Стокгольмский синдром

– Для Единого, пославшего меня увидеть и узнать, – невозмутимо отвечал Старик.

В уборной собирались больные, хотя здесь пахло. Саид не курил, но приходил за компанию, смешил своими байками, где неизменно выходил из положения, а русские были посрамлены. Его называли Нерусским. Мне он казался знакомым. Может быть, все кавказцы на одно лицо. Нет, кого-то напоминал, из детства.

Капитан с худющим телом и мускулатурой из-под халата, хорошо бы смотревшийся на кресте, курил молча, не смеялся. Что за компания? Послал бы эту шушеру на пятнадцать суток заняться уборкой!

Политолог, уже освоившийся с соседями по палате, неожиданно для себя откровенничал:

– Подозрительный старик! После встречи с ним почувствовал, что не говорю как всегда, запинаюсь. Стал бояться заготовленных мыслей. По-моему, он опасен.

Капитан мрачно выругался.

– Сажать таких надо! Тащит не туда. До него я тоже был спокоен.

Всегда молчавший в стороне пузатый завхоз, в кальсонах, непривычно вмешался:

– И со мной тоже! Жил нормально, дай бог всякому. А после проповеди Старика на народном гулянии вдруг понял, что живу не так. И не один я. И восстал. Чего хотел, не знаю. Чем взяла его проповедь?

Дима в майке с надписью «Thor Steinar» ходил по уборной.

– А я слушал Старика на митинге наших у посольства. После этого что-то случилось. Все было как надо, а тут перестал понимать. Стал спорить. И меня отправили сюда. Написали: «ажитированная депрессия».

Саид усмехался.

– Это потому, что все вы бараны. Не знаете, кто ведет на убой.

Все смеялись. Я тоже рассказал, что пережил стресс. Находился между жизнью и смертью.

– После встречи со Стариком приехал с работы, с острой болью в груди (после хорошей выпивки). Пришлось вызвать «скорую». Сделали осциллограмму. Доктор отрезал: «Лежите не двигаясь! У него инфаркт». Меня, в трусах, в одеяле перенесли в скорую, мимо толпы любопытных соседей. В больнице стационарный аппарат показал: осциллограмма в норме, здоров. Переносный, значит, не исправен. Я встал с носилок и пошел. Было так позорно, что хотелось инфаркта по-настоящему. Чтобы как-то оправдаться. Но меня задержали на неделю – что-то с головой.

Курящие смеялись. Кто-то – из зависти. Саид радостно хлопал себя по ляжкам.

Грозой прошел мимо, в кабинку, священник, с видом, словно искал доказательств гибели планеты.

– Смолите зелье в зловонном месте! Дьявол здесь, он в вас. Вижу страшный суд!

Саид сказал серьезно:

– Я тоже вижу. Уже скоро.

* * *

Привычная суета на воле, грызущие заботы и обязательства, лихорадочные мысли от книг, – обернулись состоянием оторванности от всего, полным покоем. Какое это пустое освобождение – перевалить все заботы на родных, на сослуживцев! Я тоже примазался к настоящим больным.

Приходили родственники и друзья по работе, с продуктами и цветами. Равнодушный, не раздражающий покой, не имеющий выхода, исчезал в светлых полянах семейной радости, наслаждении полной жизнью. Только любовь и тайные слезы, словно и не было других отношений! И там гнездилась иная свобода, не ведающая об общих нормах.

Старик отрывался от своего Писания и лукаво осматривал семьи, уединенные в своем. В глазах его блестели искорки.

– Чистые, праведные желания!

Толстые родственники завхоза суетились неторопливо – сын вытаскивал из сумок мясо, яйца и овощи и укладывал в тумбочку, жена целовала лысину на темечке мужа, сидящего неподвижно с круглым пузом, как будда. Они молча сидели друг около друга, смотрели на завхоза, шепотом бросали отрывистые фразы.

– Внученька здорова. Слава богу, все здоровы, все есть. Вот только Сашок подвел: тромб оторвался и, слава богу, вниз пошел. Страшная боль в ноге.

Тот безрадостно смотрел сквозь тусклую пелену времени своего существования, которая была ареной обустройства себя и близких. Что случилось? Ведь есть достаток, обретенный отчасти припрятыванием излишков на складе. Когда его спрашивали, трудно ли жить, он удивлялся: «Почему? Я счастлив». Болезнь представлялась ему случайной, не влияющей на сытую жизнь.

К профессору, наконец, прибежала жена, высокая худая женщина благородного вида, с мольбой в глазах, молча укладывала и обустраивала его.

Моя жена сидела рядом, бросив на пол сумки, гладила мою руку.

– Как у тебя дела? Как дома? – спрашивал я.

– Веду светскую жизнь: по магазинам, чтобы купить тебе вкусненькое, да в больницу.

Мы когда-то встретились на скучном симпозиуме по экологии, она была с делегацией от Санкт-Петербурга. Я был поражен ее сдержанной женственной гордостью. Если бы высказать все чудо ее женского достоинства и гордости – можно было бы выразить самую желанную суть жизни. Моя судьба оказалась счастливее, чем у многих. Сны об одной, единственной, с которой мог делать, что хотел, осуществилась.

Ее отдающийся сдержанный смех казался материализованным счастьем. И она, наверно, чувствовала во мне мужскую прочность (почему-то возникавшую только при ней) и душевную глубину, обещавшую некое блаженство.

Мы прожили, как и все вокруг, с заботами о еде, ссорами из-за ревности, хлопотами на даче. Но мы томились – что-то мешало быть счастливым. Может быть, отсутствие детей?

Что я за человек? Люблю близких до боли за них, но равнодушен к другим. То есть, когда моя скрипка разлажена, у меня нет действенной любви к другим. Спокоен на беды, не шевелю пальцем. Не там ли корень моей болезни? Может быть, это совесть? Но когда моя скрипка настраивается, я понимаю и люблю всех.

Саида тянуло к сестрам, собирающимся в дежурном пункте. Лежачий больной, он не мог удержаться, вставал и убегал к ним. Вынимал из-за пазухи бутылку вина, и начиналась занимательная трепля.

– Знаешь, как я заставил спать ежедневно мою женщину?

Сестры прыскали.

– Спали на шерстяном, да, ковре. Возились по всей комнате. Говорю, мол, полезно против остеохондроза. Теперь сама просит тренировку – каждый день.

Сестры стонали от смеха.

– А то, привел Володька двух. Свою – и мне. Коньяк, шампанское, арбуз. Выпили из арбуза, как из чашки. А она – никак. Мол, я к вам, а вы… Зачем пришла? Когда рыбак на речку идет – зачем? Рыбу ловить.

– И чем кончили? – корчились от смеха сестры.

– На голову ей арбуз надел.

Саиду прикатили поднос с диетической едой. Он приставал к толстому завхозу за шкафом.

– Хозяйство! – громко объявлял он. – Голова! Мне дополнительно питание дали. Так положено по моей болезни. А он против. Почему мне дополнительно?

Завхоз там молчал:.

Саид отвечал с нажимом:

– Потому что я не русский. А он: как?

Завхоз фыркнул и тяжело топая, вышел.