Миля дьявола

– Что не удивляет. Хорошо, – не возражал Гилмор. – Однако вам придется зажечь нам факелы.

Когда могильщик выполнил пожелание инспектора, запалив фосфорными спичками два факела, которые находились сразу же за порогом склепа, Аттвуд и Гилмор переступили порог усыпальницы.

– Здесь следы от ботинок, – указал доктор. – Случаем, не ваши?

– Нет. Я уже зарисовал их в своем блокноте.

Профессор удивленно посмотрел на инспектора.

– Неужели вы до сих пор игнорируете мое предложение использовать фотографию для запечатления деталей преступления?

– Никаких фотоснимков, – тут же пояснил Гален. – Речь идет о племяннице графини Уэйнрайт.

– Деликатное дело?

– Оно самое. Никаких материалов и бумаг, ничего. Мы действуем неофициально. Можете себе представить, какой разразится скандал в противном случае?

– Но нам его все равно не избежать.

– Я сделаю все возможное, чтобы речь об… о насилии над леди Моллиган осталась тайной.

Треск огня был слышен громче обычного из-за особой тишины, создаваемой замкнутым пространством крипты. Здесь было значительно холоднее, чем снаружи, а сырость от камня прямо таки пробиралась сквозь верхнюю одежду. Тесная площадка перед лестницей имела форму полукруга, потолок в этой части был особо низок, так, что Аттвуду приходилось даже невольно пригнуться, хотя до самого свода он не доставал. Прямая, каменная лестница, ведущая вниз, имела всего один узкий пролет и кованые перила по правой стороне. Сойдя с последней ступеньки, профессор увидел перед собой в отдалении шести-семи ярдов стену-люнетку – восходящую к потолку вытянутым полукругом, на которой была изображена Пресвятая Дева Мария точь-в-точь как та, что выложена мозаикой над входом в крипту. Толстые, каменные стены, местами укрытые темными пятнами и даже белой плесенью, схожей на вату были отделены от свода рельефно выложенным, широким мраморным карнизом. В стенах по бокам высечены специальные ниши под лепные статуи, в каждой из которых находился ангел с наполовину расправленными крыльями за спиной и смиренно склоненным ликом, выражающим скорбь. По центру и возле стен в правильном геометрическом порядке стояли гробы, каждый из которых возвышался на отдельном подиуме из гранита. Крышка одного из них небрежно валялась на полу, как и описывал Гален. Спереди мраморная плита с эпитафией: «Ты словно бы жива, Ты в наших душах и сердцах, А значит, ты не тлен и прах, Ты с нами будешь навсегда». По бокам гроба, словно плети, свисали обнаженные ноги. Руки усопшей были также вынуты из него и раскинуты кверху, формируя своеобразную форму в виде буквы «V».

– Вот он, – тихо произнес инспектор. – Видит Бог, тот, кто сотворил такое – чудовище, не иначе!

– Возьмите мой факел, – Валентайн протянул его Гилмору. – Светите. Я хочу внимательно все здесь осмотреть.

Сэр Гален кивнул, следуя вглубь усыпальницы за профессором. Подойдя вплотную к открытому гробу, Аттвуд заглянул в него. Его взору предстала ужасающая картина, которая вызывала омерзение. Мышцы лица профессора окаменели, а веки глаз немного сощурились, но более ничего не выдавало в нем тех эмоций, которые он испытал. В гробу лежал обезглавленный труп молодой девушки. Ее одежды были полностью разорваны, обнажая тело целиком. Согнутые в коленах ноги были перекинуты через стенки гроба наружу, а таз приподнят, что создавало доступ к внешним половым органам мертвой Эдит Моллиган. Руки закинуты кверху. Достав из кармана макинтоша заранее приготовленные перчатки, доктор ловко натянул их на руки и склонился над гробом. Гилмор же, освещая огнем факелов мрак склепа, втайне не переставал удивляться особой выдержке и спокойствию Аттвуда. Лично у него при виде такой картины мороз пробегал по коже. Вначале Валентайн пальцами прощупал мышцы на бедрах и руках покойной.

– Они мягкие! – видя, как пальцы ученого сжимают ткань, удивленно воскликнул инспектор.

– Да.

– Но разве тело не должно коченеть?

– У так называемого трупного окоченения две стадии, мой друг, – поучительно ответил Валентайн. – Сразу после смерти так и происходит, однако спустя несколько суток случается обратный процесс – разрушение трупного окоченения. Оно попросту начинает исчезать и длиться это, как правило, до семи дней.

– Значит, осквернитель действовал этой ночью, так как раньше он просто бы не смог согнуть ноги в коленях и перекинуть их через борта гроба. А под утро скрылся. И его никто не видел.

– Точнее сказать, он мог сделать это в течение двух или трех дней вплоть до сегодняшнего, – поправил доктор Аттвуд, продолжая внимательно осматривать труп, совершенно не церемонясь с тем фактом, что его руки в перчатках касаются обнаженных участков тела покойной.

– Но ведь Такер сказал, что дверь в склеп еще вчера вечером была заперта?

– Его слово против фактов, Гален, не имеют никакого значения!

– Постойте! О каких фактах вы сейчас толкуете?

– С телом, вероятно, сношались и делали это не единожды, – веско ответил профессор. – Как минимум два раза и разница по времени довольно большая! Видите? Вот здесь.

Аттвуд указал пальцем на внутреннюю часть бедра:

– Это свежий след мужского семени, оставленный, по видимому, этой ночью. А вот такой же след, – и Валентайн указал пальцем на противоположную сторону бедра, – но он едва заметный из-за сильного высыхания.

– Бог мой! – Гален скривился от отвращения. – Хотите сказать, что на протяжении нескольких ночей кто-то раз за разом осквернял труп?!

– Да, мой друг! Ваши подозрения оправдались.

– Однако вы сказали «вероятно»?

– Мне трудно сейчас доподлинно утверждать, что было множественное проникновение в детородный орган покойницы – я не вижу здесь повреждений и следов мужского семени. Но они есть на ногах, отчего можно предположить, что осквернитель мог просто рукоблудствовать. А возбудителем являлось обнаженное тело.

– Черт возьми! Какая мерзость! – Гилмор вновь невольно скривился. – Что же это такое, Валентайн?

– Классическое проявление некрофилии, мой друг. Труположество. Редкая форма психического расстройства личности, что характеризуется самостоятельной, осознанной сменой полового предпочтения. Говоря проще, это болезнь.

– Я бы сказал гнусность.

Аттвуд оставил замечание инспектора без ответа.

– Это деяния сильного, ловкого, зрелого и, по-видимому, психически больного мужчины, испытывающего мужскую слабость при общении с молодыми девушками.

– Почему вы так решили?

– Все просто, Гален. Сила необходима, чтобы согнуть и перекинуть ноги, а также отрезать голову обычным ножом. Видите эти порезы? Они ровные и короткие, такие следы оставит простой кухонный нож с длинным лезвием. Ловкость, потому что он действовал тихо несколько ночей и не привлек к себе внимания. Зрелый – из-за семени и, возможно, процесса полового сношения, но с мертвецом подобное сделать может лишь психически нездоровый человек. Признаюсь, я впервые с таким сталкиваюсь. Что же касается мужской слабости при общении с противоположным полом, то сие предположение я делаю на основе вполне логического вопроса: для чего насиловать мертвую, если у тебя складываются отношения с живыми? Как минимум, с проститутками в борделях. Однако, инспектор, я очень удивлен всем этим. Никогда прежде не встречал подобных случаев за всю свою практику!

– Как и я, – мрачно согласился Гилмор.

– Могу добавить, что осквернитель, по всей видимости, человек необузданный. Даже агрессивный.

– Рваная одежда?

– Совершенно верно! У него в руках нож, которым легко разрезать ее. Для чего рвать?

– Страсть?

– О! – удивленно воскликнул профессор. – А ведь вы правы! Неплохо! И последний важный вопрос – зачем он забрал голову леди Моллиган?

– Не знаю.

– Нам необходимо выяснить это, Гален, – произнес Валентайн. – Это очень важный вопрос. Если он тратит усилия на то, чтобы отрезать ее, а также рискует тем, что уносит голову прочь из склепа, следовательно, она представляет для осквернителя особую ценность. И я не могу с точностью утверждать о проникновении. Было бы полезно, чтобы тело исследовал акушер или женский врач.

– Это невозможно, – резко отрезал Гилмор. – Речь идет о племяннице графини Уэйнрайт. Одно то, что мы с вами здесь и… видим все это… уже безнравственно.

– Деликатное дело, – кивнул Аттвуд. – Понимаю. Вряд ли кому придется по душе огласка информации о том, что его ближайшего родственника, недавно усопшего, подвергли таким надругательствам.

– Это скандал, Валентайн. И несмываемое пятно на репутации графини и ее семьи.

– Только вы и я? – профессор хитровато прищурился.