Рыжий клоун. Роман

Женится этот господин на Симоне или нет, не важно. К сорока годам он может уже быть отцом многочисленного семейства. Если так, я его поздравляю. Я прошу, я умоляю его об одном: относиться к моей девочке, как к сестре, не оставлять её в трудную минуту.

Я надеюсь, что Шарль Бенош человек порядочный, он поймёт, что я не покупаю его любовь, его преданность, его дружбу.

Если, Шарль Бенош человек иной, то он может взять деньги и исчезнуть из жизни Симоны Стовассер навсегда. Это его право, – банкир поднял голову, посмотрел на Шарля. – Но я верю, что рыжий клоун – человек чести. Иначе бы он не сидел в моём доме, где в сотнях зеркал чёрными привидениями отражаются злые помыслы непорядочных людей. Только чуткий, отзывчивый человек с нежным ранимым сердцем может спокойно слушать трехчасовую болтовню Шварца Штанцера, не пугаясь теней прошлого, пляшущих в зеркальных коридорах.

Любите мою Симону. Да хранит вас Бог. Жаль, что не могу пожать вам руку. Пусть это сделает за меня Шварц. С уважением, Джордж Стовассер.

Банкир закрыл папку, улыбнулся, поднялся, шагнул к Шарлю, протянул ему руку. Шарль поспешно поднялся, пожал протянутую руку, улыбнулся растерянно.

– Поздравляю вас, господин Шарль Бенош. Только что вы стали миллионером. Кстати, вам к лицу этот цвет тёплого золота.

– Позвольте узнать, господин Штанцер, как отец Симоны узнал моё имя? – поинтересовался Шарль, чувствуя, как дрожат колени, а по спине катятся капли пота.

– Джордж был прозорливцем, – улыбнулся банкир. – Присядьте, господин Бенош, я должен вам поведать ещё кое-что, – он отложил завещание, уселся в кресло, закинул ногу на ногу. – Хочу вам рассказать историю о том, как мы с Симоной искали рыжего клоуна, – усмехнулся. – Шесть лет мы потратили на то, чтобы отыскать вас. Шесть! Слово «цирк» вызывало у меня приступ мигрени. Меня трясло от вида разрисованных физиономий и дурацкого смеха. Все рыжие клоуны оказывались подсадными утками. Кто-то был слишком старым, кто-то слишком глупым, слишком чванливым, слишком великим и так до бесконечности. Ни один из них не захотел навестить малышку в пансионе. Мы с Аспазией начали паниковать, а Симона – детская непосредственность, сказала:

– Своего рыжего клоуна я узнаю сразу же. Давайте прекратим ненужные беседы со всеми этими уважаемыми людьми.

– Хорошо, – сказал я. – Давай сегодня сходим в цирк на окраине города, а потом устроим годовую передышку.

Симона согласилась. Выбрала белое платье, спрятала волосы под большими вишневыми бантами, написала записку.

– Сегодня я его увижу, – заявила она. – Говорю вам об этом заранее, чтобы вы не подумали, что я жульничаю. Я даже знаю, что он выберет меня для своего клоунского трюка. И ещё.. – она закрыла глаза, словно, разглядывала только ей видимую заранее картину. – Он поднимет меня на руки и отнесет на арену. Всё так и произошло. Вы помните? – Шарль кивнул. – Когда Симона отдала вам записку и уселась в экипаж, я сказал ей, что вы такой же чванливый глупец, как все предыдущие клоуны. Вы мне совершенно не понравились. Ваш грим был ужасен. Слишком большой вишневый нос, преувеличенные глаза на белом лице, огромный рот от уха до уха, – Шварц поморщился. – А потом, когда мы беседовали с вами возле вагончика, я готов был влепить вам пощёчину, но не решился огорчать Симону. Она, кстати, сразу сказал, что вы – очень милый человек.

Теперь я это тоже вижу. Вы умны, неплохо воспитаны, научились слушать собеседника. Теперь вас не стыдно приглашать в приличное общество. А тогда, сидя в экипаже, я негодовал. Сказал, что вы ни за что не приедете в пансион. Симона улыбнулась и сказала, что вы непременно придете, потому что пообещали ей. Тогда я пообещал заплатить сто дукатов тому, кто принесет мне такую счастливую весть. Симона смерила меня холодным взглядом, проговорила:

– Можете попрощаться со своими дукатами прямо сейчас. Рыжий клоун обязательно приедет ко мне в понедельник.

– Через сто лет? – усмехнулся я.

– В ближайший понедельник, который будет завтра, – ответила она, глядя вперёд.

– А если он не приедет, у тебя найдется сто дукатов, чтобы расплатиться со мной? – спросил я.

– Мне не придется тратить свои деньги, потому что рыжий клоун приедет. Приедет обязательно! – она закрыла глаза и не открывала их до самого пансиона.

Симона была в вас уверена, а вот мы с Аспазией не ожидали, что события начнут развиваться с такой стремительной скоростью. К тому же, мы ждали не элегантного денди, а клоуна в шутовском наряде, – он улыбнулся. – Наши тайны вас ещё не утомили? Вы чересчур бледны. Может быть, хотите воды?

– Нет, спасибо, всё в порядке, – проговорил Шарль, расслабляя шейный платок. – Я просто не привык так долго сидеть на одном месте, в одной позе.

– Вы можете встать, если хотите. Только я посоветовал бы вам не вставать, чтобы не упасть в обморок от следующей тайны, которую…

– Дядя Шварц, позволь пригласить вас на чай, – голос Симоны раздался из глубины зеркального коридора. Шарль увидел её отражение и улыбнулся. Она вновь была одета в чёрное платье-капкан.

– Пожалуй, тайны подождут, – проговорил Шварц, поднявшись. – Пойдёмте на террасу. Глоток свежего воздуха вам не помешает. К тому же пришло время послеполуденного чая и неспешных бесед о погоде. Надеюсь, вы никуда не торопитесь?

– Не тороплюсь, – сказал Шарль, понимая, что торопится увидеть Симону, услышать её голос, заглянуть в глаза. Ему не терпится спросить про толстого трехлетнего Ангела с гипсовым лицом, про ручеёк в двойной ивовой оправе, про их заветную беседку, где она учила его разным наукам, а он рассказывал ей о своем беспризорном детстве. Разве можно это утратить? Разве можно это забыть, променять на дукаты? Ему не нужно богатство Симоны Стовассер. Ему не важно во сколько оценивается этот дом, этот огромный сад, эта мебель с позолотой. Он готов странствовать по свету в старом разрисованном яркими красками балаганчике, смотреть из окна на меняющиеся пейзажи и слушать скрипучую песню колёс…

– Добрый день! – виолончелью голос мадам Ля Руж. – Вы так элегантны сегодня, мосье Шарль, словно приехали свататься.

– Да, вы правы, я приехал свататься, – ответил он, глядя на Симону. Она чуть не выронила из рук чашку.

– Симона, – покачала головой мадам Аспазия.

Симона поставила чашку на стол, присела на краешек стула, опустила голову так низко, что подбородок упёрся в грудь.

– Похвально, – улыбнулась мадам Аспазия, взяла в руки чашку, спросила:

– Скажите, мосье Шарль, вы думали о том, как отнесётся святая церковь к браку между родственниками?

– Нет, – ответил он, заметив, как вздрогнула Симона.

– Жаль, – проговорила мадам Аспазия, сделав глоток.

Банкир забарабанил кончиками пальцев по столу и, крякнув: «н-да», отвернул голову. Аспазия и Шарль сидели за столом напротив друг друга. Она – свободно откинувшись на спинку высокого стула, позади которого блестела водная гладь небольшого пруда. Стая диких уток неспешно проплывала вдоль берега, делая короткие остановки, чтобы просушить крылья. Взмахи крыльев были похожи на вздохи, на крики отчаяния, на растерянное непонимание, возникшее в груди Шарля. Он сидел на краю стула, готовый в любую минуту сорваться с места и бежать, бежать без оглядки к горизонту. Зачем? Чтобы очутиться в другом месте, где его никто не знает, где он сможет начать всё сначала. Всё, всё, всё. Зачем? Чтобы доказать Симоне, что, написав ему обвинительное письмо, она ошиблась. Он вовсе не пасует перед трудностями. Он не трус, а…

Шарль поднялся. Мадам Ля Руж улыбнулась, поставила чашку, красиво сложила на коленях свои тонкие руки с длинными музыкальными пальцами.

– Я должен признаться вам, мадам Ля Руж, что Симона мне вовсе не сестра, – проговорил он, глядя сверху на улыбающуюся Аспазию. – Я назвался её кузеном для того, чтобы вы не прогнали меня из пансиона.

– Браво, мосье Шарль, – проговорила она. – Скажите, а вы не думали о том, что Симона, оставшаяся без родителей, может быть вашей сестрой? Вы ведь тоже выросли без родителей. Я права?

– Да, – ответил Шарль. – Я – круглый сирота. Моих родителей не стало задолго до рождения Симоны, поэтому отыскивать связи в нашем сиротстве было бы глупо.

– Было бы глупо, – повторила она, поднявшись. – Но, тем ни менее, связь между вами существует.

– Вы шутите? – растерянно улыбнулся Шарль. Симона подняла голову. Взгляд полный отчаяния. Ещё миг и слёзы польются из глаз.

– Аспазия не шутит, – перестав барабанить по столу, сказал Шварц.

– Симона, ты знала, знала об этом? – прошептал Шарль, побледнев. Она прикусила губу, отрицательно мотнула головой.

– Она не знала, – сказал Шварц, поднявшись. Симона осталась сидеть. Её тело, облаченное в траурно-торжественное платье, напоминало памятник скорбящей. Шарлю показалось, что она окаменела. Слеза, текущая по щеке, говорила о том, что Симона живая, что для неё это сообщение такая же неожиданность, как и для него. Шарль опустился перед ней на колени, взял руки в свои, проговорил:

– Симона, не плачь, умоляю. Быть может, господин Шварц ошибается. В завещании твой отец ничего не говорит о нашем родстве. Он просто называет мое имя. Но Бенош – вовсе не фамилия. Это – мой сценический псевдоним. Я – рыжий клоун Бенош. Кроме имени Шарль и смутных детских воспоминаний у меня от родителей ничего не осталось.

– А как быть с родинкой в виде запятой на правом предплечье? – спросила Аспазия.

Шарль повернул голову, посмотрел на неё снизу вверх, спросил:

– Откуда вы знаете?

– Джордж Стовассер рассказывал мне, – ответила она и глянула на Шварца. – Пора показать им письмо Джорджа. Проводите их в кабинет. Я больше не могу наблюдать за тем, что здесь происходит, – она повернулась и, шурша своей шоколадной атласной юбкой, удалилась.

– Пойдёмте в кабинет, – сказал банкир, взяв Симону за руку. Шарль пошёл следом.

– Когда я говорил Лелэ о том, что отношусь к Симоне, как к младшей сестре, – думал он, – я пытался скорее убедить себя, а не её, что так оно и есть. Но сейчас, когда нам приписывают родство, я вне себя от ужаса. Я раздавлен осознанием того, что безумно влюблен в собственную сестру. Я только сейчас понял, что все мои чувства настоящие. Настоящие! Смогу ли я когда-нибудь испытать что-то подобное, или у меня возникнет боязнь нового разочарования? Зачем любить, зачем? Офелия у принца одна – Симона Стовассер. Но…

– Проходите. Присаживайтесь, – сказал Шварц, распахивая двери кабинета.