Ткачи

А ну-ка, Мильхен, пошарь-ка в моих карманах!

Мильхен засовывает руки в его карманы.

Ведь эти пряники я принес тебе! Стой, стой, нельзя же все сразу, проказница ты этакая! Сначала спой-ка мне песенку «Лисичка ты, лисичка…» Ну, что ж ты?.. «Лисичка ты, лисичка…» А знаешь ли ты, что ты наделала? Помнишь, как ты обругала воробьев, тех самых, что живут на заборе пасторского дома? Ведь они пожаловались на тебя господину пастору. Подумайте-ка! Их поднялось почти полторы тысячи человек!

Издали доносится звон колоколов.

Слушайте, слушайте, в Рейхенбахе бьют в набат! Полторы тысячи человек! Настоящее светопредставление! Даже как-то жутко становится.

Старый Хильзе. Неужели они идут сюда, в Билау?

Шмидт. Ну, да-да, ведь я проезжал через самую толпу. Я бы с радостью слез да и дал каждому по порошочку. Плетутся друг за другом, словно воплощенная нужда, и поют такую песню, такую песню, что от нее все нутро воротит. Даже старикашка мой Фридрих, и тот трясся на козлах, словно старая баба. Делать нечего, после такой встречи поневоле пришлось выпить по рюмочке горькой. Не хотел бы я быть на месте фабриканта, даже если бы мне сейчас же предложили кататься на резиновых шинах.

Издали доносится пение.

Слушайте, слушайте! Поют, словно костяшками бьют в старый треснувший котел! Ну, братцы, и пяти минут не пройдет, как они будут здесь. А впрочем, прощайте, почтенные! Не наделайте глупостей! Ведь войско идет за ними по пятам. Не теряйте же рассудка. Петерсвальденцы уже рехнулись.

Колокола звонят вблизи.

Боже мой, и наши колокола уже зазвонили! Видно, народ с ума спятил. (Уходит на чердак.)

Готлиб (возвращается, сильно запыхавшись, говорит еще в сенях). Я их видел, видел! (Обращаясь к одной женщине в сенях.) Они здесь, тетка, уже здесь! (В дверях.) Они уже пришли, отец. У них дубины, колья, багры! Они уже у дома Дитриха и скандалят. Кажется, им там деньги выплачивают. Ох, господи, что то еще будет! Я уж не знаю. Столько народу, такая тьма народу! Если все они соберутся с духом да разойдутся во всю – плохо тогда придется фабрикантам!

Старый Хильзе. Что это ты так запыхался? Уж ты добегаешься опять до своей прежней болезни, будешь опять лежать на спине и биться руками и ногами.

Готлиб (в заметно радостном возбуждении). Ведь я должен же был бежать, иначе они бы меня схватили Да задержали. Они уж и так мне кричали, чтобы и я пристал к ним. Крестный Баумерт тоже с ними. Он тоже уговаривал меня: «Поди получи тоже пять зильбергрошей, ведь и ты натерпелся от голода, и отцу скажи…» Чтобы я сказал вам, отец, чтобы и вы пришли и помогли им (Страстно.) Теперь, мол, наступят другие времена. Теперь вся жизнь ткачей на новый лад. Мы все, мол, должны идти сообща добиваться этих новых порядков. Теперь, мол, у нас будет по воскресеньям у каждого по фунту мяса и по праздникам кровяная колбаса с капустой. И ты у нас, говорит он мне, совсем с виду переменишься!

Старый Хильзе (со сдержанным негодованием). И это говорит тебе твой крестный отец? И он подбивает тебя на такие преступные дела? Смотри, Готлиб, не вздумай его слушаться! Это дело не без помощи дьявола. Они заодно с сатаной работают.

Луиза (не владея собой, в порыве страстного волнения). Да-да, Готлиб, полезай на печь, возьми в руки ложку, поставь себе на колени миску с сывороткой, надень на себя юбку и бормочи какую-нибудь молитву! Вот-то ты тогда угодишь отцу! И это – мужчина!

Люди в сенях смеются.

Старый Хильзе (дрожит от подавленного гнева). А ты кто? Добрая жена, что ли? По всем правилам? Так вот послушай-ка, что я тебе скажу: ты хочешь матерью называться, а язык-то у тебя злющий-презлющий! Ты хочешь учить свою дочь, а сама подбиваешь мужа на преступные и безбожные дела.

Луиза (не владея собой). Да полноте вы о вашим ханжеством! От таких речей ни один ребенок не насытился. Все ваши четверо, небось, в грязи да в лохмотьях валялись. От ваших-то речей пеленки не высохнут. Так я вам вот что скажу. Да, я хочу быть матерью! А потому-то я и желаю от всей души, чтобы все эти фабриканты сквозь землю провалились. Чума их всех возьми! Да, я мать и хочу быть настоящей матерью! А как спасти от гибели такого ребеночка? Страдаешь-страдаешь от его самого рождения до тех самых пор, когда, наконец, сжалится господь и возьмет его к себе. А вам, небось, и горя мало! Знай, себе молитесь да поете, а я, бывало, бегаю, да бегаю, да обиваю себе в кровь ноги, добывая хоть каплю сыворотки для ребенка. А по ночам-то что бывало! А сколько бессонных ночей я ломала себе голову, все придумывая, как бы мне ребеночка от смерти уберечь! Дитя-то чем виновато, ему-то за что погибать мучительной смертью? А там напротив, у Дитриха, детей в вине купают да молоком моют. О, если и здесь начнется – меня и десятью лошадьми не удержишь. И вам так и скажу: коли они начнут дом Дитриха громить – я первая пойду туда, и плохо тому будет, кто вздумает меня удерживать. Нет больше сил моих!

Старый Хильзе. Ты уж пропащая, тебя уж нечто не спасет!

Луиза (не помня себя). Вас, вас никто не спасет, а не меня! Тряпки вы настоящие! Гнилые тряпки, а не мужчины! И плевать-то на вас противно! Трусы окаянные! Да вы даже от детских погремушек убежите. Коли вас даже драть станут, и то вы трижды спасибо скажете, дубины вы этакие. Из ваших жил всю кровь высосали – вы даже со стыда покраснеть не можете. Кнутом, бы вас хорошенечко, так, чтобы ваши гнилые кости затрещали. (Убегает.)

Все смущенно молчат.

Старуха Хильзе. Что же это с Луизой-то случилось, отец?

Старый Хильзе. Ничего, мамочка. Что же с ней могло случиться?

Старуха Хильзе. Что это, отец, как-будто где-то звонят колокола? Или это мне так кажется?

Старый Хильзе. Кого-то хоронят, мать.

Старуха Хильзе. А мне все еще конец не приходит. И почему ото мне господь смерти не дает, старик?

Молчание.

Старый Хильзе (оставляет работу и встает с торжественным видом). Готлиб, твоя жена наговорила нам множество страшных слов. Смотри сюда, Готлиб! (Он обнажает грудь.) Вот здесь, на этом самом месте, сидела нуля величиною с наперсток. А где я потерял руку, это знает король. Не мыши ее у меня отгрызли. (Он ходит взад и вперед.) А твоя жена… ее еще и в помине не было, когда я проливал свою кровь за отечество… каплю за каплей… Ona может кричать, сколько ей угодно. Меня это не задевает, мне на ее слова наплевать. Бояться? Чтобы я когда-нибудь боялся? И чего мне бояться, скажи мне, пожалуйста? Уж не кучки ли солдат, которая вслед идет за бунтовщиками? Господа помилуй, этого еще не доставало! Не беда еще, что спина у меня немножко разбита, – уж если на то пошло, то кости у меня еще хоть куда!

Голос (через окно). Эй, ткачи, выходите!

Старый Хильзе. По мне, что хотите, то и делайте (садится за станок), а я с места не сдвинусь.

Готлиб (после короткой внутренней борьбы). Я пойду и сяду работать. А там будь что будет. (Уходит.)

Слышна «Песня ткачей». Ее поют сотни голосов, и совсем близко песня звучит, как глухая, монотонная жалоба.

Голоса жильцов (в сенях). Ай-ай-ай, и взаправду идут, целой толпой, словно муравьи. И откуда взялось столько ткачей? Да ты не толкайся, дай же я мне взглянуть! Смотри-ка, впереди какой верзила идет! Эй, да они так и кишат!

Хорниг (подходит к людям в сенях). Ну, что? Хорошее представление? Ведь этакую штуку не каждый день увидишь! Отчего бы и вам не пойти к верхнему Дитриху? Они ведь и там наделали хороших дел. У того все разгромили: и дом, и фабрику, и винный погреб – не осталось ничего! Все бутылки распили, какие только нашлись, да так и выцедили, не откупоривая, – возиться-то с ними некогда. Раз, два, три – отшибли горлышко, и готово дело! Рты порезали осколками – да им на это наплевать! Иные так и ходят в крови, словно свиньи резанные. А вот настанет черед и здешнего Дитриха.

Пение замолкает.

Голоса жильцов. Да они на вид совсем уж не такие злые.

Хорниг. Ладно-ладно, еще подожди, что будет! Глянь-ка, они ведь высматривают, с какой стороны лучше начать. Вон со всех сторон оглядывают Дитрихов дворец. Видишь, видишь, вон маленький толстяк с ведром. Это кузнец из Петерсвальде, ловкий малый! Он самые толстые двери высаживает как ни в чем не бывало, – просто поверить трудно.

Голоса жильцов. Гляди-гляди, бросили камень в окошко! Ну и натерпится же страху старый Дитрих! Э, да он вывешивает какую-то бумагу! Бумагу вывешивает? Что же там такое написано? Ты умеешь читать? Ну, вот, на что бы я годился, кабы читать не умел? Ну, читай же! Вы-вы-все-будете-удовлетворены. Вы все будете удовлетворены.

Хорниг. Ну, этакую бумагу он мог бы и не вывешивать. Все равно она много не поможет. У них свое на уме. Они метят на самую фабрику, сжить со свету все механические станки. Ведь машины-то и разоряют ручных ткачей, это даже слепой видит. Ну, нет, очень уж они теперь разошлись! Никакой исправник или следователь их теперь не вразумит, а не то что какая-то бумажка! Кто видел, как они расправляются, тот уж знает, что это за расправа!

Голоса ткачей. Смотрите-смотрите! Толпа-то какая! И чего только они хотят? (Торопливо.) Да никак они идут через мост? (Со страхом.) Да неужто на нашу сторону? (С сильным удивлением и страхом.) Сюда идут, к нам идут! Смотри, они выгоняют ткачей из домов!..

Все разбегаются. Сени пустеют. В сени вторгается толпа восставших с криками: «Эй, ткачи, выходите!» – и из сеней разбегается по отдельным комнатам. Видно, что эти люди очень утомлены ходьбой и бессонными ночами: все они грязные, запыленные, растрепанные, оборванные. Лица их красны от выпитого вина. В комнату старого Хильзе входит Бекер, за ним несколько молодых ткачей, вооруженных дубинами и кольями. Увидев старого Хильзе, они останавливаются как бы в некотором замешательстве.

Бекер. Дядя Хильзе, будет вам над работой-то корпеть! Пусть кто хочет за станком спину гнет! Довольно вам себя изводить! Теперь о вас другие позаботятся!

Первый молодой ткач. Теперь уж не придется ложиться спать с пустым брюхом.

Второй молодой ткач. У ткачей теперь будет и крыша над головой, и рубаха на теле.

Старый Хильзе. Откуда вас черт принес с топорами да с дубинами?

Бекер. А вот мы их обломаем об Дитрихову спину!

Второй молодой ткач. Разожжем наши дубины да засунем их фабрикантам в глотку. – пусть знают, как жжется голод!

Третий молодой ткач. Идем с нами, дядя! Мы им пощады не дадим!

Второй молодой ткач. Над нами-то, небось, никто не сжалился. Теперь мы за себя постоим!