Стокгольмский синдром

* * *

Делать было нечего. Я читал принесенный женой философский журнал – выписывал один во всей округе. Профессор, пресыщенный знаниями, думал, его голова была сама по себе книга, в которой он перебирал нужные страницы. Политолог, возбужденно подпрыгивая, писал статью, казалось, черкал пером раньше, чем подумал. Капитану и завхозу чтение было чуждо. А Дима убегал или ходил между койками слишком нетерпеливо, чтобы чем-то заниматься.

Мы с профессором и Стариком иногда от скуки философствовали. Политолог отстраненно прислушивался. Саид, из другой культуры, игнорировал наши разговоры.

Профессор был бы совсем нормальным, если бы не его легкий бред: считал ненормальными тех, кто за стеной больницы.

– Всегда хотел написать книгу о фальсификации любви, – говорил он своим несмелым заиканием ученого, с трудом подбирающего слова. – Принимают за любовь блага, что дает цивилизация. Казенное внимание учреждений, разные красивые вещицы для людей, попсовые песенки о любви…

Он всю жизнь был увлечен одной страстью – объединить искусство и науку в единую систему мира, потому что был убежден в системности всего, и своего предназначения. Его потребности умалились до аскетизма. И постепенно приходил к убеждению, что открыть систему невозможно. Никто не догадывался о его беде, ибо никто не интересовался такими вопросами.

Наш постоянный оппонент политолог вмешался:

– Я за любовь, но ею не проживешь. Без черной работы мы до сих пор жили бы в пещерах. Это не лямка, а делание необходимого.

Тема была мне близкой. Старик, как на свет, с удовольствием входил в разговор.

– Забыли, что без озарения в Едином ничего не сделаешь истинно. Без озарения человек беспомощен в поисках правды. Даже когда создает, как названо, интернет, кибер-руки, кибермозг, дающий мгновенность знания и встречу немыслимых расстояний, знание того, чего еще никогда не было.

Политолог надменно вскинул брови.

– Технологии расчищают ум от суеверий. Это сейчас становится все яснее.

Старик глянул на него, как на ребенка.

– Наука не отделяет от Бога, а ведет к знанию Единого, соединяет с Ним. Нужно усилие войти в небесное пространство – Его жилище. И там становится понятно, как он видит все и каждого. Вы разве не можете в компьютере быстро узнать любую биографию, и про строение вселенной? Он хранит в зерне своего Компьютера все планы вселенных и тайное каждого. Тогда поймете, что было и будет. Это и не Компьютер вовсе, а то, что вы никогда не изобретете. Стремление постичь единство мироздания – постижение Бога. Будет долгое наблюдение Господа над путями человеческого рода, как он отряхивает от себя грехи. Он знает, и видит, и слышит все. Но это не суд каждого – незачем Богу заниматься каждым, род возродится – или разрушит себя сам.

Политолог снисходительно усмехнулся.

– Пересказываете современные философские течения.

– Следую Тому, кто над всеми мудрецами мира.

Капитан зло бросил:

– Бредовая идея! От тебя, Старик, пахнет ветхозаветным ребенком! Единства никогда не будет. Детство бывает только один раз.

Старик рассердился.

– Я пришел к вам увещевать, и вы не будете более ненавидеть.

– Миром правят другие законы! – отчеканил капитан, привыкший к повиновению задержанных. – Человек – животное, хоть и разумное. Чтобы жить, оно не должно быть мягким.

Неожиданно резко буркнул всегда молчавший в стороне завхоз.

– Чушь городите!

– Может быть, – удивленно повернулся к нему профессор.

– Интеллигенты! Что принесла ваша болтовня?

Завхоз был убежден, что слово не имеет никакого влияния на выживание людей. В жизни ничего не происходит, народ живет сам по себе. И потому презирал интеллигентов. Их призыв не быть «овощами» особенно раздражал. Что они понимают в покорности людей?

Старик встрепенулся.

– Истинно так. Писание книг разошлось по нишам: мужское, женское, детективное, светское. Оно ушло в развлечение, предназначенное для того, чтобы взбодрить уставшее тело.

– Увы, смена эпох, – вздохнул профессор.

– Ученые мужи проникли в тайны строения тела, его потребности. Все стали открыто наслаждаться плотию жен, спортивными состязаниями, вожделениями рекламы. Люди не носят хитоны, не отвлекающие от духовного. Одежда здесь предназначена, чтобы видеть красивым тело. Жены не только не закрывают лица, но открывают животы и пупки, и это стало нормой. Стали писать плотским языком и дыханием. Некий писец правды воспел даже подземную жизнь каналов для нечистот. В мое время философия размышляла о судьбе и роке, изгоняла телесность, Аристотель называл ее скотской, потому что в ней проявляется наша животность.

Политолог не мог согласиться.

– Бог не зря отделил плотское. Увы, сейчас оно ставится на первое место. Продление рода не обязательно сопровождается любовью. Трахаться – это врожденно. Инстинкт.

На профессора нашло помрачение, забормотал про себя:

– Люди ищут константу, как постоянство чисел – божество древних греков. По Платону – бог в математике, фундаменте материи. Иногда – на миг – мелькнет, как счастье, и снова потухнет.

– Зачем тебе константа? – с уважением спросил Саид.

– Как зачем? Там система, на которую можно опереться. Тогда и умирать не страшно, как будто смотришь из бессмертия.

И почему-то добавил:

– Я теперь пишу для себя.

– И правильно, – обрадовался Старик. – Я пишу только для Бога.

Саид часто просил у меня денег. На вино для санитарок. Клялся, что отдаст.

Мне претил пошлый юмор «низа», но Саид меня обаял. Я забыл о своем страхе отверженного. В нем было что-то бодрое. Там, на вершинах расположенности и юмора, – настоящие отношения, отметающие любые предубеждения. Во мне взбрыкивало детское дурашливое состояние, за которое жена презирала.

Иногда мы вместе перелезали через ограду больницы, и шлялись в поисках винного магазинчика. Быстро переходили дорогу, если видели мента.

В таких случаях Саид переодевался в черный костюм, непонятно откуда появившийся. В костюме и галстуке он был представительным, менты не трогали, хотя присматривались с сомнением.

Мы посещали клоаку рынка, где у Саида были свои нерешенные вопросы. Он заглядывал в какие-то палатки, возвращался довольный.

– Это у меня последний начальник был. Я выкупал у него две комнаты. Договор составили. Надо было срочно отдать договор. Приношу: подпиши! Взял с собой 500 баксов. Можно дать, когда по-хорошему. А он:

– Не подпишу. Дай тысячу мне, другую – тем, кто оформит.

Я ему:

– Да ты что!

– Нет.