Место, где погиб зубр

– Настюх, – тут же крикнул мужской голос, когда мы очутились на пороге.

У сиреневого сноуборда и того самого проката, с которого на белую курточку упал сугроб, стояла компания из человек семи-восьми парней и девушек.

– А мы тебя потеряли. Доска есть, а тебя нет. – Парень в ярко-оранжевом комбинезоне весело махал рукой.

– Спасибо большое за все, – она снова нежно мне улыбнулась, помпон и косички покачнулись. – Не знаю, что бы со мной было, если б не ты.

– Я рад, что смог помочь, – просто ответил я и наблюдал, как она подошла к компании, перекинулась с ними парой слов, подхватила доску и скрылась внутри проката. Я посмотрел на ее компанию. Четверо парней и трое девушек.

Глава 3.

В прокате с большой вывеской “Домбай-Ульген” уже никого не было. Точнее, никого из клиентов. Все присутствующие были заняты работой: кто-то собирал разбросанный клиентами инвентарь, кто-то ковырял отверткой лыжные крепления, хозяин за стойкой что-то считал на калькуляторе. Вдоль всех стен, отделанных деревом, расположились доски и лыжи. Одни лежали на специальных полках, другие стояли вертикально, некоторым пришлось лечь на полу. В центре помещения трещала тепловая пушка, у которой я еще в детстве любил греться и которая до сих пор служила верой и правдой хозяину.

Дверь за мной закрылась, я снял с головы шапку, стряхнув облачко снежинок, и прошел внутрь. На меня обернулись несколько пар глаз.

– Кто к нам пришел, – прокатилось довольное с сильным акцентом на весь прокат. Небольшого роста мужичек, стройный для своего возраста, с почти поседевшей уже бородой, вышел из-за стойки в дальнем конце от входной двери и направился ко мне.

За той стойкой располагался дверной проем, за которым было всего три помещения: раздевалка и, по совместительству, комната для персонала, склад-сушильная для ботинок, где, кстати, в основном, происходил и необходимый ремонт техники, и уборная. А еще где-то в глубине между этими помещениями имелся запасной выход.

Вышедший ко мне человек и Тимур были очень похожи, хоть и только внешне. На самом же деле, первый был спокойным, рассудительным и уверенным в себе мужчиной, немного ворчливым, но добродушным, и имел так называемую “железную хватку” во всем, до чего дотягивались руки. Второму, возможно, в силу его молодости, больше подходило определение “молодого повесы” и “оболтуса”, коим часто называл его отец, – Тим был веселым, вспыльчивым и порою даже немного безрассудным. Но я ценил его за то, что при этом он был хорошим и надежным другом – и старался быть ему таким же.

Мне показалось, что отец Тимура очень постарел за время, которое мы не виделись. Мы и с ним обменялись объятиями и серией тяжелых хлопков по спине.

– Паша, я думал, ты уже забыл к нам дорогу.

– И я рад вас видеть. Найдется что-нибудь для меня? – сказал я.

– Спрашиваешь еще. Я никому не отдаю ни твои ботинки, ни твою доску.

– Я каждый раз безмерно благодарен вам за это, Хаджи-Мурат.

– Надолго к нам в этот раз?

– Пока не выгоните.

– Оставайся, – и он любовно хлопнул меня по плечу так, что у меня чуть не отнялась рука.

Я отвлек от вечерней рутины всех без исключения. Даже Тим, уже давно поприветствовавший меня, выскочил из соседней комнаты, чтобы постоять в дверном проеме и с ухмылкой понаблюдать.

Состав сотрудников в этом чудесном заведении не поменялся. Я несколько минут жал руки, обменивался хлопками по спине, выслушивал приветственные шуточки и отпускал ответные. Меня были рады здесь видеть, а я был рад здесь быть.

– Что-то ты все реже озаряешь нас своим присутствием, бордист, – выдал полный высокий мужчина, которого звали Аслан.

– А я смотрю некоторым лыжникам без меня все скучнее, – парировал я.

– Ты вообще не забыл еще, как на доске стоять? – напал с другой стороны поджарый гладко выбритый Эльбрус, который был младше меня на три года, но уже года четыре успешно обучавший туристов и лыжам, и сноуборду.

– Молись, чтоб не вспомнил, иначе тебе конец.

– Какой самоуверенный!

– Так и быть, дам тебе фору, но только по случаю моего первого спуска в этом сезоне.

– Че ребят, уже можно делать ставки? – весело спросил дядя Тима и родной брат Хаджи-Мурата Рашид.

– А на кого ставить-то будешь, дядя? – вклинился Тимур.

– Так на братца твоего названного, – Рашид с усмешкой кивнул в мою сторону.

– Э нет, дядя, такие ставки у нас никто не примет. Это все равно что безвозмездно тебе денег отвалить, – оскалился Тим.

Эльбрус и Аслан накинулись на Тима несогласные. Хаджи-Мурат и Рашид смеялись. В силу возраста они-то давно не гонялись с нами.

Эти двое крепких мужей с пробивающейся сединой в волосах провели здесь, в этом поселке и в этом прокате без преувеличений всю свою жизнь. Особенно им, прокатом, дорожил Хаджи-Мурат, за что покойный их отец и завещал семейное дело именно ему, старшему сыну.

Все это нам любовно рассказывала мать Тимы, а сам Хаджи-Мурат всегда говорил, что этот маленький прокат одинаково принадлежит всем членам его огромной семьи: всем его четырем братьям, включая Рашида и еще двух, и всем их детям, включая Тиму, его младшую сестру и всем их двоюродным братьям и сестрам. Он говорил, что именно так хотел бы их отец, дед Тимура, а завещание он оставил, мол, так, чтобы братьям не пришлось ссориться при дележке. Других-то он тоже не обделил – было, что еще завещать, и он все поделил поровну на всех. Прокат достался Хаджи-Мурату, Рашиду достался дом в Теберде, а двум другим их братьям, которых я плохо знал: квартира в Пятигорске и два автомобиля. Вот только в теплые карие глаза матери Тимы неизменно закрадывалась хитринка, когда ее муж говорил об этом: ведь этот прокат их дед любил больше всего на свете, как теперь и сам Хаджи-Мурат.

– Так завтра будем гоняться? – подал голос парень, который был здесь единственным сотрудником славянской наружности. Леша был невысокого роста, лишь чуть старше меня, рыжий и с лисьими веселыми глазами. – С утра, пока туристы не нахлынули.

Почти каждый из обитателей этого проката уверенно стоял как на лыжах, так и на доске, и мог в два счета на них поставить любого “чайника”. Их принуждала к этому их профессия. Однако, у всех из них обязательно был свой любимый вид снаряжения – тот, к которому лежала душа. И надо признать, что сноуборд был излюблен лишь двумя ребятами из всего этого маленького состава, включая и представителей старшего поколения: Лешей и Эльбрусом. Надо сказать, что Леша вообще был исключением из всех своих коллег, ни разу в жизни не становившимся на лыжи и всей душой настроенным против них.

Остальные же предпочитали лыжи, что открывало нам всем огромный простор для военных действий на вечной войне между лыжниками и сноубордистами. А орудиями этой войны были обильные потоки нескончаемых шуток, иногда настолько острых, что, казалось, они действительно пронзали насквозь.

Я и сам когда-то давно пробовал кататься на лыжах, и даже что-то умел, но давно позабыл эти умения за ненадобностью. Потому что все мое существо тянулось именно к сноуборду и не изменяло ему ни разу за многие годы.

– Ты сам-то проснешься, соня? – усмехнулся я, самонадеянно веря, что это испытание мне по плечу.

– Я в отличие от тебя каждый день во столько просыпаюсь, свободный художник, – взвился он.

– Ну, значит, забились.

– Павлуша у нас сегодня уже отличился. Я говорил? – выбрался из перепалки с Эльбрусом и Асланом Тим. – Девушку вон спас, которую снегом засыпало.

По прокату пронесся удивленный и одобрительный гул, после чего Тима добавил немного подробностей.

– И как девушка?

– Нормально, – ответил я. – Домой пошла. С друзьями.

– А его медом не корми, дай спасти кого-нибудь, – вставил Эльбрус, в отличие от всех остальных своих земляков, говоривший почти без акцента. – Я все еще помню, как он два года назад спасал девчонку, вылетевшую с трассы.

– А он, кстати, только девчонок и спасает, ты заметил? – ухмыльнулся Аслан.

– Мне на них просто везет, – скромно отрапортовал я.

– Хорошо все, что хорошо кончается, – подвел итог Хаджи-Мурат.

Постепенно вспомнив, что у них есть обязанности, все присутствующие нехотя вернулись к их исполнению. Тим что-то сказал отцу на их родном языке, на котором, даже спустя столько лет общения с ними, я знал только приветствие, и обратился ко мне на русском: