Вместе обрести сейчас

Мы, обнявшись, стояли на мосту, как вдруг она оттолкнула меня и заливистым хохотом прокричала:

– Жи-и-знь, я любл-ю-ю теб-я-я!

Прогулявшись еще немного, я поймала машину, и мы разъехались по домам. Так закончился тот день, наполненный приятными впечатлениями.

Воскресный день мы провели вместе с тетей Эммой. Я была довольна откровению Ольги.

В понедельник Ольга не пришла на первую пару. Я не придала этому значения, так как она, бывало, позволяла себе приходить, когда ей было угодно. Куратор, зайдя в шумную аудиторию, первым делом посмотрел на меня, а после произнес то, отчего меня прошиб холодный пот:

– Ольги больше нет с нами.

Все загудели, переговариваясь между собой. Староста, вертясь на месте, как волчок, произнес:

– Меньше народу, больше кислороду.

– Она умерла. У нее то ли онкология была то ли.., я так и не понял, – продолжал говорить куратор.

Девчонки сидели с деланым сочувствием, а парни с тупыми лицами. Неуемный Влад продолжал кривляться, ожидая моей реакции. Не придумав ничего лучшего, я сказала: – «Заткнись урод». Но он не расслышал моей вежливой просьбы. Машинально собрав свои вещи в сумку, встав из-за парты, не отдавая себе отчета, я со всей силы рукой приложила его голову к парте, после чего вышла вон из аудитории. Что происходило после моего ухода дальше, о том мне не известно.

Эта новость в тот же миг превратила в развалины мой новый мир созданный Ольгой за два коротких месяца. Куратор догонял меня, когда я уже набирала ее номер:

– Не ходи туда. Им сейчас не до тебя, – сказал он сочувственно. Лучше домой иди, я тебя отпускаю. Ничего не сказав, опустив руки я, волочась, пошла к гардеробу.

Мое затуманенное сознание как заевшую пластинку прокручивало одну единственную мысль: «Пусть это окажется шуткой». Ну да, – успокаивала я себя, Ольга как обычно растыкает надо мной. И трубку специально не снимает, чтобы я как следует поволновалась. Пусть это окажется шуткой. Не помню, каким образом добралась до дома. Позже тетя Эмма расскажет, как ужаснулась, увидев белую стену на пороге открыв мне дверь. Тетя не находила себе места, глядя на мое раздавленное состояние. Она бы рада была помочь, но не знала чем. Из угла в угол я ходила по комнате, слушая гудки тщетных попыток дозвониться до Ольги. Ни мобильный, ни домашний не отвечал.

– Адрес своей Ольги знаешь? – вздохнув, спросила тетя.

Остановившись посреди комнаты, в ответ я лишь отрицательно покрутила головой. Настойчиво звоня до позднего вечера, не желая смиряться со случившимся, на другом конце провода раздался долгожданный голос: «Второго в двенадцать Тухачевского восемнадцать».

– Ну, что там, – подсев ко мне в кресло спросила тетя. Она не получила ответа.

Глава 7

Последний осенний лист упал на подмерзшую покрытую тонким льдом землю. Так прощалась с нами осень. А я прощалась с единственным другом. В сопровождении тети, я пришла только к выносу. Не стану скрывать, мне было страшно. Обрести близкого человека и тотчас потерять. Человека, которому ты был не безразличен. Мне было больно. Конец света, который сулили нам Майя, случился для меня годом ранее. У подъезда собирались люди, принося с собой цветы и венки. Струсив, я стояла на углу дома, не выпуская из своей руки руку тети Эммы. Это может показаться неправильным и странным, но у меня не было слез. Совсем. Я слышала от дяди немало историй о чудовищно разрушительной стерве из трех букв[11 - Рак], повидала много смертей, но это были всего лишь чужие истории и чужие смерти никаким боком меня не касающиеся. Внезапная смерть Ольги стала настоящей поворотной точкой в моей дальнейшей судьбе. А пока, слыша плач прощавшихся с Ольгой людей я не испытывала ничего кроме страха и боли смотря в след увозящей ее машине. Ольги больше нет.

– Пойдем потихоньку девочка, – сказала тетя, обнимая меня. И мы развернулись в сторону дома.

– Привет Саш, – оглушило меня.

– Ты зачем сюда пришел? – устало сказала я.

– Пришел тебя поддержать. Здравствуйте, я Чингиз, мы с Сашей учимся вместе, – подойдя к нам, сказал он, обращаясь к тете Эмме. Он наблюдал за нами, от подъезда соседнего дома. Давайте я вас подвезу.

– Себя подвези, – ответила я резко.

– Зачем ты так, я же от чистого сердца предложил, – говорил он виновато.

– Ну, просто превращение Савла в Павла[12 - Здесь: человек, резко изменивший свои убеждения из гонителя в проповедника (библ.)] какое-то, или забыл уже, какую дичь вы в группе про нас с Ольгой болтали? – сказала я.

– Саш, это все Влад придурошный, мы сами никогда так не думали.

– В самом деле? Охотно верю. Где тогда все остальные?

Он опустил голову.

– Саш, ты простишь меня? – кричал он мне в след.

– Сдался ты мне, еще обижаться на тебя, – обернувшись, сказала я. Было видно, как у него будто камень с души свалился.

– Кстати, Влад хочет заяву на тебя накатать, типа за причинение вреда здоровью и все такое, но ты знай, что мы все на твоей стороне. Круто ты его на место поставила, – кричал Чингиз.

– Флаг в руки, – пробубнила я себе под нос, накинув на голову капюшон. Мы молча пошли с тетей Эммой домой.

Бесшумно войдя в свою комнату, я впервые осмысленно посмотрела на вид из окна, сквозь запачканное от прошедших дождей стекло. Зона. Серые бетонные стены, по периметру отороченные колючей проволокой. Серое небо безжалостно обрушалось на город. Кто-нибудь ведет счет по количеству упоминания в тексте слова «серый»? Я потеряла счет дням. Недели шли за неделями. Забив на учебу, целыми днями неподвижно просиживая на подоконнике у окна, я в размагничено-обесточенном состоянии смотрела на зону. Я потеряла себя. Тетя, уходя рано утром на работу и возвращаясь поздним вечером, видела одну и ту же картину. Она ничего не могла поделать со мной. Мой телефон молчал, и я перестала его заряжать. Тетя отмазывала меня перед мамой, как только могла. Я задавала вопросы в пустоту, не укладывающиеся в моей квадратной голове: «Как это могло произойти?», «Как это могло произойти с ней?», «За что это произошло с ней?», «Почему это произошло именно с ней?», «Как такое возможно вообще?», «Почему эта дрянь каждый день забирает молодых людей?», «Почему ее не спасли?», «Почему она не рассказывала мне о своей беде?», «Почему я не догадалась сама?», Почему? Почему? Почему? Слыша в ответ лишь холодное молчание стен.

– Mein Madchen, komm an den Tisch zum Essen. Ich habe hab dein Lieblingsessen vorbereitet Apfelstrudel mit Zimt.[13 - Девочка, пойдем к столу, надо поесть. Я приготовила твой любимый яблочный штрудель с корицей (нем.)], – уговаривала меня тетя.

– Danke Tante, ich war nicht hungrig[14 - Спасибо тетя, я не голодна (нем.)], – не отводя взгляда от окна, слабым голосом отвечала я.

Снег предпринимал робкие попытки основательно лечь на землю. Сосед выгуливал себя и своего бешеного Стаффорда на привычное место на забор тюрьмы, с надписью: «столовая» каждый раз показывая неприличные жесты руками в сторону сизо. По его ритуалу можно было сверять время. В продолжительном смотрении на зону до меня все больше доходило понимание сказанных Ольгой тогда на прогулке слов: «Человек крепостной в своей крепости». Похоже, она, наконец, нашла выход из нее. Зеркало платяного шкафа стоящего у стены напротив окна во весь рост отражало его страшный вид. Странно, что месяц, не покидая пределов комнаты, я заметила это только сейчас. Антисвобода. Я слезла с подоконника. Взяв в одну руку ножницы со стола, в другую свою косу, поближе подойдя к зеркалу, я ровными движениями состригала себе волосы под самый корень. После сделанного я по-настоящему заплакала с того дня. Что-то новое, неизвестное в образе ярких вспышек пробуждалось внутри меня. Моя жизнь никогда уже не сможет стать прежней. Я не смогу стать прежней. Мне хотелось знать все до мельчайших подробностей об этой болезни; откуда берется эта болезнь, как от нее избавиться, и кто дал ей такое идиотское название – рак?

Возвратившаяся домой с работы тетя застала меня на перепутье.

– Саша! Ты что с собой сотворила? – воскликнула она, впервые назвав меня по имени. Меня мать твоя с потрохами…,– сказала она, уронив на пол сумки с продуктами.

– Со мной все в порядке, – безжизненным голосом отвечала я.

– Какой же в порядке? Это ты называешь в порядке? По путе не ешь, худая как плеть стала; на улицу не выходишь, сидишь в своей комнате как заключенная. Подружка умерла, я все понимаю. Но надо же, как то дальше жить, надо взять себя в руки, – выговаривала она накипевшее прямо с порога. Мой поступок стал последней каплей в чаше ее терпения.

– Меня хоть пожалей. Это хорошо еще мать ничего не знает, – продолжала она.

– Я же говорю, со мной все в порядке, – упрямствовала я.

– Ты определись, по кому ты скорбишь. По подруге или по своим разрушенным иллюзиям. А то получается не депрессия, а эгоизм чистой воды, – не в силах остановиться, говорила тетя.

– Я потеряла друга, – говорила я, смотря в пол.

– В институте уже, небось, и забыли, как ты выглядишь. Придешь, и не узнают тебя, – говорила она, снимая с себя пальто.

– Ну и пусть не узнают. Я туда больше не вернусь, – сказала я, поднимая с пола сумки.

– Что значит, не вернешься? – с недоумением спрашивала тетя, вешая свое пальто на плечик. – Объясни, пожалуйста.

Тетя Эмма относилась ко мне как к родной дочери. Я со спокойной душой могла довериться ей, зная, что в ответ не прозвучит укора. Она считала своим долгом привить мне и таким образом сохранить в моем поколении традиции и язык предков, временами разговаривая со мной на родном языке.

– Тетя, скажи, почему это случилось? – спрашивала я, смягчившись, положив свою голову к ней на плечо. Она же такая светлая вся.

– Не знаю девочка, не знаю, – говорила тетя, гладя меня рукой по голове.