Миля дьявола

– Корица? – удивленно приподняла брови вверх графиня. – Это имеет значение?

– Да.

– Ммм… сложно сказать. Определенно, особой привязанности к ней Эдит не испытывала. Иначе я бы знала.

– Может ее парфюм?

– О, нет, нет! – леди Уэйнрайт даже чуть улыбнулась. – Моя девочка предпочитала исключительно мускусные ароматы. Она слишком чувственная натура.

– Ясно, – произнес инспектор, в голосе которого зазвучали едва заметные нотки разочарования.

– Как я поняла, вы уже все видели своими глазами? – меняя тему разговора, спросила Глэдис.

– Совершенно верно.

– Расскажите мне, – тихо произнесла она, чуть припуская веки.

– Вы уверены? – обеспокоенно спросил Гилмор, понимая, насколько жестко будет звучать информация.

– Абсолютно. Я хочу знать все до малейшей подробности.

Доктор Аттвуд изучающе смотрел на графиню, чья сила воли вызывала уважение. И тому была веская причина. Суровые правила и чопорность поведения в британском обществе, строгость нравов и мораль, пуританские взгляды и прочие мыслимые добродетели высшего сословия настолько сильно впитались в каждого ее представителя, что порой доходило до абсурда. Откровенным гонениям подвергалась любовь, причем не только как чувство, но и как слово. Произнести его вслух означало проявить аморальную пошлость, а сама чувственность в широком понимании этого понятия отрицалась полностью. Более того, подвергалась самому жестокому порицанию. И мужчина, и женщина просто обязаны были забыть о существовании своего тела, потому, что единственными его частями, которые допускалось держать неприкрытыми тканью, были лицо и кисти рук! Барышня, не надевшая перчатки, воспринималась голой! Выражать эмоции и чувства было принято, к примеру, языком цветов, а рояль у стены с оголенными, не покрытыми чехлами ножками считался пошлым эротизмом. Предложить же во время ланча леди отведать птичью ножку приравнивалось к откровенной грубости! Ухаживание за дамой, покорившей сердце, происходило все более ритуально, символически, а открытые проявления симпатии между влюбленными категорически запрещались. Стоило незамужней девушке высшего сословия оказаться по неосторожности в обществе молодого человека один на один и быть при этом замеченной, как она уже могла считаться скомпрометированной! Им также полагалось ничего не знать о сексе и деторождении. Беременная женщина запиралась в собственном доме, вынужденная скрывать «позор» с помощью платья специального пошива, так как иначе она представляла собой зрелище, безмерно оскорблявшее нравственность. Стоило представительнице слабого пола заболеть, как тут же следовало задуматься о сокрытии от посторонних глаз «постыдных» медицинских манипуляций, осуществляемых доктором-мужчиной. Глухие, плотные ширмы со специальным отверстием для рук, дабы врач мог коснуться лба заболевшей или прощупать пульс были тому спасением. Однако даже подобные жесткие меры морали и нравственности не способны были до конца избавить высшее общество от проявлений эротизма и сексуального влечения. Ведь главное все же было не отсутствие грехов, а чтобы о них никто не прознал. Именно в такой непростой ситуации оказалась покойная леди Моллиган и ее тетка графиня Уэйнрайт. И если первой было уже все равно, что о ней подумают в обществе, то второй следовало собрать всю свою волю в кулак, дабы вынести страшный позор вначале самой, справиться с этим оскорблением внутри себя, а затем стерпеть его от всех остальных. Что можно ожидать в ситуации, когда самым бесстыдным образом осквернен труп юной девушки, причем неоднократно, в то время как леди без перчаток на улице уже считалась оскорбительницей британской морали? Профессор и его друг инспектор Гилмор отлично понимали, с какой бедой пришлось столкнуться леди Уэйнрайт. Валентайн перевел вопросительный взгляд на инспектора. Тот лишь пожал плечами, понимая, что спорить с этой женщиной бесполезно.

– К сожалению, я не силен в такого рода отклонениях психики, миледи, однако сделанные мной наблюдения позволяют говорить о неких первых логических умозаключениях.

Профессор, не скрывая детали, подробно описал увиденное им в родовой усыпальнице Уэйнрайтов на Хайгейтском кладбище. После он поделился своими мыслями относительно того, кто же мог совершить такое, о чем ранее говорил инспектору Гилмору.

– Боже мой, Боже мой, – шептала потрясенная графиня, применяя всю свою выдержку. – Это просто невероятно, и… и чудовищно! Джентльмены, найдите его! Заклинаю, найдите того, кто сотворил такое с моей Эдит!

– Это сложно, – тут же вставил Валентайн. – Очень сложно.

– Почему?

– Вы не желаете огласки и я понимаю вас. Однако я не представляю себе, как можно вести расследование, если ты даже не можешь допросить человека. Ему ведь надо задавать вопросы, миледи! И не одному!

– Сэр Валентайн прав, графиня, – подтвердил Гилмор. – Рано или поздно, но об этом узнают.

– Прошу вас, – после непродолжительной паузы прошептала Уэйнрайт, а в ее глазах промелькнула боль. – Никому не следует знать о том, что…, – она запнулась, плотно сжав губы, – что ее осквернили. Это позор, и оскорбление фамилии.

При этих словах лицо графини сделалось жестким, словно высеченным из камня.

– Ограничьтесь лишь информацией о проникновении в крипту и том, что голову бедняжки отделили от тела и унесли.

– Это значительно облегчит дело, миледи, – кивнул Аттвуд, восхищаясь тем, как эта с виду хрупкая женщина противостоит такому серьезному вызову судьбы.

– Знаем только мы трое, – вставил Гален.

– Смотритель кладбища?

– Мистер Мэтью Такер. Имел несколько приводов в полицию. Напивался до чертиков, а затем участвовал в уличных драках. Когда трезвый, то вполне богобоязненный господин. Я хорошо знаю его. Он будет молчать, – ответил инспектор. – К тому же он не ведает об осквернении. Только о вскрытии гроба и том, что тело без головы. Доверьте его мне, миледи.

– Найдите мерзавца, прошу вас, – жестко произнесла графиня Уэйнрайт. – Чего бы это ни стоило!

– Тогда я вынужден просить вас, миледи, посвятить в это странное дело еще одного человека.

Оба с удивлением взглянули на Аттвуда.

– Я уже говорил ранее, что сталкиваюсь с подобным случаем впервые и не имею в своей практике опыт изучения помешанных, которые страдают такой манией, как сношение с трупами. Но я знаю одного такого ученого, который значительное время посвящает изучению половых психопатий и различного рода отклонений в сексуальном поведении человека. Его ум неординарен, а большими знаниями в этом направлении не обладает никто во всей Европе. Помощь этого человека нам просто необходима – он способен увидеть то, что мы можем упустить.

– Кто же он? – после недолгой паузы спросила графиня.

– Его имя Рихард фон Крафт-Эбинг, профессор психоневролог из Австро-Венгерской империи. Мой коллега.

– Можно ли ему доверять? – настороженно поинтересовался Гилмор. – И захочет ли он потратить свое время на это дело?

– Оба раза «да», мой друг, – улыбнулся Аттвуд. – Доверьтесь мне.

– Ну что ж, – задумчиво произнесла графиня, на лице которой отразилась огромная усталость. – Артур бы тоже использовал все возможности в такой ситуации. Значит, их использую и я. Моя репутация и репутация моей бедной Эдит полностью в ваших руках, джентльмены. Найдите это чудовище!

– Да, миледи, – уверенно произнес Гилмор.

– Расскажите нам о вашей племяннице, – невозмутимо попросил Валентайн.

Графиня бросила на него чуть удивленный взгляд и доктор тут же пояснил:

– Для того, чтобы понять поведение преступника, его способ мышления, вкусы, эмоции, то, как он смотрит на жертву, следует детально изучить саму жертву. Это поможет взглянуть на ситуацию глазами безумца, совершившего злодеяние, и ускорит его поимку.

– Эдит – дочь моей сестры Кэтрин Моллиган. Ее супруг, отставной армейский офицер, рано погиб, буквально через полгода после свадьбы. Кэтрин сильно переживала потерю мужа. Возможно, это повлияло на ее здоровье. Вскоре моя сестра умерла от сердечного приступа, оставив юную девочку мне и Артуру. Мы очень сильно привязались к ней, полюбили Эдит словно родную дочь…

На этих словах леди Уэйнрайт чуть запнулась, но потом продолжила:

– Собственно, для меня она ею и была.

– А для вашего мужа?

– Артур крепко опекал ее, заботился и всегда старался дать ей все самое лучшее, чтобы девочка смогла легче перенести смерть матери. Он стал для нее хорошим отцом. Когда Артур умер, Эдит долго не могла прийти в себя от горя – так сильно она любила его.

– Какой она была, ваша племянница?

– Добрая и воспитанная. Настоящая леди. Господь Бог наградил ее острым умом и серьезным влечением к живописи.

– У нее было много друзей? С кем она водила знакомство?

– Здесь Эдит вела себя как и подобает леди. Ее единственной подругой была графиня Дайанн Куинси, дочь маркиза Рэймонда Куинси. Была обручена с Оуэном Палмером, они по-настоящему любили друг друга. С остальными все ее общение сводилось лишь к вежливому приветствию и переброситься парой слов о погоде. Вряд ли я могу кого-либо больше выделить, представляющего интерес. Но я могу пригласить вас на ужин, где соберутся самые близкие мне люди, которые знали Эдит.

– Было бы кстати, благодарю, – кивнул Аттвуд.

– Это все, джентльмены? – в вопросе леди Уэйнрайт звучало явное нетерпение.