Поезд. Бремя танцора

И ковыль-трава в душе цветет».

Лёня тяжело это переживал, и нередко они ночь напролёт вспоминали, как ставили первые спектакли, как хорошо было тогда, и как трудно сейчас.

В прошлом году Лёня после многих лет взаимного непонимания пошел на последний спектакль Глеба, очень философский и местами даже затянутый.

«Я будто разговаривал с ним, как хореограф с хореографом», – сказал он после спектакля. «Но ты ведь всегда считал, что Сурковский скатился к попсе!» – возразил ему Коля. «Нет, это что-то вне времени и пространства…Я его очень хорошо понимаю… Нет, Глеб не изменил себе».

«Танец, жест – это самое первобытное, самое примитивное – и в то же время самое современное и самое совершенное средство передачи мысли. Если Бежар считал, что 20 век есть век танца, то 21 век – это век универсального языка, который, возможно, даже не танец – а просто движение в пространстве. Люди перестали понимать друг друга почти как в Вавилоне. Танец – это возврат к тому чудесному времени, когда понимание истины приходило на уровне подсознания, интуиции и опыта предыдущих поколений».

Он позвонил Глебу, и они встретились. После этого Коля пытался вывести его на разговор, как прошла встреча. «Возможно, у нас будет совместный проект», был ответ. Что за проект, о чём, пытался выяснить Коля. Но Лёня, обычно многословный, бурный, почти никогда никого не слушающий, почему-то объяснял скупо.

Есть две сестры, начал рассказывать он, внезапно преобразившись. Одна сестра чёрная, другая сестра белая. Их разлучили в детстве, и они даже не знают, что они сестры. Чёрная сестра – воплощение современной бездуховности. Белая сестра – наоборот – тиха, скромна, невинна. Она видит свою чёрную сестру на дискотеке, и внезапно понимает, что очень любит её. Видишь ли, горячился Лёня, рассказывая это Коле, иногда бывают такие моменты, что Амур вонзает не стрелу – а целое копьё. И ты понимаешь, что все, что потом случится – неизбежно. Эта любовь невозможна, но она случилась. Чёрная и белая сестра сливаются друг с другом и становятся такой силой, что другие люди подчиняются им.

Чёрное и Белое, повторял Лёня, ходя по комнате и жестикулируя, хотя обычно берёг свои движения для сцены, Чёрное и Белое сливаются, и получается Серое. Да, госпожа Серость, которая правит миром. Серость, которая не видна сразу, люди разучились смешивать краски в своем сознании, и уже не видят конечный результат.

А ведь это так легко. Смешаем белую краску с красной – и получим жемчужно-розовую жизнь. Красную смешаем с синей – и получим фиолетовые сумерки. Зачем столько краски, спросишь ты, продолжал Лёня, не обращая ни малейшего внимания на Колю, так и застывшего с открытым ртом, зачем столько краски, но я подозреваю, что именно за этим мне и дали в руки кисть – чтобы я мог показать людям, что получится.

«Мелкие дела, заботы, суета… Вот то, чем люди занимаются денно и нощно. Окружая себя «умной» техникой, которая в итоге не освобождает время, а занимает его – все для того, чтобы прикрыть ПУСТОТУ. Для чего цивилизация и неукоснительное движение вперед, если люди разучились думать? Думать больше не нужно – есть техника, делающая все по одному нажатию кнопки, есть СМИ, которые решают, какому общественному мнению быть у народа, есть чиновники, которые уж точно знают, что, когда и в какой последовательности ты должен делать. Получается странная ситуация – мы им зачем-то нужны, этим вещам, чиновникам и тем, кто это все якобы «осмысливает». А в итоге, если взглянуть на жизнь, отбросив каждодневные заботы, получается, что кто-то ест, пьет, спит и снова ест, спит, пьет, а кто-то хаотично бьётся об лед, с нулевым результатом. Но если тот, кто бьётся об лед, не будет этого делать, спящий не проснется, жующий не остановится. Творец привлекает к себе внимание не потому, что ему хочется эпатировать публику, а потому, что всегда есть хотя бы один зритель, или читатель, или слушатель, который не может жить как просто насекомое, ему жмут повязки на скрученных крыльях».

Чёрное и Белое – это день и ночь. Когда они соединяются, люди уже не могут сопротивляться, одни видят только Белое, и восхваляют двух сестер, другие видят только чёрное, и просто боятся.

Знаешь, попахивает политикой, заключил Коля. Что ты понимаешь, возмущенно ответил Лёня, художник и политика – две вещи несовместные. Политика – это низкая субстанция, это грязная возня, это борьба за кусок хлеба. Художник – служитель чего-то высокого, в конечном счёте – самого Бога. Художник не должен вникать в то, что называется политикой.

«Иногда мне кажется, что власть зла в этом мире неодолима, но я сопротивляюсь этому, пытаюсь что-то делать, и этого у меня уже никто не отнимет. Возможно, я счастливый человек, потому что судьба ко мне благосклонна, и я могу заниматься тем, что считаю делом своей жизни. Каждый раз я пытаюсь соотнести то, что сделал, с Богом и понять, чего больше – добра или зла в том, что я сотворил».

30.

Последнее время с Корсуковым происходили странные вещи. Неожиданно дело об убийстве Баскаева отобрали. В одно прекрасное утро он разговаривал со свидетельницей по другому делу, неожиданно в комнату ворвались люди и предложили открыть все ящики стола. Как в лучших советских фильмах о нечистых на руку милиционерах, в ящике оказался конверт с какой-то круглой суммой. Тут же завели служебное дело и понизили в звании.

Корсуков понимал, что все эти события как-то связаны, но ему некогда было подумать, потому что сразу же после понижения его снова завалили работой. Дело закрыли за недостатком улик и сдали в архив, все оставалось неясным и туманным.

За такими размышлениями его застал звонок. Странно, подумал Корсуков, практически никто не знает, что я работаю в воскресенье. Голос в трубке был хриплый, мужской, возраст определить практически невозможно.

– Корсуков?

– Да. Мы знакомы?

– Не совсем. Вот и познакомимся. Не желаете?

– Смотря для чего, – этот наглый тон стал Корсукова раздражать с первых же минут разговора.

– Ну, господин Корсуков, – в трубке прозвучало что-то вроде смеха, – вы же человек думающий, мыслящий, ищущий, какой там ещё…

– Нельзя ли более внятно?

– Короче, – уже жёстко сказал голос. – Жду в баре «Лео» в шесть вечера.

– Как любезно. На какую тему будет разговор?

– На тему твоей великолепной карьеры. Да, и позвони Ашоту, он тоже многое может рассказать.

– Ашоту?

– Да-да, вот по этому номеру, – и в трубке быстро продиктовали номер.

Ашот был местный предприниматель, из тех, кто контролирует. Об этом не принято было говорить, но в городе давно не было никаких «крутых разборок» по той простой причине, что все куски пирога давно были разделены. Поэтому Корсуков удивился, ведь отношения бизнес – власть давно были определены. В конце концов, он ничем не рискует, если просто позвонит, а идти на «тихую вечеринку» – это он решит позднее.

– Ашот?

– Кто это?

– Давайте так, мы с Вами лично не знакомы, но мне дали Ваш телефон.

– Я понимаю, дорогой, что дали телефон, но кто?

Ашот был явно недоволен этим телефонным вторжением. Корсуков пытался что-то объяснять, но разговор все больше походил на перепалку в духе «кто такой, почему я тебе должен верить». В итоге Корсуков просто сказал, что необходимо встретиться, и назвал координаты бара.

31.

Рафик до этого дня никогда не слышал, чтобы Ашот кричал.

– Слушай, это ты ментов на меня навел?

– Во-первых, здравствуй. Во-вторых, о чём идёт речь?

– Слушай, мне не нравится, когда менты набивают мне стрелки!

– Объясни толком.

– Не прикидывайся пай-мальчиком! Я приду, конечно, поговорить, но и ты приходи. Мне кажется, что ты в курсе. Я за тобой заеду в пять. Будь дома.

Ашот бросил трубку, и наступила гулкая тишина. Позвонил Коля.

– Рафик, я боюсь.

– Чего?

– Мне сегодня позвонили и сказали, чтобы я был в одном месте, в баре «Лео».

– Кто позвонил?

– Не знаю. Какая-то женщина, или мужчина, я ничего не понял. Сказали – хочешь узнать о смерти Лео – приходи в бар «Лео», и все поймешь.

– Знаешь, меня тоже туда пригласили. Приезжай ко мне. За нами заедут.

…Рафик и Коля сидели на заднем сиденье машины с тонированными стеклами, больно прижатые с двух сторон двумя широкоплечими мужчинами с отсутствием интеллекта на выбритых лицах. Водитель хаотично крутил радиоприемник в поисках ненавязчивой музыки. «Татушек в президенты», – надрывался ведущий передачи, – «Голосуйте за группу «Тату» ногами и телами!». Водитель прибавил звук, из колонок полилось откровение о прекрасном сумасшествии. Небритый потребитель молодежной субкультуры причмокивал и подпевал, не попадая в ноты. По окончании песни снова резко покрутил ручку, и салон наполнили странные слова: «Ко временному бегу равнодушны, не столько беззащитны, сколь смешны, слетались ангелы на шариках воздушных, не потому, что были крыльев лишены…».

– Тьфу ты, романтизм пошел в атаку, – сплюнул водитель, с остервенением заглушив звук.