Боль. Сборник рассказов

Увидел преющий, разлагающийся труп. Стрелы торчали из плоти. Дряблая бледно-мраморная кожа сползала с черепа. На теле были ярко-изумрудные очаги инфекций. В мясе и в кровавом месиве копошились мухи.

Комок желчи и рвоты подступал в горло. Я съёжился и отошёл в сторону. Голова пошла кругом. Откуда это? И после некоторых лихорадочных раздумий ко мне пришёл ответ: труп – часть испытания. Никому не секрет, что придётся убивать, чтобы сохранить собственную жизнь. Боже, почему ты устроил мир так, что людям приходиться карабкаться по мертвецам, иначе сам свалишься и сам станешь трупом? Я жил в уютном, комфортном мире, где я никого не трогал, и меня не тревожили. И внезапно меня вырвали в жестокую реальность: раны, смерть, убийства. Зачем все эти трудности, если можно оставаться в приятном коконе до конца жизни? Зачем смотреть правде в глаза, лицезреть всю её сущность и неприятные черты, если достаточно кормить себя сладкой ложью?!

Я присел на ковёр преющей листвы. Сжал их в кулаки, и те, захрустев, превратились в прах. Я опустил голову, слыша бешеные ритмы сердца.

– Эй!

Я в страхе разинул рот и дёрнулся. Отскочил и пополз спиной в сторону.

– Чего ж ты пугаешься? – засмеялся голос. Знакомый.

Я посмотрел на горизонт и увидел папу, но молодого. Морщины остались на его бронзовом лице, но их поубавилось, что придавило ему свежий, молодой вид. В глазах сверкала дерзость, юношеский пыл и… веселье. Они смеялись. Чёрт, а я раньше видел в глазах отца лишь боль и усталость. Казалось, я встретился с другим человеком. Отец в молодости не познал ужасов войны. Через три месяца он отправится с кучкой других индейцев воевать, не подозревая, с чем он столкнётся. С войны он вернулся другим человеком: угрюмым, молчаливым и мудрым. А тот, что стоял передо мной, пока оставался наивным и задорным… Пока…

– Отец?

– Ха-ха-ха! – надорвал он животик, с трудом не повалившись на землю. – Какой я тебе отец? Ты мне в братья годишься, малой!

– Мм… что… ты здесь делаешь? И… – я опустил взгляд на труп, испускаюзщий вонючие газы.

– А… труп… не бойся… Это, конечно, мерзко, но я видел тысячи свиных и лисьих туш. Поэтому труп человека – не такая ж сенсация.

– Завидую, – сказал я и съёжился, посмотрев во второй раз на тело. Из опухшей ноздри мёртвого вышла муха и залезла в рот. Я приготовился блевануть.

Раздался зычный возглас. Я поднял голову и увидел появляющийся силуэт. Услышал хруст гнилой листвы под ногами. Аккуратные шаги охотника. А я – жертва.

– Я тебя настигну! – закричал силуэт, прыгнув через овраг.

Он приземлился у ног убитого. Индеец, вооружённый стрелами и луком, оценил разложившееся мясо и сморщил нос от отвращения. Его лицо сменилось с азарта на недовольство. Какой-то недоумок прикончил беднягу, опередив его и оставив с носом. Он сжал рукоятку лука и плюнул в сторону.

– Ничего-ничего, – заверещал охотник. – Я найду этого стрелка и засуну эту стрелу, – он вытащил из трупа одну из стрел, – в его задницу!

Он швырнул её в сторону и пнул тушу, чтобы убедиться, что его умертвили до конца. Охотник перевёл дикий взгляд на меня. В то время, когда он вскочил с оврага на низменность, я притворился мёртвым. Так как раны затянулись не до конца, а мой измождённый вид создавал впечатление живого мертвеца, я решил рискнуть. Тем более, на кону стояла моя жизнь.

Пока я страдал непонятной хернёй, мучаясь с подступающей рвотой и иллюзорным появлением молодого отца, меня настигли. Поймали как несчастного кабана, запутавшегося в ветвях.

Я сглотнул и закрыл глаза, когда охотник начал подходить ко мне. Он приближался медленными, хищническими шагами. Истинный леопард, настигающий жертву врасплох. А потом он вонзается острыми клыками в глотку и разгрызает её в кровавое месиво.

Я перестал дышать, но сердце продолжало истеричное биение.

– Он выглядит свежим, – пробормотал охотник.

Я услышал шорох натягиваемой тетивы.

– Ты ж моё золотце! – прошептал он ласковым тоном.

Охотник опустился на корточки. Я чувствовал, как он подставил лук в мое лицо. Наконечник холодной стрелы упирался мне в нос.

– Если ты ничего не сделаешь, то он тебя убьёт, – услышал я голос отца.

Чёрт! Может, стоит сдаться? Что?! Сдаться после всего, что ты прошёл: через страдания, боль, муку и любовь к жизни?! Если я проявлю слабину, то никогда не увижу неба, не увижу удивлённое, но радостное лицо отца, когда я пройду испытание и явлюсь к нему. Они уже зарыли тебя в яму и похоронили. Так докажи им, что можешь показать, какой ты мужчина со стальным характером. Покажи им шрамы, оставленные после испытания!

– НЕЕЕТ! – закричал я пронзающим воплем. Мой рот раскрылся в букву «О», и слюни полетели в лицо охотника. Казалось, он и не ожидал, что так всё сложиться.

Охотник замер в оцепенении и со стеклянными глазами. Он расслабил тетиву, и я выбил из его рук лук. Стрела вылетела в другую сторону. Я вытащил нож и вонзил в горло охотника.

И тут он пришёл в движение. Охотник упал на спину, схватился за мои руки, вонзающие нож в горло, откуда сочился фонтан алой крови. Он запищал в немом крике помощи, заерзал на земле, пытаясь встать. Но я давил на него с невероятной силой.

Если бы я находился в здравом, трезвом уме, то никогда бы не решился на первое в моей жизни убийство. Мне бы не хватило духа, чтобы располосовать глотку человека – живому существу! Но на меня что-то нашло: в крови циркулировал адреналин. Он наполнял жилы, из-за чего я становился диким и безудержным. Зрачки расширились.

Я смотрел на него с буйной ненавистью. Злоба придало силы, и я крепче всадил нож в горло противника.

– Кто здесь жертва?! Кто здесь грёбанная жертва?! – кричал я, а он извивался в боли и отчаянии. Он смотрел на меня с жалостливыми глазами, говорившими: «Пожалуйста, не надо! Пощади! Пощади!». А мои глаза в ответ: «Не-е-ет».

Адреналин меня опьянил, из-за чего я на заметил, как он высвободил ногу под моим телом. Охотник сморщил лицо и ударил мне в пах.

– А-а-аргнх! – завопил я, схватившись за промежность.

Охотник перекатился на бок. Его руки схватили рукоятку ножа.

– Ах ты, тварь… – прошептал я и привстал, чтобы закончить начатое.

Охотник вытащил нож. Лучше бы он не вытаскивал его… Столб багровой крови хлынул из огромной зияющей дыры, просверлённой в глотке. Он зажал рану, но кровь не перестала идти. Ладони окрасились в бордово-рубиновый цвет. Несчастный издал несколько всхлипов и замер. Я перешагнул через него и опустился на корточки. Его лицо застыло в агонии. Ужас, запечатлённый на его физиономии, не будет отходить целые дни, пока все мышцы лица не расслабятся. Глаза остекленели. Кровь начала засыхать мелкими, редкими пятнышками на его щеках и подбородке. А фонтан, шедший из горла, продолжал струиться. На земле появилась тёмная лужа.

Я встал, взял нож, очистил его об ткань банданы убитого охотника. Взял его стрелы и лук. В сторонке сидел отец и смотрел на меня. Я повернулся к нему. На его лице застыло недоумение, смешанное со страхом.

– Ты так жестоко его убил, – сказал он. Но тот скорее удивился не жестокости убийства, а тому, что я на такое способен.

– Только не говори, что убивать – это плохо. Несколько дней назад ты говорил, что я ничтожный слабак, неспособный зарезать свинью. А теперь… СМОТРИ! СМОТРИ, ЧЁРТ ВОЗЬМИ! Я ПРИКОНЧИЛ ЧЕЛОВЕКА! ДОВОЛЕН, МАТЬ ТВОЮ! – Я начал махать ножом перед отцом. Его лицо скривилось сильнее в недоумении. – Я тебе доказал всё, что нужно было. И дело не в жестокости! Меня переполняла… страсть, которая заставила делать того, чего бы я не сделал в здравом уме! Но я уже знаю, каково это! Все первые убийства совершаются не в хладнокровном расположении! Они переполнены адреналином, а потому же обретают спокойствия, когда убивают во второй, третий, четвертый раз…

– О чём ты? – выдавил он. – О чём ты говоришь?!.

Я вздохнул. Я начал кричать на него, забыв, что передо мной находиться не старый отец, а молодой. Юный папаша ничего не разобрал, а вот прежнего отца моя речь кольнуло бы…

– Не важно, – сказал я и махнул рукой.

7

Вечерело. Багровые сумерки сгущались на горизонте. День подходил к концу.

Я устроил привал возле одной речушки. Рыжие язычки пламени плясали над хворостом. Когда я грел руки, запачканные запёкшейся кровью, над костром, то они дрожали. Судорога проступала в них, и я не мог отточить острый конец ветки. Я ронял нож, не мог удержать предмет в руках более 10 секунд. Вся эта тарабарщина появилась с костром. До этого я перешерстил четверть леса и собрал корзину ягод, разбил лагерь и костёр у берега.

Мои руки отказывались подчиняться мне. Я почувствовал острое покалывание в сухожилиях запястья. Присел на землю, глядя на пляску огня. Хворост трескался и тлел в жерле пламени. Приятное ощущение для слуха. В племени такого не услышишь. Ты находишься в одной индейской суете: то на охоту надвигаешься, то на очередное мероприятие с бубнящим шаманом, то сидишь в палатке и от безделья считаешь ворон на небе. Обыденность нагнетает. Она лишает нас гармонии. Хах, красивое слово. Созвучное. Отец говорил, что гармония – это благополучие во всем племени. Никто не враждует, не крадёт ничего у других, выполняет обязанности. Я плюнул в сторону. Что за бред? Настоящая гармония заключается в сожитии с природой.

Я сидел у журчащей реки. Наслаждался легким холодным ветерком, исходившим от берега. И в то же время я смотрел на ласкающий глаза огонь, слушал его трескание и приятное шуршание. Я стал частью природы, а не его обособленным компонентом. Я существовал с ней в гармонии. Вон, прочирикает птица, перелетающая с одной ветки на другую. Вон, сверчки в густой траве исполняют в оркестре природную симфонию.

Дрожь проходила, глаза слипались. Я начал клевать носом.

С каждым прожитым часом в лесу я начинал ценить природу. Стал одним целым с ней. Вначале я проклинал испытание. Моменты, когда меня изувечило дитя природы, бросило в реку, оставило сотни незаживающих, болезненных ран. За это я поклялся сжечь этот чертов лес. Но раны заживали. Да… я не мог найти объяснений этому. Порезы стягивались. Головная боль с жаром, припадками паранойи и страха отходили.