Мост Серафина. Хроники отвергнутых территорий

– А, ну да, гаденыш, ты ведь на задании!

– Папа! Перестань ругаться. Давай решим наше дело.

– Сейчас!

Он опрокинул в себя пару глотков, протер ладонью рот и плотно закрыл бутылку.

– Ты должна посмотреть в шкафу на веранде, за теми старыми журналами, сколько еще осталось.

– Одна нераспечатанная бутылка, папа.

– Ну и черт с ним! Всего лишь одна.– добавил он безнадежным шепотом, опустил голову и ветер поднял клочья седых волос у него на затылке. – Но мне хватит до конца жизни. Клянусь, мне хватит. А если нет, то сдохну трезвым. Да, сынок?

Он обернулся к Эмилио и внимательно оглядел его.

– Сколько тебе лет, парень?

– Двадцать семь.

– Ты знаешь Иегана Ханслоу?

– Он пару раз приходил на юбилейные совещания Института. Он наш куратор.

– Швайгера?

– Он вручал нам первые свидетельства об окончании учебы.

– Ну и кто назначил тебе это задание, забрать «Шнейдер» у меня? Кто – нибудь из них, старых сволочей?

– Нет. Это новая инструкция департамента Инвентаря.

– Хорошо! Я выпью еще и мы поговорим, и поговорим как следует.

И он выпил еще. Держа бутылку за горлышко своей гигантской ладонью землекопа, он спросил Эмилио:

– Знаешь, как называется?

– Там не написано.

– Это «Россомарш». Крепко запомни – «Россомарш». Это питье, открывающее разум, душу и бессмертие. Конечно, пить надо в меру, чтобы не превратиться в надувную свинью! И в наших краях оно не водиться, его привозят из Ниневийских просторов, как я привез семьдесят лет назад. Вот эта этикетка подтверждает его подлинность, а точнее вот эта подпись фермера Луиса Никанора Санзанца, который сохранил для меня это сокровище…

– Вы говорите про Россомарш?

– К черту Россомарш… Я говорю об Охре! Все, теперь к делу. Давай «Шнейдер», Руфина.

Сандовал вскрыл коробку, раскрыл черный футляр, и Эмилио увидел обычный старый радиотелефон.

– Что, попытаешься его включить, умник?

– Нет. Шнейдеры по-другому работают, и я это знаю. Их никто не включает и никогда не выключает.

– Уже хорошо. Теперь! Я прошу у тебя всего лишь две недели, начиная с сегодняшнего дня и сегодняшнего часа. Я напишу тебе гарантийную расписку, если желаешь. Когда время истечет, ты возьмешь его и убирайся. Но не раньше, того момента, когда мне позвонят… За эти две недели.

– Папа, тебе никто не позвонит! – сказала Руфина, упрямо опустив глаза.

– Или не ответят на мой звонок. Да, если же этого не произойдет, я расстаюсь с этой жизнью, надеждой и проклятым миром. Ты извини, сынок, но от Россомарша меня тянет говорить высопарно, как испанского проходимца. Ну что, ты согласен?

– Две недели? Не знаю, разрешат ли мне.

Он засмеялся и раскашлялся, сплюнул, поглядел на Эмилио и снова засмеялся. Руфина убирала свои коробочки в пакет, похлопала отца по спине и подмигнула Эмилио.

– Разрешение? Вот бы я спрашивал разрешение у всех своих начальников, мать их за ногу, я бы…

Он задумался.

– Я бы и половины пути не сделал. От половины пути. Не беспокойся, отдам тебе его минута в минуту. Мне некуда бежать, безносая ждет меня за каждым углом. Она, если хочешь, будет поручителем в нашем договоре! Я носился всю жизнь, меня проклинали все, кто знал, и кажется, было за что. Теперь просто дай этим часикам дотикать. Ну что, дашь?

– У меня будет свое условие, разве что.

– Ах ты еб… й торгаш!

– Но оно вас не стеснит, синьор! Скорее развлечет.

И они опять договорились, а вечером Эмилио сидел в одном из кабинетов Института. Человек в кресле напротив смотрел с высоты двадцатого этажа на море, на поросль мачт далекого пирса, мял салфетку, и говорил Эмилио:

– Нет, – честно сказал Эмилио. О каком мире вы говорите? Все пожилые синьоры в последнее время говорят о чем-то загадочном.

– Пожилые синьоры увлеченно обсуждают, как они впадают в детство! Слабоумие и деменцию! Ладно, забудь…

Человек вместе с креслом отвернулся от окна, отбросил салфетку, залпом выпил остывший кофе и спросил:

– Ты говоришь, он упоминал имя?

– Да, кажется женское имя.

– Охра?

– Точно.

– Больше ничего про нее?

– Сказал, что… драгоценность. Нет, что сокровище.

– Никогда я с ним не соглашался. Ни в чем. Только с этим не буду спорить. При первой возможности, передай ему, что Швайгер будет на его похоронах, и если что, ждет на свои. Потягаемся напоследок!

На следующее утро Эмилио, взяв пропуск, был в палате госпиталя святой Ориофы и ждал Синто Сандовала. Он установил на треноге записывающее устройство рядом со столом, подготовил термос с кофе и прилежно сложил руки на столе, как второклассник.

Ему почему-то подумалось, что если ему сейчас двадцать семь лет, то через десять лет неизбежно наступит тридцать семь. А потом время помчится, пригибая голову к только одной, ему известной точке. И ему было интересно только одно – а вдруг, где-то, там, на страшной высоте ноябрьских созвездий действительно есть кто-то, кто смотрит сюда, и взгляд этого человека как скорость света достигнет Земли, когда его самого, этого человека, костей уже не найдешь. И самому Эмилио стоит глянуть в ответ, как время подхватит его и потащит туда. Эмилио Коцепус нащупывал царапины на белом столе и думал, каково оно – такое бессмертие? Спустя двадцать минут он задал этот вопрос Сандовалу. Тот выслушал внимательно, растирая каждый глоток «Россомарша» языком во рту, потом вытащил «Шнейдер» и положил его перед собой.