Боль. Сборник рассказов

Он остановился и посмотрел на меня. В его глазах читалось недоверие и некоторый страх, что я могу причинить боль. Он злился на меня ровно в той степени, в какой я ему причинил зла. В действительности же я дал ему хорошей пощёчины, чтобы тот не ныл и приступился к работе. Я оказал ему услугу, а он обижается, как баба.

– Мм? Что?

– Ты не видел моего отца?

– В смысле? То есть, перед испытанием? – недоумевал он.

Я огляделся. Никого. Кромешная тишина, яркая луна, высокогорье, лес и я с Абукчичем.

– Нет. Ну, молодой отец… Он сидел рядом со мной, когда на тебя напали те стрелки. Помнишь? Ты не видел?

Абукчич отшагнул от меня и нахмурил брови. До меня начало доходить. Мои убеждения, что отец – настоящий – угасали. Я ранее не ставил под сомнение это. Не задавался вопросом: «А не иллюзия ли отец? Может, он появился в моём воображении от одиночества?».

– Это шутка? – спросил Абукчич.

Галлюцинации прекратились, когда я встретил живых людей. Признаться, отец помогал мне, а обуза Абукчич путается под ногами.

– Ничего… я имел в виду, не знаешь, как там может поживать мой отец?

– Ну… сразу бы так сказал. Твой отец, наверное, занимается племенными делами. А чем ему ещё заниматься, вождю племени?

– А твой отец?

– Мой… Без понятия. Наверное, ловит рыбу. И молиться, чтобы я выжил.

А мой отец молился или уже похоронил меня?

– Ладно, не будем много болтать. А то стемнеет.

Абукчич кивнул и ускорил темп ходьбы. Я последовал его примеру, хотя соврал Абукчичу насчёт боязни.

Я остановился, нет, затормозил, вперев ноги в землю, и окоченел. На возвышенности, скрывшись за деревьями, стоял гордый осанистый олень. Его могучие рога можно было перепутать с толстыми ветвями лиственницы. Олень… красивый, невероятный и мощный. Самое благородное и священное животное. Но почему он забодал меня? А… я ему не угодил. Я кричал на него. Стоп… Это же тот самый олень, напавший на меня.

Судорога начала сковывать мне руки. Я пытался открыть рот, чтобы позвать уходящего Абукчича.

Олень продолжал стоять, возвышаясь надо мной на добрых шесть метров. Но, несмотря на расстояние, я видел его, как на ладони. Мой взгляд впился в его тёмные, блестящие глаза, напоминавшие бусины. В этих глазах я мог прочитать гордость, свойственную животным. Гордость альфа-самца. Также я видел в его выражении глаз могущество… но не вульгарное и грубое, а благородное, свойственное джентльменам. Не знаю, есть ли среди оленей джентльмены.

Рот пришёл в движение, и я подозвал Абукчича. В моем голосе слышались визгливые нотки.

Он подскочил ко мне с невероятной скоростью.

– Что случилось? – услышал я боязливый тон Абукчича. Он подозревал, что я ему покажу ещё одну жертву рук таинственного маньяка. Или самого убийцу.

Он посмотрел на то место, где я пристальным взглядом сверлил лицо оленя. Абукчич с возрастающим недоумением обратился ко мне:

– Что такое?

– Ты… видишь оленя?

– Какой ещё олень?

Я повернулся к Абукчичу, с трудом сдержавшись оттого, чтобы не вскочить и схватить его за уши:

– Олень… самый настоящий олень. Большой такой, гордый. Ты, что, оленей не видел?

– Меня удивляет две вещи, – сказал Абукчич приторным тоном. – Во-первых, откуда ТЫ можешь знать об оленях, когда ты просиживал задницу в доме, а мы с ребятами и вождём смотрели на самого настоящего оленя. Во-вторых, нет тут никакого оленя. Может, ты вместо белки перепутал его?

Я сжал кулак, и Абукчич отшатнулся в сторону.

– Только не бей! – вскричал он.

Я разжал кулак и посмотрел обратно. Олень ушёл. А может, испарился? Может, олень тоже плод разыгравшегося воображения? А кто тогда вспорол мне живот своими острыми рогами и бросил в быстро несущуюся реку? Но если олень – очередная иллюзия, то это объясняет, почему раны зажили так быстро.

– Заткнись, – произнёс я, не смогши сказать что-то вразумительное Абукчичу.

Он вернулся на тропу и продолжил идти. Небось, записал меня в список умалишённых.

Я в последний раз поглядел на то место, где стоял олень. Почувствовал нарастающую тревогу. Она вибрировала во мне, отдаваясь судорогой и дрожью. Я вытер наступивший пот, развернулся и пошёл за Абукчичем.

– Погляди!

Мы наткнулись на – о да! – ущелье. У Абукчича засверкали глаза, голос оживился. Он бы оттанцевал пляску, если бы умел её исполнять. А я вздохнул от облегчения.

Первым в ущелье залез Абукчич, переполненный нетерпением. Но он сразу же выскочил оттуда, задыхаясь воплями и криками. Из ущелья вылетела чёрно-коричневая стая летучих мышей. Они вихрем устремились к небу, пища и хлопая крыльями. Абукчич дрожал, лёжа на редкой травке. Его глаза, лопнувшие в кровавой сетке сосудов, не отрывались от удаляющегося тёмного урагана мышей. Они превратились в огромные шары, а зрачки сузились. Со временем он приходил в себя, и дыхание успокаивалось, и сердцебиение приходило в норму, и дрожь исчезала.

Я покачал головой и залез в ущелье. Для того чтобы залезть внутрь, мне пришлось втиснуться и приложить усилия, чтобы руки или ноги не застряли в проходе. Её узость впечатляла, из-за чего в первые мгновения я вздохнул от разочарования, что мы нашли неподходящее укрытие. Но, встав на ноги, я оказался в просторной сырой пещере. На её потолке висели загрубелые сталактиты. С них капала вода, которая, разбиваясь о пол, превращалась в небольшие сизые лужицы. Да, сырости хватало, но огонь развести – не проблема.

Я подозвал Абукчича, сказав, что мышей не осталось. Как он мог испугаться своих сородичей?

Мы развели костёр. Я наложил сухих листьев в качестве матраса и лёг. Абукчич последовал моему примеру.

Огонь трескался, шуршал. Ветки, находящиеся в сердцевине пламени, покрывались испариной, алели и скрючивались в чёрные, обугленные пальцы. Багровый отсвет костра плясал на стенах пещеры. Танцевали и тени на этом медном фоне.

Понежившись в новой обители, я встал и вышел из ущелья. По договору я первым стоял на стороже, через некоторое время будил Абукчича, и тот принимал пост. Мы условились меняться по каждые два часа до восхода солнца, чтобы каждый из нас выспался и набрался сил.

Абукчич заерзал на самодельной кровати, закрыл глаза и захрапел. Я оторвал взгляд от него, взял лук и стрелы и вылез из ущелья.

Луна висела на прежнем месте. Ничего не изменилось, кроме неба: тёмные облака скучились на них. Я плюнул в сторону, лёжа у ущелья. Навострил зрение, слух, смотрел по сторонам, не отпуская лук. Самое худшее осталось в прошлом. Я пережил невероятный кошмар.

Взглянул на раны. Самые крупные затянулись, но стоило тебе их тронуть, как тут же они отдавались пульсирующей резкой болью. По ощущениям я бы сравнил с укусом осы. Она пронзает кожу жалом, и наступает колкая резь и вспышка, заставляющая тебя скорчить лицо в жуткой гримасе и стиснуть зубы. Боль притупляется, но отчего становиться невыносимой: место укуса вспыхивает жаром, покрывается испариной, жжёт и горит, пухнет. Вся палитра телесных ощущений разбрызгивается на холст. Все нервы натягиваются в тугой узел в одно место и сгорают, словно Феникс.

Я отдёрнул руку, прикусил губу до крови.

Что же до мелких порезов, то они не заживали. В некоторых местах успел скопиться гной, отчего они воняли запахом воспалений и инфекций. Их следовало промыть. Главный лечащий шаман рассказывал, что кровь – хрупкая смесь. Она может заразиться от прочей «дряни», и заживление ран станет длительным процессом. Даже мукой.

Что-то подобное произошло и со мной. Я «заразил» кровь.

Несмотря на то, что падение кончилось, оно напоминало и напоминало о себе. Да, я выжил, переродился. Но переродился в другой оболочке – в оболочке, покрытой болезненной слизью, где нервы в напряжении, готовые вспыхнуть. Я превращался в бомбу замедленного действия. Становился раскалённым булыжником, куда ударила молния.