Последняя шутка Наполеона

– Кто написал донос? – спросила она только из признательности к Серёже, который потратил на неё столько времени.

– Да никто.

– Как это – никто? – удивилась Рита, – он ведь конкретно и недвусмысленно говорил про доносы!

– Считай, что это было художественным преувеличением. Александр Иванович, как ты, может быть, успела заметить, склонен к гротеску.

Свернув на Никитский бульвар, Серёжа и вовсе понизил скорость до черепашьей, не обращая внимания на сигналы. Было понятно, что ему есть ещё что сказать. Но он почему-то не говорил. Внимательно глядя на его профиль с премило вздёрнутым носом, Рита спросила:

– Должно быть, кто-то выразил пожелание, чтобы я удалила некоторые свои стихи с некоторых сайтов?

– Все, отовсюду, – сухо проговорил Серёжа, – и принесла глубокие извинения.

– А вот это номер! Кому?

– Народу России, особенно выделяя самую импозантную его часть.

Рита улыбнулась, гася окурок.

– Я трепещу! Вся моя спина покрылась мурашками! А за что надо извиняться?

– За пропаганду гомосексуализма, пьянства и наркомании. За нападки на свою Родину в виде подлого искажения её прошлого и подлейшего очернительства настоящего. За культурный уровень ниже плинтуса в канализационном подвале. За оскорбления религиозных чувств граждан. За экстремизм. Достаточно?

– Да, – проронила Рита и отвернулась, чтобы ещё раз увидеть дом, в котором жил Гоголь. Она не плакала. Слёзы даже и не просились. Не было жаль ничего, да и никого, кроме одной Ирки. Ирочка, Ирочка! Что творится? Зачем ты вышла? Нужна тебе эта лекция? Осень ведь на дворе! А она – страшнее весны гораздо.

– Я уничтожу свои стихи. И я принесу глубокие извинения сволочам.

К Новому Арбату со стороны Кремля шёл плотный поток. Вклинившись в его правый ряд, Серёжа ответил:

– Нет.

– Что, нет?

– Ты не уничтожишь свои стихи. Не будет и извинений.

– А почему?

– Потому, что я так решил, о чём и сказал Батрыкину. Он, конечно, уже успел сообщить о моём решении тем, кому ты не угодила. Я не хочу выглядеть посмешищем. Где ты выйдешь?

– Но почему? – повторила Рита, не обратив внимания на вопрос, – скажи, почему?

– Да всё очень просто. Вы с Иркой были гораздо более убедительны, чем Батрыкин.

– Нет! Это бред! Ты хоть понимаешь, как ты рискуешь? А толку что? Меня всё равно убьют, если я не сделаю то, чего от меня хотят!

– Об этом ты даже не беспокойся. Я всё беру на себя.

Рита провела ладонью по лбу. На её ладони остался холодный пот.

– Так где тебя высадить? – повторил свой вопрос Серёжа.

– Останови возле «Дома книги».

Час после разговора с Танечкой не прошёл. Серёжа не просто остановил – он припарковал «Гелендваген» у тротуара. Не обращая внимания на людей, проходивших рядом, начал активные боевые действия. Рита долго сопротивлялась – её смущало пятно Иркиной помады под его носом. Но штурм был слишком умелым. По «Гелендвагену» разлетелись юбка, колготки, трусики. Не кричать Рита не смогла. И вопли её, и голые ноги – высоко задранные, белевшие сквозь стекло, собрали толпу. Многие снимали на телефоны. Среди бессовестных зрителей была Таня, которая поднялась из подземного перехода. Глядя на эти великолепные ноги, сведённые нереальной волной оргазмов, радиожурналистка грызла большое красное яблоко и пыталась представить, как выглядит эта сука, звероподобно дающая посреди Нового Арбата, между элитной радиостанцией и большим книжным магазином. Танечке посчастливилось удовлетворить любопытство. Ноги довольно скоро были опущены, нестерпимо тонкие вопли – прекращены. Появилась верхняя часть мужчины, который быстро помог женщине одеться и сел за руль. А потом правая дверь открылась, и пассажирка машины из неё вышла, разглаживая руками пиджак и юбочку. В эту самую юбочку даму всунули кое-как, да и на причёску не обратили внимания. «Гелендваген» тотчас умчался, а обладательница роскошных ног и сильного голоса огляделась по сторонам. Сборище зевак само по себе вовсе не смутило её, однако при виде Танечки она капельку покраснела.

Глава двенадцатая

Подруги решили зайти поглядеть книжные новинки. На втором этаже, околачиваясь среди стеллажей с мистической и эзотерической дребеденью, они столкнулись нос к носу с Любочкой, ученицей Дмитрия Львовича. Так как обе были знакомы с нею не только по давешнему скандальному семинару, приветствие было тёплым.

– Риточка, Танечка! Умоляю – не говорите Дмитрию Львовичу, что вы здесь меня видели! – сразу после обмена любезностями взмолилась въедливая студентка, – очень обяжете!

– Почему? – удивилась Танечка, – что ужасного в том, что ты посещаешь книжные магазины?

– Да я отдел имела в виду! Я сюда нечаянно забрела. Пойдёмте, пойдёмте отсюда, девочки, ради бога! Меня от одного вида всех этих так называемых книг тошнит!

– Так иди, иди, моя дорогая, – со всей доступной ей мягкостью подтолкнула Таня студентку к отделу японской прозы, – мы тоже сюда нечаянно забрели, нас тоже тошнит, нам тоже ужасно стыдно! Можешь всё это Дмитрию Львовичу передать. Но только не говори, что мы собираемся расслоить третий и четвёртый уровни подсознания с помощью шивулярного ренальсикта восьмого уровня, потому что если он об этом узнает, то перестанет нас угощать чаем и ватрушками. Брысь отсюда!

Любочки моментально и след простыл.

– Дмитрий Львович жжёт не по-детски, – вздохнула Танечка, беря с полки книгу про пентаграммы.

– Да ни при чём он здесь, – возразила Рита, – эта девчонка просто сама по себе не дура – знает, где можно быть, где нельзя. А пойдём посмотрим, каких поэтов и поэтесс сегодня печатают!

– А давай не будем смотреть на это, – скривила Танечка мордочку, – нам обедать потом идти!

Рита настояла. Отдел поэзии был огромен, и по нему слонялось довольно много народу. Полистав книгу некоей Маргариты Пилатской и обнаружив гораздо больше портретов автора с его кошками, чем стихов, что книге пошло на пользу, поскольку кошки были милы, Рита прочла вслух одно из стихотворений:

Где бы мне найти таких друзей,

Чтобы с ними можно было смело

На войну, в походы и в музей,

И доверить им любое дело?

– Вот это круть! – чуть не захлебнулась восторгом Таня, – а ну, дай заценить фотки! Сколько ей лет-то, этой воительнице? Двенадцать?

– Явно тринадцать! Плюс-минус сорок. Скорее, плюс.

– Охереть! Войне все возрасты покорны. Ой, ой, какие лапулечки!

– Пойдём прозу теперь посмотрим, – ставя книгу на полочку, предложила Рита, – мне кажется, мы должны обнаружить нечто достойное.

– Слушай, Ритка! Если бы меня так же весело покатали на «Гелендвагене», я бы тоже часок-другой смотрела на мир сквозь розовые очки. Но мне закрутили нервы перед эфиром, и он прошёл отвратительно! Я устала! Я хочу жрать! Пошли поедим.

– Тебе лишь бы жрать! Нет бы насладиться духовной пищей! Да уж пошли, чёрт с тобой.

Кафе находилось в соседнем здании, на втором этаже. Оно было очень милым. Но, обнаружив за столиком у окна коллег по работе – Ирочку, Олечку и Мефодия, помогавшего на эфирах спортивным и автомобильным обозревателям, Танечка прошептала десятка два бранных слов. Коллеги призвали её и Риту к ним присоединиться. Две книгочейки решительно отказались и разместились как можно дальше от них, ибо разговор предстоял серьёзный. Употреблять алкоголь им было нельзя – Танечка была за рулём, а Рита планировала поездку.