Лорд и леди Шервуда. Том 1

– Марианна хочет принять постриг? Не может быть, чтобы это было всерьез! Она действительно несколько дней назад обмолвилась о таком желании, но я не поверила ей, решила, что это минутное настроение. Я ведь знаю, как она относится к монашескому образу жизни. Уверяю вас, сэр Гилберт, вы напрасно волнуетесь. У нее нет призвания монахини, и она сама это знает.

– Я не волнуюсь, леди Клэренс, а опасаюсь, и очень сильно. Если Марианна поставит перед собой какую-либо цель, она сделает все, чтобы достичь ее. А свое желание затвориться в монастыре она высказала прямо и недвусмысленно.

– Но ведь Марианна не может так поступить без вашего разрешения!

– Вот она и пытается вынудить меня дать ей благословение уже вторую неделю – изо дня в день! Моя дочь в монастыре! – сэр Гилберт, вскочив, принялся в негодовании мерить шагами комнату. – Сейчас она объявила мне, что собирается написать письмо епископу Гесберту, дабы тот поддержал ее и помог уговорить меня отпустить ее в монастырь! Как только епископ пронюхает о ее блажи, то сразу объявится здесь, и будет невозможно выдворить его из Фледстана!

– Но как она объясняет причину такого решения?

– Она очень расстроена письмом, которое мы получили полмесяца назад, о тяжелой болезни Реджинальда, – с глубокой печалью ответил Невилл, который не меньше Марианны был расстроен нерадостными вестями о сыне.

– Этому письму больше года, – возразила Клэренс. – За время, которое понадобилось, чтобы оно достигло Фледстана, сэр Реджинальд давно мог поправиться…

– Или умереть, – закончил сэр Гилберт тревожную мысль, отразившуюся в глазах Клэренс. – Тогда Марианна тем более не вправе оставлять наш род без наследников, заперев себя в монастыре. Она обязана думать не о собственных печалях, а о наших владениях, как это делаю я.

– Неделю назад приезжал отец Тук, – робко обмолвилась Клэренс, вопросительно глядя на сэра Гилберта.

– Это я позвал его, чтобы он образумил Марианну. Они пробыли наедине половину дня, и, выйдя от нее, отец Тук только развел руками. Он сам был обескуражен!

Остановившись напротив Клэренс, Невилл положил ей ладони на плечи и, посмотрев в ясные голубые глаза девушки, попросил ее с жаром:

– Отговорите ее! Вы рассудительная и благоразумная девушка! Внушите ей свое благоразумие. Она все равно не годится для монастырской жизни! В ней нет ни капли того, что необходимо доброй монахине! Я прошу вас!

– Конечно, сэр Гилберт, я поговорю с ней и приложу все силы, чтобы разубедить Марианну в ее намерениях! – горячо ответила Клэренс, заразившись волнением Невилла.

Не имея привычки откладывать выполнение данных обещаний, Клэренс поспешила на поиски Марианны и нашла ее в библиотеке. Марианна сидела за столом и занималась отчетами по доходам и расходам за прошедший год. Только сейчас, после разговора с Невиллом, Клэренс обратила внимание на то, как изменилась Марианна за последние недели. Всегда любившая яркие наряды из шелка, тонкого льна и бархата, теперь она неизменно одевалась в глухие суконные платья приглушенного, если не тусклого цвета. Роскошные светлые волосы, которые она либо укладывала в косы вокруг головы, либо отпускала привольно струиться по спине и плечам, были убраны под головное покрывало так, что не выскальзывало ни одного завитка. Она как будто забыла и об украшениях, которые во множестве хранили ларцы и шкатулки. Вот и сейчас ее наряд был украшен единственной ниткой жемчуга. Не хватало лишь наперсного креста, чтобы Марианну и впрямь можно было принять за послушницу. И лицо Марианны осунулось и побледнело, сохраняя неизменно строгое выражение. А глаза, в которых прежде играли безудержные искры, стали спокойными, ничего не выражающими, словно скрывали в длинных ресницах едва тлеющие угли отгоревшего костра.

Услышав шаги Клэренс, Марианна оторвалась от своего занятия и вопросительно посмотрела на подругу. Клэренс обняла Марианну за плечи и прижалась теплой щекой к ее щеке.

– Почему ты сидишь в полумраке в такой солнечный день? – весело спросила Клэренс, решив не замечать угнетенного настроения Марианны. – Оставь дела, давай оседлаем лошадей и поедем кататься! Сэр Гилберт ведь даже дал тебе позволение на прогулки без охраны, с тех пор как стало известно, что сэр Роджер в Лондоне, где сватается к девушке из королевской родни.

– Тебя отец просил поговорить со мной? – после недолгого раздумья спросила Марианна, в упор глядя на Клэренс.

Та не стала отпираться и, вздохнув, кивнула. Сев возле Марианны, она взяла ее руку в свои ладони, и ласково спросила:

– Мэриан, почему ты так вдруг решила уйти в монастырь?

– Не вдруг, – ответила Марианна. – Пришло время принимать решение. И поскольку сама мысль о замужестве мне претит, то иного выхода, кроме монастыря, у меня нет. Там я, по крайней мере, смогу приносить пользу в качестве травницы и врача и надеяться, что найду покой в молитвах.

– Но ты не можешь так распорядиться собой! Вспомни обо всех людях, которые сейчас зависят от твоего отца! Ты будешь им доброй госпожой, епископ Гесберт – едва ли! Если сэр Реджинальд вернется, на что я надеюсь всей душой, тогда бремя этого долга с тебя снимется, но пока…

– Я верю, что брат вернется. Хотя последнее письмо не обрадовало вестями о нем, но его писали год назад. Если бы он погиб, я бы почувствовала это!

– Но пока нет полной уверенности ни в том ни в другом…

– Именно поэтому я прошу отца позволить мне принять всего лишь обет послушания. Если брат вернется, то я со спокойной душой приму постриг после того, как Реджинальд женится и у него родится наследник. Если же нет… Я вернусь из обители и исполню свой долг.

– Тогда зачем тебе торопиться с отъездом в монастырь? Ты можешь ждать известий и во Фледстане! – воскликнула Клэренс, изнемогая от тяжести разговора с Марианной: подруга в своих доводах была холодна и неумолима.

– Затем, чтобы сохранить свободу. Отец, желая обеспечить наши владения наследниками, в любой момент может связать меня словом с тем, кого сочтет подходящим. Он уже говорил мне об этом.

Марианна снова углубилась в отчеты, а Клэренс тихонько вздыхала, пытаясь придумать, как ей поколебать решимость подруги затвориться в обители.

– Помнишь, когда мы детьми жили в монастыре, ты говорила, что не понимаешь монахинь? Удивлялась, как можно всегда ходить со склоненной головой и видеть только четыре стены?

– Я изменила мнение, – кратко ответила Марианна, не отрывая глаз от пергаментов, густо исписанных числами, датами и названиями селений.

– Но ты никогда не говорила прежде, что замужество тебе противно. Чем, Мэриан? Что плохого в том, чтобы выйти замуж и рожать детей?

– Может быть, ничего. Но я не породистая корова, от которой надо получить как можно больше телят! – раздраженно сказала Марианна и передернула плечами от отвращения.

Как часто после расставания с Робином она думала о том, что лучше бы отец не оставлял за ней выбор супруга, а выдал бы ее замуж по собственному разумению, когда ей было пятнадцать или шестнадцать лет! Она сделала выбор, и он привел ее в тупик. Мало того что отец воспротивился бы этому выбору, так и сама она оказалась отвергнутой. Воспоминание о словах, которыми Робин корил себя в несдержанности, искал себе оправдание и просил у нее прощения, вызывало у Марианны чувство острого стыда. Это она была несдержанной, но он с исключительным тактом принял ее вину на себя.

После того письма ее первым порывом было желание немедленно выйти замуж. Он выразил уверенность в том, что она изберет достойного мужа, даже благословил ее на венчание с другим? Прекрасно! Так она и поступит. Но едва она стала перебирать в памяти всех, кто делал ей предложение руки и сердца, как порыв угас, обернувшись горьким чувством безысходности. Роковая встреча с лордом Шервуда в конце прошлогоднего лета и так не позволила Марианне принять ни одно из тех предложений. Теперь же, после того как она провела рядом с ним почти половину месяца, больше узнала его, могла видеть каждую минуту, разговаривать с ним, даже просто молчать, мысль о замужестве казалась совершенно невыносимой, если ее супругом станет не он. А он им не станет, и тешить себя иллюзиями бессмысленно.

Марианна представила себе череду долгих лет в браке с другим, каким бы он ни был и какое бы имя ни носил – нет разницы. Клэренс могла сотню раз напоминать ей о долге перед всеми, кто жил на землях, принадлежащих отцу Марианны, но об одном она забывала: отец полностью доверял Марианне в управлении владениями, а что ей доверит супруг? Кухарок, прачек, швей? Взамен же потребует почтительности, держать рот на замке, а глаза потупленными и рожать из года в год? Два десятка лет унылой жизни, которая закончится такой же унылой кончиной? Ей хотелось даже не плакать, а выть, уподобившись волчице на привязи.

Он ведь сам говорил ей, что никто из мужчин не потерпит от нее то, что составляет саму ее жизнь, без чего она не сможет не то что жить, а просто дышать. И после своих же слов прислал такое письмо! Она вспоминала его объятия, едва ощутимое прикосновение губ, тепло дыхания, и мысль о том, что по ночам она будет вынуждена покорно сносить чужие – не его – руки, беспрекословно уступать и терпеть близость с другим мужчиной, повергала ее в беспросветную тоску.

Вспоминая светские романы, которые она читала украдкой в монастыре и, ни от кого не таясь, во Фледстане, Марианна горестно усмехалась. Несчастья, происходившие с влюбленными в этих романах, вызывали искренние переживания, но всегда казались надуманными. Наверное, никому не был бы интересен сюжет, где герои, полюбив друг друга, без приключений обвенчались, без разлук жили в счастье, богатстве и радости и умерли в один день. Но как может разбиться сердце, если оно живое, а не из стекла, не из глины? Теперь она знала как, когда по ночам, не выдержав боли в груди, перечитывала письмо Робина, плакала и одновременно утешалась одним лишь созерцанием строк, написанных его рукой. Плакала и молилась, непрестанно молилась о нем, за него, прося уберечь его от стрел, от клинка. Ей ли не знать, как уязвимо человеческое тело, будь оно даже сильным и молодым! Ее ладонь хранила память о шраме на груди Робина. Та рана не убила его, но иногда довольно и неглубокой раны, которая может свести в могилу не за дни – за считанные минуты.

Отец же тем временем принялся настаивать на скорейшем замужестве. День за днем сэр Гилберт напоминал Марианне о дочернем долге, требуя сделать выбор, пригрозив, что если она и дальше будет тянуть, он сам укажет ей, с кем идти под венец.

– Тебе минуло восемнадцать, – говорил он, – чего ты ждешь? В твоем возрасте надо быть уже не только замужем, но и дважды, а то и трижды родить, если, конечно, ты не вознамерилась постричься в монахини.

Этой неосторожной и очень опрометчивой обмолвкой сэр Гилберт сам подсказал Марианне, как ей надлежит поступить.

Теперь, когда надежды обрести счастье, разбились, Марианне хотелось только одного – уединения. Она прекрасно понимала, что отец не позволит ей жить за стенами Фледстана в каком-нибудь скромном доме, где она могла бы заниматься сбором и выращиванием трав, врачеванием любого, кто искал бы ее помощи. Именно такого удела она сейчас желала для себя всей душой, понимая разумом, что подобный образ жизни ей не позволят. Значит, уединение можно было найти, только ступив на монашескую стезю, и, придя к такому решению, Марианна твердо вознамерилась воплотить его в жизнь.

Голос Клэренс заставил ее очнуться.

– А если твой супруг придется тебе по душе и ты полюбишь его всем сердцем? – спросила Клэренс, внимательно глядя на Марианну.

Подруга никак не могла уняться! Марианна вздохнула, отложила перо и, взяв Клэренс за руку, ответила ей таким же внимательным взглядом.

– Раз уж у нас доверительный разговор, скажи мне, Клэр, только искренно! Ты любишь кого-нибудь?

Клэренс зарделась, смущенно потупила глаза и кивнула головой так, словно отвечала утвердительно, но не совсем, как если бы сама сомневалась в своем сердце.

– Еще нет, Мэриан. Наверное, я только влюблена. Но мне очень нравится один человек! Когда он рядом, все вокруг для меня преображается. Даже сумрачный день кажется исполненным солнечного света!

Марианна впервые за долгие дни улыбнулась, увидев, каким нежным волнением дышит весь облик Клэренс, обычно воплощавший благонравное дружелюбие. Сейчас же она была так взволнована и бесконечно хороша в своем волнении!

– А ты ему нравишься? – спросила Марианна так осторожно, словно боялась спугнуть дыханием мотылька.

Клэренс вскинула повлажневшие, сияющие радостью и надеждой глаза и, глядя куда-то вдаль мимо Марианны, прошептала:

– Иногда мне кажется, что нравлюсь. Иногда я начинаю сомневаться – он очень сдержан со мной, и тогда мне становится грустно. Вдруг его внимание – дань обычной вежливости, а я просто уношусь в мечты, придумывая то, чего нет и в помине? Но всегда, когда он смотрит на меня так, чтобы я не заметила его взгляда, – а я все равно замечаю! – все сомнения разом оставляют меня! И я понимаю: да, я нравлюсь ему!