Стокгольмский синдром

– В головах людей каша – причина заболеваний духа. Все вы не нашли путь.

Мы разговаривали о странной болезни людей, и вдруг я увидел, что один, разговариваю сам с собой.

* * *

На самом деле о Старике давно ходили слухи, его видели шагающим по городам и весям в белом балахоне, с развевающейся седой бородой. Он нес в своих проповедях что-то легкомысленное – призывал к душевному усилию растворить душу и тело в некоем грандиозном сознании. Любопытные слушали его, и… что-то в них менялось. Оставались теми же, но поневоле поступали не так, как свойственно им. Вдруг понимали, что жить душно, и как отвалить камень? Где оно, единственное исцеление души? Называли это синдромом Старика. Говорили о новом колдуне, привораживающем словом.

После его посещения в организациях и людях стали совершаться странные вещи.

Один мелкий банк вместо кредита выдал на доверии небольшие беспроцентные суммы малым предпринимателям без расписки, что спасало их отчаянное положение. И странно, банку стали возвращать полученное, и даже появились спонсоры.

Кто-то организовал спортивные состязания инвалидов, создал театр, где они играли Чехова.

А где-то организовалась служба безвозмездной помощи: передавали от богатых неимущим одежду «second hand», кормили бездомных, развозили по домам пьяных, помогали боязливым гастарбайтерам, обитающим в рыночных подвалах и норах, тушили пожары. Старушка-нищенка собирала на паперти милостыню, чтобы поставить памятник погибшим солдатам.

Некоторые стали отказываться от установленных норм жизни. Известный литератор перестал писать и уединился где-то в провинции, навеки скрыв свое лицо. Бородатый ученый, сделавший открытие мирового значения, отгородился от пристающего мира, не пришел получать премию, уединившись у себя на даче, и во время официального чествования уехал на рыбалку. Даже сознание, что в любой момент может стать богатым и знаменитым, не прельщало его. Общество потешалось, и было оскорблено немыслимым: как можно отказаться от миллиона евро?

Качество товаров ряда фирм, лихо рекламируемых в телевизионных роликах, действительно стало соответствовать: покупатели всерьез поверили, что их продукты без генетически модифицированных добавок; цельное молоко на самом деле цельное, а порошковое стыдливо называли «молочным напитком»; хлеб стал вкусным, чудесно пористым.

Некоторые олигархи (странно, после знакомства со Стариком) стали покупать за границей увезенные за границу ценности и дарить их государству, обещали отдать свои миллиарды на благотворительность, правда, после смерти. Благотворительность становилась престижной.

Впрочем, было бы нелепо приписывать Старику все хорошее, что стало происходить на свете, хотя его видели во всех этих местах. Скорее всего, он был наблюдателем, Смотрящим от Единого, как видно из его рукописи на рулоне для факса, оставленной в нашей организации.

«Я послан увидеть начало третьего тысячелетия, когда наступит конец света (здесь считают от рождества Сына Человеческого, как было предсказано), если человеческий род не сумеет найти пути к Золотому веку всеобщей близости и доверия, и это свершится в сороковом колене.

Мне пришлось ходить и на запад, и на восток, и до пределов земли, и было тяжело мне, спасавшему мир моей неистовой верой, когда ходил по земле с окровавленными стопами, голодный, в лохмотьях, учил добру и любви, слыша проклятья и побиваемый камнями, и посылал осуждения грешникам и восславлял праведных, за кого молил перед суровым Господом Мира.

И дано было видеть и наблюдать, что изменилось с тех пор, как люди были оставлены и предоставлены самим себе. Как с крутых стен монастыря на высокой горе, открылось сокровенное на земле, что было сокрыто в мое время, небывалый искусственный мир, как будто человеческий род в похоти ума залез на небесную лестницу. Это превосходит любые сказания в мое время.

Народы расселились везде, куда только проникает взгляд, застолбили свои земли и сидят по своим углам. Видели мои очи места новых жилищ: от знакомых маленьких домиков до великих и широких одинаковых домов с ячейками-пещерами, где живут скопища людей, и возвышенных стеклянных храмов избранных, отражающих голубое небо и облака, и качающихся в вышине вавилонских башен-«небоскребов», высоту которых люди внизу перестают замечать. Их формы, освобожденные от мистического квадрата – земли, и круга – неба, стали гибкими и плывущими.

И небо, и почва, и недра стали полностью существовать для живущих на земле, так как они расплодились, и стало мало пищи для них. Везде я видел полезное, что делается людьми для людей. Здесь распределили всю природу по специальным устройствам-уловителям. Черную горючую жидкость заключили в трубы, и от нее малая часть сынов человеческих, как в старое время посланцы богов, получает огромные богатства. Всю землю опутали паутиной дорог из железных полос и каменных покрытий, по которым ездят железные повозки; проволочной сетью прирученных людьми молний, которых раньше не могли ничем удержать; и везде массы света, и они блестят для облегчения жизни и услащения глаз. Само небо приручили железные птицы, подобные свергнутым с неба ангелам-демонам Азазелю и другим, и их начальнику Семьязе.

Увидел и узнал то, что мне доступно, что наспех заметил и усвоил из книг и экранов с живыми тенями, такие чудеса и изменения, и много таких сотворенных слов, что невозможно было предвидеть ни одному смертному, зревшему будущее в пределах моей эпохи, закрытой пеленой, за которую не удалось выйти никому, кроме меня.

Здесь устраивают олимпийские игры, триумфы побед в войнах, празднества Диониса: дни смеха, фестивали, «фабрики звезд», аукционы, разные «тусовки» – веселье любви, мирные состязания, приносящие победителям деньги.

В обиход снова вернулись пропавшие слова «товарищ», «друг». Певцы сладко поют о чудесной жизни, состоящей только из любви. Все говорят о любви. «Главное – стремление к добру! Горение в любви». Ценятся песни о любви. Люди-тени, видимые на расстоянии на экранах в специальных ящиках – «телевизорах», возвещают старинное учение о гедонизме.

Неслыханное изобретение, связавшее все дальнее и близкое – «интернет», сразу обнаживший всемирную помойку греховности человеческой внутренности, теперь изнывает от любви, соединяя слушающих в едином порыве веселья и близости.

Увидел воочию готовность воплотить мечту человеческих племен о всеобщем единении, чтобы они, как избранные, стали ходить и шествовать по земле. Пока не узрел новые откровения Единого. И удивился, что благодаря невиданному облегчению, цивилизация расслабляет, не меняя душу, отучает напрягать усилия, чтобы понимать себя и все события. Люди озабоченно смотрят вниз, всюду грозят друг другу, все время идут войны. Если обрушится искусственный мир, то люди, отвыкшие от своих древних умений в природе, сразу вымрут. Или обнажится то звериное, что всегда было в них с древности.

Человеческий род и сейчас не готов творить усилие возвышения духа к Единому, чтобы наступил Золотой век на земле, текущий молоком и медом. Никогда не было такого разгула падших ангелов-демонов на Земле! И ныне, через сорок колен, хожу босой и проповедую, но не могу повлиять так, как влиял на мой род. Люди проходят мимо, правда, не побивают камнями».

Этот манускрипт прочли в узких кругах историков и филологов. Было непонятно: писал как будто ветхозаветный человек, знающий современные события.

Силовые органы нашли в поведении Старика двойное правонарушение: выпад против установленных порядков и явную проповедь любви к врагам. Он стал нежелательным элементом, мог наделать много вреда, зомбируя людей. Поскольку дело было заведено, машина правосудия не могла остановиться, и его объявили в розыск.

2

Под высоким, до неба, берегом
Пойма – бездна русской реки.
Все, что в душах хранилось бережно,
Заключила в объятья свои.
Счастье здесь непоколебимо.
Утонули беды мои
Во всемирном предчувствии – дыме,
Серебристом дыме любви.

Старое здание психиатрического Института имени Курбского покоилось на высоком берегу великой реки, в бывшей крепости с толстыми почерневшими стенами, когда-то предохранявшими от набегов. К ней примыкал древний город. На главных воротах мирно висела табличка «Центр психического оздоровления», рядом заржавленные пушки и ядра, – ничто не напоминало о животном страхе при виде колышущегося моря вражеских пик внизу за стенами. Институт создали когда-то по велению царя, в новые времена присвоив имя первого князя-диссидента. Бюст его стоял во дворе.

Вся старая больница, весь мир открыли больным объятия. Откуда-то из высшего центра, а может быть, от самого Бога, исходили распоряжения: на них работали НИИ, профи, энергетика, пищеблоки. Они тонули в этой мощной бессмертной заботе, из которой не хотелось выходить в прежнее однообразие повседневности.

Интерес к человеку со времен Гиппократа и Авиценны здесь работал во всю, не прерываясь за тысячелетия ни на минуту: приборами виртуально заглядывали внутрь головы и тела, там включался голос нутра человеческого – грозно плескалась стихия, и кто-то словно кричал, ритмично исчезая и возникая в волнах. Анализировалась кровь, слушалось биение темного сердца, ребристо-светлые легкие проступали на рентгеновских снимках.

Слабым привозили еду и кормили с ложечки рисовым супчиком. Это была стихия отдачи других – нам. Кто-то улыбался, бормотал заклинания, переживая откровения.

Из телевизора доносился гедонистический гул внешней жизни. Там социальное кипение, с рейтингами, политикой. Больных не касалось это чужое мельтешение.

Меня поместили в палату со старыми кроватями на колесиках, два века вбиравшими стоны страдальцев, где лежали расслабленные, с капельницами и без, привезенные испуганными и жалкими, побывавшими в депрессии.

Это было после встречи со странным стариком. Хотя я считал себя здоровым. Просто устал от борьбы за выживание своей организации, от соболезнующего равнодушия тех, кто мог бы помочь. Лежать здесь было – смерть. Оторвали от давнего дела, без «Главного» там зияющая дыра. Любимое дело рухнет, и не к кому воззвать, отвечать должен один.

В Институте лежат представители всех известных видов отклонений, приобретших болезненные формы: искатели правды – робкие правозащитники, и озлобленные на несовершенство мира, и упертые злопыхатели; ярые краснобаи-державники со звездной болезнью; отловленные родственниками одиночки, рвущиеся в леса или пустыню; пророчествующие о конце света.

У всех была обнаружена депрессия – от апатической до эндогенной, и еще неизвестных науке и изучаемых. С временно или даже навсегда темным сознанием, когда теряется цель, вернее, есть неопределенное мелькание счастья – надежды, и потом все обессмысливается. Их сознание, питаемое отторжением от пугающей среды, «бродило впотьмах».

Молодая доктор с крючками стетоскопа в ушах наклонилась над моим телом, слушая сердце.

– У вас все признаки раздвоения.

Что-то произойдет гибельное, вот сейчас! мои нервы плясали, в бессознательном поиске исцеления. И в то же было время детское доверие к доктору. Белая кожа ее лица, завитки волос близко от лица, нежная грудь, выглядывающая из халата, – что-то материнское, раннее расслабляло меня.

Обычно я был тверд сознанием, до банальной трезвости, но иногда голова кружилась, и приходила мысль о безумии. Вдруг обессиливало сознание бессмысленности всего, и от этого нервы начинали плясать. Мир не дает любить его: слишком огромен и равнодушен. То темное, из чего мы черпаем материал для сознания. Как все, что замкнуто в себе, как и я замкнут – в своей оболочке. Просыпаюсь – и неизменно я, я, и так каждый день, всю жизнь, всегда ношу в себе это «я» – в разных ситуациях: в детстве, молодости – убегающий от одиночества и страшно далекий от народа, потому что не мог осознать мою связь с событиями, реальностью и историей. И после смерти войду в какого-нибудь «я», и тот не сможет вырваться из моей оболочки. Но забываюсь только когда забываю себя. Тогда я жив, потому что живу другими.

Понимал, что это не зависело от окружающей реальности, но что-то совершалось в самом организме.

Справа от меня, под капельницей, пожилой профессор в очках, с сухим лицом, весь в тревоге, порывался звонить: его подобрали в метро, родные еще не знали о беде. Его болезнь не могли определить, но он чувствовал, что узел ее в потере веры людей в то, что было его профессией. В светлые начала народа, выраженные в его книгах о связи математики – фундамента бытия, и искусства (на примерах древнерусских памятников). В слово, которое перестало действовать, скользит вхолостую, не влияет на жизнь. Его известность мешала – все принимали его за гуру.

В новом мире он был чужим.

Слева политолог, крепкий и загорелый в фитнес-клубе красавец с ухоженной прической, заласканный женщинами. Он побывал в депутатах, его знали по политическим статьям и фото в гламурном журнале: держал ладонь на модной книге по мировой экономике. Говорили, что в молодости он выучил наизусть все тома Всемирной энциклопедии.

Он организовал вокруг себя что-то вроде уюта, отгородился двумя тумбочками, на них аккуратно разложил книги, бумагу и карандаши в стакане. На вопросы не отвечал, перелистывая документы и высокомерно взглядывая через бумаги. После разговора в офисе со странным стариком в балахоне с ним что-то произошло, открывал рот, и… говорил то, что думал на самом деле. Так он провалил выборы, занимаясь пиаром одного из сомнительных кандидатов в губернаторы. Крах обратился в манию. Он чувствовал, что если не будет держать себя, то весь разбежится в неконтролируемое безумие.

Напротив – капитан полиции, попавший сюда после встречи со стариком, с той же неподвижной физиономией, но словно сбитый с ног. Он почувствовал, что надо выходить из своего душевного тупика, и неожиданно для себя открыл в интернете блог, где изложил план замены сотрудников полиции на «стражей справедливых». Его отправили на обследование, и он оказался здесь. В этом он винил старика.