Мост Серафина. Хроники отвергнутых территорий

– Мне надо забрать «Шнейдер». Всего-то дел, я не понимаю, чего вы…

Руфина исказила лицо умоляющей гримасой.

– Тогда выслушай меня, если ты не крысиная kulo. Мы с тобой можем договориться?

– Смотря о чем?

– Все о том же.

Когда они договорились, пошел дождь, с веранды потек запах сырой земли и Руфина сварила кофе. Эмилио угостил ее сигаретой, и она притащила полбутылки какой-то зеленоватой настойки.

– Плесни себе в кофе, и вкус будет просто невероятный. Я иногда так делаю.

Эмилио глянул на ветхую этикетку.

– Десять тысяч круз. Погоди, тут чья-то подпись… А кто это прилепил банкноту?

– Да сиди ты, ребенка перепугаешь! Что ты вскочил?

– Это чье?

– Вот- вот, – сказала раскрасневшаяся Руфина, затягиваясь до треска сигаретой.– Каких времен эта банкнота?

– Не знаю… приглядываясь, признался Эмилио. – Черт знает что. Каких?

– Да не приглядывайся, парень. Никаких. Но она настоящая! Банкнота настоящая, с водяными знаками и прочим. Здесь написано «Центральный банк республики Ниневия» и год- 2928! По календарю республики! А ведь никаких таких Ниневий ты не найдешь в нашей истории. Ни вчера ни позавчера, ни сто лет назад! У нас бутылок таких хранится штук двадцать, правда они уже почти все пустые. Я сняла этикетки, сейчас покажу.

– Странные какие деньги. И везде роспись от руки.

– Я долго ее расшифровывала, но потом все равно прочла. Здесь написано «Луис Никанор Санзанц гарантирует качество рецепта». Ты знаешь, кто это?

Эмилио пожал плечами.

И на следующий день они сделали, как и договорились. Руфина принесла с собой обувную коробку с телефоном «Шнейдер». Эмилио взял пропуск и они поднялись в старый запущенный скверик госпиталя. Они сели ждать на сырую облезлую скамеечку, и щебет мелких птиц кипел у них над головами, но потом Руфина подобрала ноги, выпрямилась и вцепилась в обувную коробку. В окне второго этажа замаячили тени и лопнуло стекло и вылетела разможенная шторка.

– Папа ругается! – сказала Руфина. -Я знаю этих людей, они несколько раз приходили к нам домой, и заканчивалось тем же. Руганью заканчивалось. А ты их разве не знаешь?

Окно распахнулось, и Эмилио увидел Сандовала. А из глубины комнаты раздался шепелявый крик Швайгера, почетного директора Института, который иногда посещал юбилейные заседания. Потом завопил Сандовал.

– .. вы приходите ко мне какой раз, и требуете, что бы я их всех похоронил. Да вы даже не представляете, что там происходит и происходило эти годы! Вы приходите и требуете, что бы я все забыл и все сложил в этот ваш гроб! Нет! Нет! Нет!

И Эмилио слышал, как грохочет палка по алюминиевой столешнице в ритм каждому «нет»

– Синто, если бы ты не пил, как больной осел, ты бы хоть раз заглянул в новости Коалиции. …, – сказал другой старческий голос, и Эмилио его тоже узнал. Это был голос его куратора Ханслоу, -. Раньше мы уважали твою надежду, потом мы проводили тебя на пенсию, потом ты стал городским психом. Я ведь присылал тебе все, что касалось Нового Света! Это все правда! Они проиграли, капитуляция подписана, в этом лагере была эпидемия, и все Очаги загублены!

– Кто из вас видел своими глазами?

Руфина схватила за руку Эмилио, не спуская глаз с окна и подняла пластиковый палец: Слушай!

– Что именно видел?

– Ее труп?! Ты? Ты, может? Ага! Никто! Никто! Никто! (и опять гремела палка) Не сметь ее хоронить, puta grocero! Я просил Переход! И ты, Иеган, мог за меня ходатайствовать!

– Только по одной причине я не стал этого делать.

– Какой еще?

– Ты сам достаточно похоронил наших на той стороне! И честно говоря, я жалею, что Монк тебя там не оставил! – и кто -то сказал, понизив голос, отчетливо и горько: No hay supervivientes, Sinto!

– Что значит никто не выжил? Да ты в глаза не видел их могилы! Запомните мои слова, она еще тянет лямку за ту сторону и за эту! За вас за всех, сукиных детей! И если не она, то исход для нас всех один – слепота, паралич и смерть! А сейчас забирайте свои костыли и катитесь на клизменную терапию, две старые макаки! Проклятые вы убогие, окаянные nacido muerto!

Хлопнули двери и крик замолк. Все стало тихо. Эмилио поднялся, Руфина остановила его, напряженно глядя в окна второго этажа.

– Еще пять минут, не беспокой его. Сейчас он плачет. Это разговоры бывают редко, но он всегда плачет после них, после этих стариков… Потому что эти разговоры разрывают ему сердце. Ты знаешь, кем он их назвал?

Эмилио перепуганно затряс головой.

– Он назвал их Nacido muerto- мертворожденные!

– Теперь давай вернемся к воротам, – деловито сказала Руфина. – Подойдем сюда снова и окликнем его, будто мы только пришли.

Так они и сделали, Сандовал торопливо вышел, грохоча палкой и запахивая застиранный халат.

– Bom dia! – сказал он бешено и уселся между ними, сложив руки на засаленной рукояти своего обшарпанного костыля.

Они все сидели на влажной облезлой скамеечке, Руфина открыла коробочки с обедом и стала подавала отцу то вареные голубиные крылья, то тунцовые сэндвичи.

– А где Linda Tuta? Тунец, тунец, опять тунец… Хотя твой тунец лучше, чем в местной столовой.

– Туту взяла Биллиардо, у нее сегодня выходной.

– А выпить ты мне принесла?

– Папа! Через три дня анализ, ты опять за свое.

Сандовал вонзил наконечник палки в грунт и сплюнул.

– Тогда я не буду есть. Если не буду пить! Уже сорок лет я пью, как комарик, а ты записала меня в алкаши? Это несправедливо! Скажи ей, Эмилио! Ты ведь Эмилио?

– Да синьор, Меня зовут Эмилио.

– Хорошо. Я принесла, но немного.

Сандовал придирчиво осмотрел бутылку, покосился на Эмилио, и спросил.

– Выпьешь?

– Нет, спасибо, у меня рабочий день.