– Скажите, святой отец, древние божества, что призывали Воинов и Дев к такому трудному служению, даровали им частицу своих волшебных сил?
Аббат хотел было ответить, но, увидев кого-то, тут же закрыл рот.
– Стыдно вам, служителю матери-церкви, морочить юные головы непотребными рассказами о языческих идолах и прислуживающих им колдунах и ведьмах! – прогремел над ухом Марианны голос епископа Гесберта.
Он подошел незаметно и некоторое время безмолвно стоял рядом с Марианной, слушал аббата с негодованием, которое росло по мере продолжения рассказа. Как только речь дошла до волшебства, возмущение епископа достигло предела.
– А вы?! – упрекнул он Гая. – Как вы могли спокойно стоять и слушать эти бредни, которыми старый дурень тешит неокрепшие умы?
– Вы придаете слишком много значения детским сказкам, – невозмутимо ответил Гай и, посмотрев на сникшего аббата и слушателей, которые не на шутку испугались гнева епископа, сделал легкое движение бровью.
Правильно истолковав его знак, юноши и девушки, а вместе с ними и аббат поспешили исчезнуть с глаз епископа, пока тот отвлекся на Гая, и смешались с остальными гостями.
– Детские сказки?! – с прежним возмущением воскликнул епископ. – И сколько из тех, кто сейчас слушал эту сказку, не попытается втайне воззвать к языческому божеству, упрашивая впустить его в круг посвященных?
– Ну, если бы в этот круг впускали единственно по желанию просителя! – усмехнулся Гай, и епископ только и смог покачать головой в ответ.
Посмотрев на Марианну, он спросил ее уже иным, ласковым и вкрадчивым голосом:
– Так какими же силами древние божества наделяют своих Воинов и Дев?
– Как леди Марианна может ответить вам, лорд епископ, если вы именно на этом месте оборвали рассказ? – быстро вмешался Гай, заметив, что Марианна медлит с ответом.
Поклонившись епископу, он решительно взял Марианну под руку и увел ее прочь.
– Научись хоть немного лгать, принцесса! – посоветовал Гай с легким раздражением. – Он же понимает, что твоя валлийская родня рассказала тебе в детстве множество легенд, подобных этой, вот и ловит тебя, как птицу в силки!
– Зачем? – спросила Марианна.
– Затем, что он не любит тебя за твой резкий язык. Затем, что судьба твоего брата неизвестна. Случись что с твоим отцом, и епископ мигом запрет тебя в монастырь под предлогом спасения твоей души, взяв под опеку все владения Невиллов. Он припомнит тебе и все споры с ним, и твои занятия травами. Будь его воля, он бы сразу отправил тебя на костер, если твой отец умрет, брат не вернется, а ты дашь ему малейший повод обвинить тебя в колдовстве.
Гай подвел Марианну к дальнему окну, где никого не было рядом, и повернулся к ней лицом.
– Давай вернемся к нашему разговору, – потребовал он, и она еле слышно вздохнула, чувствуя, как на сердце легла тяжесть.
– Ты спрашиваешь, что заставляет меня не верить тебе? – спросила Марианна и, когда Гай кивнул, уточнила: – После твоего наставления о пользе лжи я могу говорить со всей откровенностью?
– Только так. Лгать мне не учись и даже не пытайся. Если твои слова будут мне неприятны, обещаю, что выслушаю их без неудовольствия.
Марианна бесстрашно посмотрела ему в лицо.
– Гай, я немало наслышана о твоих делах. Должна признать, что со мной ты никогда не проявлял коварства или жестокости, о которых так много говорят. Но что ты собираешься делать? И дальше беречь меня от себя самого? А если я попробую хотя бы однажды воспротивиться твоей воле…
– Почему ты думаешь, что тебе придется идти мне наперекор?! – с отчаянием воскликнул он, поняв, что она по-прежнему стоит на своем. – Что изменится в твоей жизни, когда ты станешь моей женой? Пожалуйста, управляй моими владениями так, как считаешь нужным. Я же знаю, что ты великолепно ведешь дела Невиллов, а ваши земли куда обширнее моих! Тебе по сердцу заниматься врачеванием? Ради всего святого! Что я стану запрещать тебе? Одинокие прогулки, которые ты так любишь? Но ведь и твой отец против них. Да, я не позволил бы тебе запереться в охваченном мором селении, как ты это сделала в Руффорде. Потому что я не хочу, чтобы ты погибла, заразившись от больных. Ты говоришь, что наслышана о моих делах. Каких? Да, наш шериф стареет, его воля уже не та, и он обращается ко мне за помощью и советом. Это естественно, ведь я его воспитанник. Что тебе претит в том, что я от его имени поддерживаю в графстве порядок?
Он замолчал, не найдя больше слов для убеждения. Марианна глубоко вздохнула и с сомнением посмотрела в темные глаза Гая, блестевшие лихорадочным блеском. На этот раз он правильно понял ее сомнения.
– Говори прямо, как и условились! – жестко потребовал он, впившись взглядом в ее лицо, и Марианна решилась.
– Гай, ты очень любишь власть вообще, и над каждым человеком в частности. В сущности, это единственное, что ты любишь. Не сэр Рейнолд отдал тебе бразды правления – ты сам отобрал их у него, а он это поздно заметил.
– Что плохого во власти и в том, что она в сильных, а не в немощных руках?
– В том, что ради власти ты готов поступиться всем, что есть светлого в твоей душе, и тогда в ней открывается бездна мрака, в которую ты рискуешь упасть безвозвратно.
По тому, как он вздрогнул, а в его глазах появилось ужасное выражение, Марианна приготовилась к вспышке гнева. Но Гай неожиданно спокойно сказал:
– Почему ты так замерла? Я ведь дал тебе слово, что неудовольствия не будет. Так вот, принцесса, ты совершенно права, – поймав ее недоверчивый взгляд, он усмехнулся. – Удивлена? Напрасно! Я все о себе знаю, Марианна, и сам не хочу свалиться во мрак. Помоги мне! Удержи меня, отведи от этого края. Рядом с тобой я был другим не потому, что хотел произвести на тебя приятное впечатление, а потому, что одно твое присутствие пробуждает во мне все лучшее, что есть в моей сути.
Он говорил с такой верой в свои слова, что его убежденность невольно заразила и Марианну. Она с испугом поняла, что если бы любовь не ограждала ее надежным щитом, то могла бы сейчас ответить согласием. Даже взывая к холодному разуму, который ясно видел, что любое влияние на Гая сойдет на нет после венчания, почти невозможно было противостоять такому натиску, подкрепленному мольбой о помощи.
– Нет, – Марианна с сожалением покачала головой. – Никому не по силам изменить человека, кроме него самого. Тебе не нужна я, чтобы мрак отступил от тебя. Ты должен сам быть к себе требовательным, должен воздерживаться от поступков, которые ведут тебя к цели быстрым, но неблагородным путем.
– Вижу, тебя так впечатлил рассказ аббата, что ты говоришь его же словами! – презрительно пожал плечами Гай. – Может быть, ты сумеешь припомнить какой-нибудь из моих неблаговидных поступков?
Марианна молчала, испытывая страшные сомнения в том, что надо давать ответ на его вопрос. Но Гай ждал, не спуская с нее требовательного взгляда. Она понимала, что без ответа ее слова превратятся в безосновательные обвинения, которых он, по ее мнению, не заслуживал. Он имел право на защиту, но должен был знать, в чем ему надлежит оправдать себя. И, поступившись осторожностью ради честности, она сказала:
– Скажи, как назвать подлог, с помощью которого вольное селение обвинили в многолетней недоимке? Как назвать уничтожение этого селения в огне? Неужели в этом и заключается поддержание порядка, когда, используя силу и ложь, сводят счеты, не заботясь притом, сколько людей останется без крова?
Гай отшатнулся от нее так, словно она ударила его по лицу. Марианна замерла, встретившись с бесконечной жестокостью его взгляда.
– Ах вот оно что! – зло рассмеялся он. – Вот от кого ты наслушалась о моих делах!
– Как ты объяснишь мне все, о чем я упомянула? – требовательно спросила Марианна.
Гай на миг закрыл глаза и усмехнулся.
– Я не обязан перед тобой оправдываться в том, что к тебе не имеет ни малейшего отношения, – отрезал он.
– Нет? – и Марианна пожала плечами. – Тогда о чем мы говорим? Ты не пустил бы меня в Руффорд не потому, что боялся бы за мою жизнь. Главная причина в том, что тебе нет дела до людских бед, и сейчас ты меня в этом окончательно убедил. Ты сам, Гай, а не кто-то другой!
Смерив Марианну с головы до ног ледяным взглядом, он ответил, с трудом сдерживая гнев:
– Мы говорим о тебе. В каком мире ты существуешь, принцесса? Рассуждаешь о моих пороках, а сама прячешься от жизни, построив вокруг себя заоблачный замок грез? Если все дело в том, что тебе не нравится, как устроен мир, лучше ступай в монастырь! Только и там монахини интригуют и ссорятся за место поближе к настоятельнице. Я-то живу в невыдуманном мире, где испокон веков заведено так, что мужчины сражаются, проливая кровь, а женщины рожают, и тоже в крови. А где кровь, там и жестокость. Ты слишком хороша не для меня, а для этой жизни! Но и тебе однажды придется подчиниться ее канонам. Только я предлагаю тебе сделать это добровольно, всевозможно облегчив неизбежное подчинение, а сэр Роджер сделает это с грубой силой, даже не вспомнив о твоих высоких устремлениях. Но ты, как слепой щенок, отталкиваешь мою руку – руку друга – и ничего не сможешь противопоставить его воле – воле врага. Ты сама не кажешься себе смешной и нелепой?
Они бы еще долго мерялись взглядами, если бы к ним не подошел муж леди Сэсиль сэр Уилфрид об руку с незнакомым Марианне рыцарем.
– Благородная леди Марианна позволит поцеловать ей руку в знак приветствия после долгой разлуки? Вы и раньше являли собой совершенство, но сейчас ваша красота расцвела просто неописуемо!
– Будет тебе, Уилфрид, – улыбнулась Марианна, лицо которой приняло приветливое выражение, и подала руку. – Когда вы с Сэсиль навестите нас во Фледстане?
– Ближе к июлю, прекрасная Марианна, и заранее прошу оказать гостеприимство и моему другу сэру Ричарду Ли, – сэр Уилфрид кивнул на своего спутника. – Он приехал вместе с нами из Лондона и остановился в Ноттингеме по пути в свое имение. Он столь наслышан о вашей красоте, что всю дорогу изводил меня просьбами представить его вам.
– Ты, кажется, сегодня решил заставить меня краснеть от смущения! – рассмеялась Марианна.
– Право, сэр Уилфрид! – протестующе воскликнул сэр Ричард. – Я рассчитывал на вашу скромность!
– Моей скромности не удалось одолеть мою правдивость, – смеясь, ответил сэр Уилфрид. – Что же касается вас, моя леди… Хотел бы я увидеть того, кто заставит вас постоянно краснеть от смущения! Впрочем, из-за вас, Марианна, столько лордов и рыцарей забыли покой, что не грех и вас смутить хотя бы однажды!