Поезд. Бремя танцора

Коля все-таки прорвался за кулисы, с удивлением ощущая знакомый и родной запах театра и удивляясь нереальности происходящего. Он бежал по коридору, толкая поочередно все двери. В конце коридора мирно сидела вахтёрша и вязала носок. Сбивчиво говоря, он пытался выяснить, не видела ли она кого-нибудь, кто пробегал по коридору. Но вахтерша взглянула на него из-под своих очков, которые выглядели как пенсне, и с некоторым презрением ответила, что ничего не видела, чего она, впрочем, и не обязана делать – контролировать, кто ходит по коридору, а кто нет…

На выходе из театра стояли оперативники и тихо переговаривались, куря и сплёвывая от досады. Они посмотрели на выходившего Колю, и один из них быстро набрал номер на мобильном телефоне.

– Да… упустили. Да нет, этот живой. Понял… Отбой.

34.

«Мы – птицы, сложившие крылья.

Мы – слепки умершего танца.

Манил нас солнечный Ирий,

Но мы предпочли остаться.

И связан веревкой земною

Надорванный голос бессилья.

О Боже! Останься со мною.

О Боже! Как слаб и плаксив я,

Сложивший оружие-крылья,

Поддавшись безумству слепому…

Лицо белой тканью закрыли…

И ангелы вздрогнули, вспомнив,

Мое оперенье из снега

На матово-розовой коже…

Лишь ветр, задыхаясь от бега,

Срывает шляпы с прохожих».

…Он написал это, когда убили Сурковского, думал Лёня, бредя по усталому городу. Незадолго до этого Сурковский вышел на сцену практически голым, со сложенными ангельскими крыльями за спиной. В первом ряду сидела председатель местного комитета по культуре, дама лет сорока, с правильными жизненными установками. При виде переливающегося под светом прожекторов голого тела ей стало плохо, и она встала и неуклюже попятилась. Сидящие сзади приглашённые по «халявным» билетам товарищи предпочли не шикать. Наутро в кулуарах обсуждали низкий моральный облик Сурковского и высокую нравственную чистоту председательши.

Почему он опять это вспоминает… Долго ли мне мучиться, Боже, чтобы тоска оставила меня? Лео часто обращался к Богу. Он говорил, что только тот, кто там за нами наблюдает, может помочь соединить всё. Что-то витает в воздухе, говорил Лео, как будто внюхиваясь и напрягая слух. Моя задача – уловить это, преломить через призму танца. Художник должен не отражать жизнь, а творить свой мир, повторял он фразу Цветаевой. И в этом он соперничает с Богом. Если Бог одобрит, то даст силы. Если нет – то поведет к разрушению.

«Знаешь, что самое странное и страшное?» – они сидели глубоко за полночь на кухне у Коли, уже выпив пару бутылок водки. Но взгляд Лео был, скорее, не затуманенным, как это обычно бывает у пьяных, а какой-то безумный. «Самое страшное – осознавать, что если ты просил у Бога помощи в каком-то деле, а я сейчас говорю о том, что самое главное – творчество, то потом нельзя отступать. Понимаешь, ни в коем случае не отступать! Это уже становится не навязчивой идеей, нет… Это становится… бременем, долгом, чем угодно – но пока ты не сделаешь того, что ты должен сделать, это будет висеть над тобой, словно дамоклов меч… Когда совершишь – получишь успокоение и одновременно дикое желание забыть про всё это… Вот почему я ставлю спектакль и редко его повторяю. Я словно убегаю от пережитого, потому что выкладываю все свои силы, чтобы оправдать надежду того, кто дает силы… Возможно, ты сочтёшь это бредом. Но это так».

35.

– Да ты просто идиот!

Рафик возбужденно ходил по комнате. Коля пришел к нему и рассказал про случай в театре. Коля хотел его поймать – по мнению Рафика это было просто верхом глупости.

– Ты знаешь, с кем ты имеешь дело? Это профессионал! А ты кто? Думаешь, тут пройдёт такой же номер с учебной гранатой, я до сих пор смеюсь, как вспомню, про этот спектакль. Кстати, где ты её достал?

– Где-где… В институте разбил витрину, где все эти штуки лежат.

– Да ты пойми, если тебя в баре не убили – так это просто случайность, этот Женя на то и рассчитывал, что мы не будем там разговоры разговаривать, а просто перещёлкаем друг дружку. Вспомнил… У Пелевина, разборка так замечательно описана. Рыбка плавала в аквариуме, а потом все разнесли вдребезги. И она трепыхалась у героя на коленях… В общем, от тебя даже мокрого места не осталось бы, уж не знаю, что тут сыграло положительную роль – может быть, даже твоя дурацкая выходка. Но дуракам дважды не везёт, пойми. Тебе Корсуков что сказал – сиди дома и носа не высовывай. В общем, так. Уезжаем ко мне на дачу. Твой телефон Женя знает, адрес тоже. Корсуков нам даёт охрану. Ему гораздо проще нас в одном месте держать. Они сами его найдут, понимаешь?

– Что ты на меня кричишь. Если бы он хотел меня грохнуть – он бы давно это сделал.

– Да он просто резвится! Забавляется! Давай, не разговаривай, сейчас приедут люди и уезжаем.

– Прямо вот так?

– А как иначе. Матери скажи, что просто у тебя гастроли… В общем, что-нибудь придумай. Да не волнуйся так, будешь ей звонить, мы ведь не в тайгу уезжаем. Просто там безопаснее. Неизвестно, сколько у Жени помощников.

– Ладно, давай завтра поедем, вечером…

– Что с тобой делать! Ладно, давай завтра. Только умоляю, никуда не впутывайся, иди домой, жди звонка!

36.

Коля шёл какими-то незнакомыми улицами, не узнавая их. Может быть, я просто это видел очень давно, и поэтому не могу вспомнить? Навстречу ему шел Макс, когда-то он помогал им с подбором музыки, снимал спектакль на видео. Они улыбались друг другу, а в голове у Коли неотступно завертелась мысль, как спросить его про Оксану Стаценко.

– Слушай, Олеся Стаценко собирает людей. Друзей Оксаны. Ты ведь её знал?

– Довольно плохо, немного.

– Вот тебе адрес, приходи.

В квартире у Олеси стояла духота. Самой хозяйки не было, дверь открыл какой-то парень в объёмной «толстовке» и джинсах с вытянутыми коленками.

Коля протиснулся в узкий коридор, казавшийся ещё более тесным из-за высокого потолка, снял обувь и куртку. В лицо ударил запах недавнего ремонта и книжной пыли. Вдоль стены тянулся сплошной стеллаж с книгами, и Коля понял, что это книги Оксаны. Не Олеся же их читает. В её чудной головке вряд ли уместится хоть одна бессмертная строчка из Шекспира.

Из приоткрытой двери доносились возбуждённые голоса, кто-то настраивал гитару, в общем, все походило на обычную вечеринку, если не считать того, что человека, который был для этих людей если не учителем, то, по крайней мере, очень значимым, наблюдал за присутствующими из чёрного траурного овала.

– Коля, проходи, – Макс подвинул стул, – вот тебе рюмка.

Сидевшая справа незнакомая девица неохотно подвинулась, смерив Колю полупрезрительным взглядом. Или мне это уже кажется, мельком подумал он, садясь на жесткий стул, почти у самого окна. Разговор, который до этого был таким оживленным, на минуту затих.

– Кто знает, нашли убийц или нет? – спросила невзрачная девушка, сидевшая на диване в углу.

– Да никто ничего не знает, – ответил Макс, – У меня дядька в областном УВД работает – всё чисто, никаких улик, никто ничего не видел. Практически средь бела дня в центре города убивают человека – и никаких следов.

– Как такое может случиться? – спросил Коля.

– Знаешь, там старые здания стоят, образуя коридор, причем здания много раз достраивали, пристраивали, поэтому коридор получился зигзагообразный, если стоишь на одном конце, то другого конца не увидишь. На первом этаже шел ремонт, но в тот день – это была суббота – никто не работал. Наверху офисы. Опять никого. Ближайший жилой дом метрах в 50 стоит. Там поутру в субботу никто не выглядывает. Ну вот, раз здания административные, в рабочие дни по этому коридору постоянно машины ездят, потому что им удобнее с чёрного хода подъезжать, там и площадка есть, для тех, кто работает. Последний отрезок – там гаражи стоят, воротами на дорогу. А средний участок – сплошные стены с двух сторон. Вот туда взяли и поставили эти мусорные бачки. Где её и нашли. Она часто ходила именно здесь, короткой дорогой к театру. Если географически – то практически под носом у местной администрации.

– Так это нужно караулить было специально. И в рабочие дни, – вслух размышлял Коля.