Дети Балтии

– Я не ревную, я предупреждаю вас, – произнес граф. – С мужчинами себя вести так опасно. Вы можете, – он покраснел, но всё же сказал, что хотел, – потерять таким образом честь.

– Кто сказал, что я её берегу? Какой вы смешной! – заливчато рассмеялась Като. – Знаете, мне предстоит сугубо династический брак с человеком, которого мне покажут на портрете, сильно льстящем оригиналу. И отъезд в какой-нибудь тихий немецкий городок, а потом серая жизнь в бесконечных беременностях, беспокойствах о целостности жалкой казны, штопанье чулок и переделки тех немногих платьев, которые мне достанутся. Поэтому пока я числюсь девицей, стараюсь брать всё от жизни.

– Я уже вижу, – усмехнулся её собеседник. – Но уверен, вас не выдадут замуж за нищего курфюрста.

– Да, потому что я вообще не выйду замуж, – торжественно объявила Като. – Я останусь здесь, в России. И буду помогать моему брату править страной.

– Вы справитесь? – снисходительно спросил её Кристоф.

– Я уже справляюсь, граф, – прошептала она. – Я всецело на вашей стороне в вашей борьбе с Чарторыйским. Кстати, почему вы его так возненавидели? Неужели вас всего лишь втянул князь Пётр, а вы пошли за ним?

Ливен вкратце изложил свои причины. Екатерину они, казалось, немало удивили.

– А я думала, что вы пытаетесь тем самым защитить свою мать, – призналась она.

– От чего? – недоуменно посмотрел на неё граф.

– Вы, верно, слышали, что князь Адам состоял в интимной связи с правящей императрицей? – Екатерина взяла его под руку и они пошли по тёмной аллее. – После этой связи родилась девочка.

– Великая княжна Мария, да, – проговорил Кристоф.

– Великая княжна? – переспросила его Като. – Какая она великая княжна? Она Мария Адамовна Чарторыйская, вот. Вылитая копия своего истинного отца. Ваша достопочтенная матушка, конечно, сказала, что Господь, мол, всемогущ…

– Он действительно всемогущ, – подтвердил Ливен, – Мало ли кто в роду был брюнетом – это может всплыть через поколения…

Граф вспомнил, что государя Петра Великого на всех портретах рисуют кареглазым брюнетом, равно как и герцогиню Курляндскую Анну, племянницу Петра, ставшую императрицей Всероссийской.

– Если даже мой отец, мистик и суевер, нашел этому более рациональное объяснение, то не всё так просто, – сказала Екатерина. – От блондина-отца и блондинки-матери и в самом деле не может родиться ребёнок-брюнет – спросите у любого доктора, он вам подтвердит. Такое случается лишь в крайне редких случаях. Но это в сторону. Возникает другой вопрос – зачем Чарторыйский зачал этого ребёнка?

Кристоф посмотрел на неё как на сумасшедшую.

– Как понять «зачем»? – переспросил он. – Дети появляются на свет потому, что так хочет Господь.

– Эх, граф, вы немец, поэтому не знаете хорошую нашу пословицу: «На Бога надейся, сам не плошай», – притворно вздохнула великая княжна. – Такие многоопытные мужчины, как князь, у которого, я думаю, моя belle-soeur была далеко не первой пассией, прекрасно знают, как оберегать своих любовниц от неких неприятностей…

Кристоф покраснел. Так она и это знает? Однако ж… Кто научил Екатерину всем этим премудростям? Наверняка, не его матушка.

– Итак, – продолжала принцесса. – Адаму был очень нужен этот ребёнок. Желательно, мальчик. В этом случае семейка Чарторыйских связала бы моего брата по рукам и ногам, а объединение Польши было бы делом решённым. Да и смешать свою кровь с императорской – это вам не пустяки…

– Провидение распорядилось иначе, – вспомнил Кристоф. – Родилась девочка и не прожила и года.

– Да, она умерла. Но ведь маленькие дети часто болеют и умирают, да? – Като пронзительно посмотрела на него. Ему показалось, что принцесса знает о его потере. И дочь его звали так же, как эту несчастную великую княжну, виноватую лишь в том, что родилась с «неправильной» внешностью, вызвавшей кривотолки… Какое грустное совпадение! Он опустил глаза.

– Простите, – прошептала она, сжав его руку.

– Ничего, продолжайте.

– Так вот, Чарторыйские считают, что ваша мать отравила девочку, – проговорила Като. – И они наверняка хотят вам всем отомстить.

– Но разве ж это правда? – спросил он.

Екатерина пожала плечами.

– Маленькие дети, как я уже говорила, могут умереть от чего угодно. Но эти отравители всех судят по себе.

Они дошли до ворот парка. Уже занимался рассвет – ночи стояли короткие.

– До встречи, – произнесла великая княжна.

Граф хотел было идти, но девушка вновь окликнула его.

– Я делаю вас своим рыцарем. И ждите меня… – она послала ему воздушный поцелуй.

Итак, слишком много случилось с графом за один-единственный день. Значит, Екатерина Павловна теперь с ним тоже. Всё-таки она великолепна… При воспоминании о её волосах, коже, запахе, теле он снова почувствовал томление сердца и вместе с тем некую неловкость – она же питомица его матери, ему почти как сестра, кроме того, сущая девчонка, младше его на четырнадцать лет – как он смеет желать её? Но, вспомнив, как великая княжна сказала это сокровенное «Ждите меня», Кристоф оставил всякие сомнения. Да, он, чёрт возьми, будет ждать её с тем, чтобы осуществить свою волю над ней до конца. Но было и менее приятное. Чарторыйский, оказывается, после отставки не уехал в Польшу, а остался в Петербурге, и его принимают при Дворе как ни в чём не бывало. И вот эти странные подозрения. Со всем этим нужно разобраться.

Когда его карета подъезжала к городской заставе, Кристоф вспомнил слова Долгорукова. «Мы Романовых постарше будем». Уж не собирается ли он вдруг сделаться Петром Четвёртым? Граф отлично знал, что в России полно династий древнее Романовых. Даже Ливены и то будут постарше рода, к которому принадлежат государи. А предки Трубецких, Волконских, Долгоруковых, Голицыных, Лобановых-Ростовских во время оно правили различными русскими княжествами, и их потомки вправе претендовать на трон Империи. Но если Пётр всерьез планирует устроить coup d’Etat, то Ливен ему в этом не помощник. Он присягал на верность именно Романовым-Голштейн-Готторпским, им и останется верен до конца. Кроме того, свержение правящей династии путает все карты в его Деле.

А какая выгода Екатерине враждовать с Чарторыйским? Здесь всё просто. Честолюбивая девочка хочет добиться ничем не ограниченного влияния на брата. Возможно, даже сделаться соправительницей. Или тоже впоследствии свергнуть государя и стать Екатериной Третьей. Как бы печально не было признавать это, великая княжна тоже решила воспользоваться им, графом Ливеном, для достижения своих целей. Хочет влюбить его в себя, сломить его волю, превратить в своё послушное орудие и личного раба. Нет, не бывать этому. Это он будет пользоваться ею, так же, как пользуется женой и служанками. Он сделает её своей игрушкой. И, возможно, если Като придёт к власти тем или иным способом, она утянет во власть и его… История императрицы Анны и герцога Бирона. Именно так этот соотечественник графа Кристофа и добился короны Курляндии – через постель влиятельной женщины. Но у Эрнста-Йохана были амбиции, простирающиеся на всю Империю, а он, Ливен, всё же более скромен – ему будет достаточно и небольшого Ливонского королевства. Като, став соправительницей государя или даже императрицей, сделает своему фавориту такой подарок.

Так, у него ум заходит за разум. Какой из него «второй Бирон»? Конечно же, он никогда не выйдет во временщики – характер не тот, да и желания никакого нет. Като тоже никогда не станет императрицей – как она и предрекала в разговоре с ним, её выдадут замуж из династических соображений за очередного немецкого правителя, владеющего жалким клочком земли где-нибудь в Тирольских Альпах, где она и будет куковать свой век, если не помрёт в родах или от чахотки, подобно своим двум старшим сестрам. Фрау Шарлотта как-то, правда, говорила, что Мария Фёдоровна отнюдь не горит желанием отпускать от себя четвёртую дочь, потому что боится повторения судеб Александры и Елены. Слава Богу, хоть Мария неплохо поживает в Веймаре. К тому же, политическая обстановка и война с Бонапартом изменили отношение к германским князьям, слишком уж боящимся завоевателя и выносящим ключи от городов по его первому требованию. Поэтому пока Екатерина, как она сама выразилась, «наслаждается жизнью».

Что она говорила про отцовство Чарторыйского по отношению к старшей дочери государя? Всё это не подтверждено. Император признал ребенка своим. Наверное, потому что то была девочка. А если бы родился мальчик?! На престоле России сидели бы Чарторыйские? Граф поймал себя на мысли, что если его мать и вправду отравила младенца, то он её совершенно не осуждает. Хотя скорее всего Мария Александровна умерла по естественным причинам. Господь достоин всяческой хвалы за то, что взял этого младенца в число Своих ангелов. Похоже, Он всё-таки поддерживает балтов.

Но способна ли фрау Шарлотта на убийство, как её подозревает Чарторыйский? Тем более, на убийство грудного ребенка? Кристоф помнил, что его мать обожает детей. Особенно девочек – говорит, что они «нежнее» и «чувствительнее». Вряд ли бы она смогла дать крохе, не виноватой в той, что родилась от такого чудовища, смертельный яд и спокойно наблюдать за муками существа, пока ещё не способного говорить. «А если её заставили?» – пришло графу в голову – «Покойный государь, например. Этот безумец мог так сделать. А матушке только и оставалось, что повиноваться. Как потом мне пришлось повиноваться, подписывая эти рескрипты для индийского похода». От этого предположения кровь вскипела в его жилах. Грех совершил этот смазливый поляк, а расплачиваться пришлось ни в чём не повинной пожилой даме, никому в жизни не причинившей никакого зла?

Не причинившей ли?

Кристоф поймал себя на мысли, что он не хочет этого знать. Умерла ли девочка от «воспаления мозга», как написали в медицинском заключении (а неофициально говорили «от зубов», как будто от такого естественного процесса умирают), или от яда; дала ли яд его мать или кто другой, а если виновна матушка, то действовала ли она по собственному почину или по приказу свыше – ничего этого Кристоф не желал знать. Есть только факты: девочка мертва, и Чарторыйский уверен в том, кого надо винить в её смерти.

Он приехал домой на рассвете, проспал всего два часа, и утром долго пил кофе, глядя на сонную Доротею, поднявшуюся вместе с ним.

– Сегодня я приведу князя Петра, – произнес он. – Надо действовать, пока они не опередили нас и не придумали ещё чего-нибудь.

Доротея кивнула. Потом спросила:

– А ты где вчера так долго был? Я волновалась, хотела уже людей посылать.

– Дотти. Со мной ничего страшного не может случится, – уверил её Кристоф.

– Ты уверен? – язвительным тоном переспросила его жена. – Между прочим, у меня на руках маленький ребёнок, и я ношу второго. Что будет, если до тебя доберутся?

– Я говорил, – вздохнул Кристоф, вытирая руки салфеткой. – Я предлагал тебе уехать в Ревель к отцу. Ты отказалась наотрез. Если тебе страшно, то ещё не поздно это сделать.

– Бонси, – с Дотти слетела вся её сонливость, и она пристальным, требовательным взглядом нынче смотрела на него. – Ты думаешь, до нас не доберутся в Ревеле?

– Не посмеют, – проговорил он, но не слишком убеждённо.

…Доротея тоже слышала рассказы о поляках, пришедших на землю её предков в начале семнадцатого века. Хотя девочкам рассказывали о событиях без кровавых подробностей, последствия этого захвата были впечатляющими. Балты вымерли наполовину. Начавшаяся в осаждённой Риге чума выкосила почти всех, не исключая бургомистра – её прапрадеда. Она знала, что поляки немилосердны. Но как-то не связывала «тех» поляков, с «этими», с которыми была знакома в Петербурге, принятыми в светском обществе, благородными, любезными. Недавно она убедилась – за двести лет мало что изменилось. И вот эти милые князья с европейским воспитанием могут желать зла ей, её детям и всем, кто с ней связан не потому, что она лично сделала им что-то плохое, а просто потому что она жена своего мужа и балтка по крови. Это было страшно. Любая другая на месте Дотти воспользовалась бы предложением Кристофа и уехала в балтийскую глушь. Но Доротея была из тех, кого опасности не пугают до ступора, а, наоборот, оживляют разум и заставляют действовать.