бесстрашная.

– Он умирает, – сказала Алиса.

– Ты плохо за ним ухаживала.

Папа развернулся и медленно побрел по лестнице. Он попросил девочку съесть весь завтрак без остатка, но есть теперь не хотелось. Цветок был единственным живым существом, с которым она могла говорить. Все эти плюшевые медведи и куклы служили всего лишь декорацией. Она могла говорить за них, но они никогда не говорили сами.

Когда крышка погреба захлопнулась, и замок по обыкновению задребезжал наверху, гнев Алисы мог вырваться наружу без препятствий. Она схватила миску с кашей и швырнула ее в стену, издав такой звериный рык, какой могла бы издать львица, погибающая в бою.

– Вот тебе!

Следом за кашей она взяла банан, очистила его от кожуры и растоптала прямо на полу, превратив желтый фрукт в пюре. Погреб наполнился приятным сладким запахом. По правде говоря, Алиса не очень любила бананы, так что и топтать его было не больно.

А вот кружка с ароматным чаем вызывала жалость. Девочка аккуратно взяла кружку, медленно поднесла к носу, при этом она, как вор, огляделась по сторонам, как будто ее мог кто-то здесь увидеть. Втянула аромат сладкого чая, теплый пар приятно оседал на коже. Внезапная вспышка гнева куда-то ушла безвозвратно. Теперь Алиса посмотрела на содеянное, и чувство стыда окрасило ее лицо в пурпурный цвет. Она, конечно, не могла знать об этом.

Медленно поставив кружку обратно на поднос, девочка отправилась в постель, выключила свет и пролежала так в темноте до трех часов дня, пока папа снова к ней не зашел.

Профессор вынужден был включить фонарик на смартфоне, потому что Алиса по обыкновению не зажгла свет. Сделав шаг на первую верхнюю ступеньку, профессор замер в ожидании. Но ничего не произошло. Он испугался.

– Алиса! – закричал он, уже представляя себе, как берет в руки ее безжизненное тело.

Он сбежал по ступенькам, зажег свет, нажав на клавишу, и увидел маленький бугорок из одеяла. Девочка спряталась внутри, как маленький испуганный кролик. Папа одернул одеяло и убедился, что девочка цела и невредима. Он даже не сразу заметил погром, который оставила Алиса утром.

– Ты ничего не ела?

Девочка резко повернулась к нему и обняла его за шею, сжав так крепко, что он едва не задохнулся.

– Я не буду больше плохой!

Злость, которую он мог бы испытать, не успела даже зародиться. Папа расцепил руки девочки и посмотрел ей прямо в глаза.

– Ты не плохая. Но нельзя бросать еду, поняла?

И тут ему в голову пришла идея, рассказать Алисе про голодающих детей. Он и вовсе мог бы сказать ей, что там, наверху, идет страшная война, все улицы в руинах, и другие дети умирают, пока она сидит здесь, в тепле и уюте. Но тогда история про болезнь оказалась лишней. Уж лучше пусть верит в то, что она – это мальчик в пузыре.

И всё же он показал ей документальный фильм о худых и обессиленных детях в Африке. О том, что у них нет ни еды, ни воды, ни игрушек.

Алиса вспомнила, как просидела несколько дней без воды. Воспоминания, правда, стали такими мутными и неясными, отдалялись от нее, как горизонт. И всё же чувство жажды она запомнила хорошо. Иногда ей даже снилось, как она снова и снова пьет собственную мочу. И тогда просыпалась в ужасе, вытирая рот рукой.

Ей стало снова стыдно за то, что она сделала утром. Тогда папа принес тряпку и ведро и попросил девочку убрать грязь. И девочка, ни секунды не раздумывая, взялась за работу. Она искренне верила в то, что это хоть как-то могло помочь детям в Африке. И еще она верила в свою вину, которую невозможно было искупить мытьем стен.

Алиса напрочь забыла о цветке в горшке. Теперь по ночам ее преследовали истощенные лица детей. Но, как бы там ни было, они не живут в маленькой узкой норе, не ходят справлять нужду в биотуалет, не прячут свои лица от солнца. И от этих мыслей девочке становилось еще грустнее. Грусть рождала желание что-то изменить. Невозможность что-то изменить снова и снова возрождала гнев. Животную ярость, с которой Алиса не могла справляться.

Теперь она знала, что нельзя бросать еду в стену. Но она могла бросать в стену книги, могла кричать, топтать ногами игрушки, разрушать собранную накануне мозаику. И это помогало.

Гнев переходил в чувство жалости, жалость – в слезы. А затем тихо подкрадывалось чувство вины за содеянное. И снова стыд. Она всякий раз обещала быть хорошей, и всякий раз нарушала это обещание.

3.

Но папа принес цветок. Как и в День Рождения, он нес цветок за спиной. Спускался по ступенькам с улыбкой, будто это был самый счастливый день на свете. И Алиса, видя улыбку папы, повторяла ее, словно он был ее зеркалом. А ведь он был. Алиса видела свое отражение редко, только в экране выключенного планшета. В ее норе не было зеркала, да она и не нуждалась. Никто не говорил ей, что она должна выглядеть хорошо, никто не заплетал ей косички, не учил расчесывать волосы. Папа делал это изредка, после купания, но делал неумело, так что расчесывание превращалось в пытку. Но девочка не возражала. Даже боль, причиненная папой, казалась ей благом. Что угодно – только не одиночество.

Профессор отдал ей цветок. Улыбка с лица Алисы сошла, когда девочка увидела, что это вовсе не та фиалка, которую она сжимала в объятиях каждую ночь.

– Это что? – спросила она.

– Как что? Твой цветок. Ты же хотела. На, бери.