Любовь больная. Современный роман в двух книгах

И тут произошло чудо: на рынке появилась старенькая женщина с ведром в руках. Из ведра с водой выглядывал большой пучок свежих ромашек. Нет, это были не луговые ромашки, а оранжерейные, поэтому огромные и яркие.

Букет был у меня. И уже, торжественно неся в руке цветы, важно отправился на место встречи. Худо-бедно, но программу-минимум я выполнил.

Мы встретились. И уединились почти на весь этот майский день в излучине речушки, под буйно цветущими черемухами.

Я был бесконечно счастлив. Ты ничем не испортила моего настроения – ни словом, ни действием. Конечно, я хотел тебя. Потеряв голову, даже настаивал: мне казалось, что здесь, в этом крохотном райском уголке, среди весеннего природного буйства мы одни на всем свете.

Ты не потеряла благоразумия: как-никак день ведь и город рядом; могли случайно увидеть.

Я нет, не обиделся. Я всё правильно понял, хотя и кружилась голова от нестерпимого желания обладать тобой, обладать на природе.

Это был божественный день, божественная моя!

Восемь часов пролетели как один миг. Восемь часов блаженства – полного и искреннего.

И поздним вечером я уехал назад, домой. Позади оставлял миг счастья, впереди – не было ничего. Пустота. Мрачность. Тоска по любимому человеку. Хотя все это было так глубоко внутри, что заметить мог лишь слишком проницательный человек. А таких в моем окружении тогда не было.

Уехал бесконечно счастливым человеком. Восемь часов пути проспал мертвецким сном. Сном ангела или… великого грешника.

Глава 7

Чудненькая моя!

Что было вчера? О, это был чудный вечер с чудненькой молодой женщиной, по которой изнывает мое сердце. И, между прочим, уже не меньше года.

Надеюсь, догадываешься, о ком это я?..

Ты приехала утром.

Заглянув на пару часов к нам, поболтав с коллегами, обсудив с ними новости (те новости, которые обычно могут интересовать лишь женщину, в которую безумно влюблен шеф), ты исчезла, не сказав мне ни слова. Вольность, конечно. Ведь как ни крути, а день-то рабочий. Для всех. А ты, значит, исключение из правил, да?

Остался в тревожном ожидании. Был в неведении? Это не совсем так. Потому что это твоя обычная практика: нахлынуть, как океанская волна, и отступить, раствориться в безбрежье, оставляя после себя лишь хлопья пены, песок, ракушки и легкий бриз, легкий бриз в виде наших кумушек, оставленных тобой с богатой пищей для пересудов, гадающих что бы это значило? Это?! Твое столь неожиданное появление в наших краях.

Мимо их остренького глаза не прошло то обстоятельство, что в последнее время, несмотря на крохотного малыша, оставляемого тобой на попечение мужа и постоянно болеющей матери, ты зачастила в Свердловск.

«Не иначе, – судачили наши кумушки, подмечая необычный блеск твоих карих глаз-миндалинок, влюбилась. Интересно, по ком вздыхает? Из коллектива? Ну, нет! Где-то на стороне. Верно, глядя на пышущую жизненной энергией молодую женщину, наделенную истинно русской красотой, наши котяры тоже облизываются и жмурят масляные глазки, однако… – они недоверчиво качают головами, – не может быть… Не по Сеньке шапка… Эта, если и влюбится, то в объект значительно достойнее, нежели наши мартовские коты… Мелковаты, да, мелковаты».

Я-то знал, куда ты обычно исчезаешь. Точнее – догадывался.

Исчезая, ты рыскала по магазинам областного центра, запасаясь, набивая покупками огромный баул. У нас не больно-то разживешься, но у вас…

У нас, облазив все магазины крупного города, в конце концов можно где-то и натолкнуться, например, на выброс в продажу апельсинов или мандаринов, где моментально вырастает огромная, на километр, очередь, а у вас… Вообще – дохлое занятие.

У нас, верно, дефицит. Но ваш тамошний, провинциальный – из дефицитов дефицит.

Также знал, что ты объявишься у нас с тяжеленным баулом на физически крепком своем плече. Объявишься через какое-то время.

Ты мне оставляла возможность гадать, когда именно объявишься? Через два часа? К концу рабочего дня? Или возникнешь, когда до отхода твоего поезда останется несколько минут, и мы рысью помчимся на вокзал, а, примчавшись, как загнанные лошади, услышим, что поезду дают уже отправление? И мы снова, как это было не раз, не поговорив, не обменявшись и несколькими фразами (кроме тех, что на бегу) расстанемся и расстанемся надолго? И ты опять под лязганье автосцепки и злобный лай проводницы в последние секунды заскочишь в вагон и примешь из моих рук свою ношу – баул, набитый до верху фруктами; помашешь мне рукой через окно двери, с остервенением предупредительно захлопнутой проводницей?

М-да… Перспектива в любом случае не из заманчивых, мало что сулящих мне. А все-таки я молю Всевышнего, взываю к нему, чтобы тебе на этот раз повезло, и ты бы в результате вернулась хотя бы к концу рабочего дня. По крайней мере, у нас будет несколько часов для общения. Пусть не в той обстановке, в какой бы я хотел, а всего лишь в кабинете, но все равно ведь общение, которое ценю, которым дорожу, от которого получаю огромное удовольствие.

А ты?! Получаешь ли ты удовольствие от нашего общения? Думаю, что нет. Верный признак этого, когда ты не оставляешь времени вообще. Распоряжаешься своим временем ты и только ты. Ты и только ты, если будет такое желание, в силах выкроить часок, другой для нас. Обычно ты не «выкраиваешь». Я, надувшись, провожаю. Ты, видя мое недовольное лицо, а по нему ты научилась читать, укоризненно говоришь: «Сам видишь, – я действительно вижу. – Что я могу? – ты действительно ничего не можешь. Ты, ласково улыбаясь (ласковость притворная), сокрушенно добавляешь. – Какие все-таки мужики – эгоисты! – ты абсолютно права: мужики – эгоисты и я в их числе, чудненькая моя.

Но вчера…

Ты вихрем ворвалась в мой кабинет – раскрасневшаяся и запыхавшаяся. Бросила баул. Упала своим довольно массивным и плотным телом на один из стульев. Стул под тобой жалобно застонал.

Было без четверти семь. Вечера, конечно.

Ты посмотрела на стоящий неподалеку самовар.

«Кофе, надеюсь, хотя бы будет здесь для несчастной женщины?»

Я наблюдаю за тобой. И вижу, что у тебя прекрасное настроение, ты ласково улыбаешься (совсем не притворно). И вселяешь в меня надежду. Призрачную, но все-таки ведь надежду! Призрачную, потому что передо мной на столе лежат твои проездные документы на поезд, отправляющийся через пару часов.

Скоро, совсем скоро пташка, так весело и беспрестанно чирикающая сейчас, упорхнет. Упорхнет к себе. Да, упорхнет, но это случится лишь через два часа и не раньше. А два часа, знаешь, что это такое для меня? Нет, ты не знаешь! Знать не можешь! Два часа – это два часа величайшего моего блаженства. Эти часы редки, все наперечет, поэтому отложились навсегда в моей памяти.

Ты тянешься рукой к моей голове, взъерошиваешь мою жесткую, а потому всегда непокорную, шевелюру. Ты говоришь, по-прежнему, непривычно ласково: «Скучал, мой мужичок?»

Небольшой горьковатый осадок от долгого ожидания моментально исчезает. Я – на седьмом небе. Но держу себя в рамках. Изо всех сил стараюсь не показывать, до какой степени я сейчас, в эту именно минуту счастлив. Счастлив всего лишь от двух тобою произнесенных слов – «МОЙ МУЖИЧОК».

Я, отчаянно напрягая память, пробую вспомнить, когда еще слышал это местоимение «МОЙ»? Если и слышал, то, увы, очень давно. Это было… Это было…

Прочь столь далекие воспоминания! Сейчас – не время для них.

Продолжаю наблюдать. И не могу не заметить, что в тебе нет обычной нервозности, которой сопровождаются твои последние часы перед отъездом домой. Пытаюсь отгадать и спрашиваю самого себя: отчего бы это? Ответа не нахожу. Нет, появляется одна мыслишка, оттуда, из-под сознания, но я её гоню прочь.

А ты говоришь: «Встретила случайно, – случайно… так тебе и поверил, – приятельницу, однокурсницу… Век, кажется, не видела, – ну, да, век: два месяца назад. – Заболталась. И не заметила, как время-то… – да, не заметила; говори кому-нибудь другому; специально тянула время, чтобы его, времени, совсем не оставить для меня. – Ух, ты! Оказывается, бежит… – а ты что думала: бежит и как еще бежит-скачет от нас время. С тобой и не заметишь, как в ожиданиях вечных очутишься… там, где старость и где уже нет настоящего и будущего, зато, прошлого – хоть отбавляй.

Скептически хмыкаю. Ты догадываешься, что со мной твой номер с навешиванием на уши развесистой лапшички, не проходит. Ты чуть-чуть огорчена от этого обстоятельства, хмуришься слегка, тебе совсем не нравится, когда твой «мужичок» способен читать и между строк, видит сразу второй, истинный смысл. Все-таки, считаешь ты, с умным мужиком – вечные проблемы: просто так по-бабьи с ним языком не почешешь.

Ты, улыбаясь, спрашиваешь: «Так, мне – кофе, или пошла на…»

Ты имеешь в виду анекдот, который очень мне нравится и который я тебе недавно сам рассказал.

Приезжает Леонид Ильич Брежнев в Нью-Йорк. Селят в президентский номер лучшего отеля. Утром Брежнев просыпается, а перед ним стоит горничная, очаровательная такая американка, и на ломаном русском языке спрашивает: «Вам, сударь, кофэ в постэ-лю или пошь-ля на х…й?».

Удивился Брежнев. Поручил своим помощникам, чтобы те разузнали, в чем дело? Помощники, конечно, разузнали. Доложили Леониду Ильичу. И диалог:

«Товарищ Леонид Ильич, недавно приезжали советские хоккеисты…»

«Ну, и что?»

«Они размещались в этом же номере…»

«Ну, и что?»

«Две недели хоккеисты жили… Горничная привыкла…»