Лорд и леди Шервуда. Том 1

– Знаешь, а ты прав. Я не поеду с вами!

– Воля твоя, – пожал в ответ плечами Робин, – могу лишь добавить, что уважаю тебя за это решение.

Не сказав больше ни слова, Статли ушел, оставив Робина одного. Медленно, так, словно каждое движение стоило ему неимоверного труда, Робин достал чистый лист пергамента, перо и чернильницу. Сев за стол, он расстелил пергамент и, обдумывая каждое слово, начал письмо. Первые строки дались легко, но вскоре дело разладилось, перо надолго зависло над пергаментом, а потом вообще легло на стол…

****

Смятение чувств не оставляло Марианну всю долгую бессонную ночь. Не в силах лежать без движения, она распахнула окно и забралась с ногами в широкое кресло. Начался дождь, и ветер пригоршнями бросал в окно крупные прохладные капли.

Что ждет их дальше? Когда они встретятся вновь? Марианна не сомневалась, что Робин захочет ее увидеть, и эта уверенность наполняла ее сердце ликованием. Он не сказал ни единого слова о любви, но разве нужны слова, если все его поступки говорили о том, что она дорога ему?

Она вспомнила, как он, прощаясь, назвал ее Светлой Девой, и в ее памяти ожили уроки матери и бабки. Если его слова были неслучайными, то они таили в себе судьбоносное значение, и он должен об этом знать. А если так, то ни ему, ни ей некуда отступать. Впрочем, для себя Марианна уже все решила, осталось лишь узнать о решении Робина, но она почти не сомневалась в том, каким оно будет…

****

Робин склонил голову на сомкнутые руки, сплетя пальцы в замок, и задумался. Его губы вновь почувствовали росную свежесть губ Марианны, руки вспомнили тепло гибкого стана, глаза заглянули в серебристую глубь ее глаз, в ушах зазвучал ласковый голос:

«Может быть, нам надо еще раз подумать об этом? Не тебе одному, а вместе со мной? Сейчас или позже – как ты решишь».

Робин крепко стиснул зубы и тряхнул головой, прогоняя нежное видение. Перед его мысленным взором ожила во всех подробностях картина того, о чем рассказал Вилл Скарлет: обезображенное тело добровольного помощника вольного Шервуда из самого близкого окружения Гая Гисборна. Если до этого у Робина оставались сомнения, то они разрешились. Но вот опять жуткое созерцание истерзанного и выставленного напоказ тела застили глаза Марианны. Он как наяву ощутил прикосновение ее губ, осыпавших его губы едва весомыми поцелуями.

«Это тебе! Чтобы теперь ты стал моим должником. И вернешь только тогда, когда сам поймешь наконец, на чем настаиваешь: имеет значение, не кто мы, а только какие мы есть!»

– Милая моя, – как зачарованный прошептал Робин. – Лучше я не стану возвращать тебе этот долг. Поверь, так будет лучше!

Очнувшись, он глубоко вздохнул, обмакнул перо в чернила и быстро закончил письмо – так быстро, словно не давал себе ни единой возможности передумать и отступить от только что принятого решения.

Ему оставалось сделать последнее: позаботиться о том, чтобы Марианна получила письмо и то, что к письму прилагалось, что он давно собирался отдать ей, но медлил, потакая чувствам и желаниям, которые считал слабостью. Теперь оснований для промедления нет.

Робин вернулся к коновязи, где его ждал Воин, и через недолгое время приехал к одинокому дому в лесной глуши. Не заходя в дом, он вошел в постройку, которая была одновременно и амбаром, и сеновалом, и скотным двором, и вывел из нее серого жеребца – того самого, которого прошлым летом отдала ему Марианна. Привязав поводья серого коня к седлу, он снова вскочил на Воина и направил его широким галопом к Фледстану.

Когда он добрался до окраины леса, расступавшегося вокруг Фледстана, ночная темнота начала светлеть рассветными сумерками. Спрыгнув с коня, Робин накрепко прикрепил к ремню оголовья серого жеребца маленький, туго стянутый шнурком мешочек из оленьей кожи, так чтобы он был скрыт конской гривой. Отвязав поводья серого, он вывел его на равнину и хлопнул по крупу. Конь вскинул голову, раздул ноздри, втягивая воздух и, узнав запахи дома, зарысил в сторону замка.

– Не проклинай меня, моя Светлая Дева! О большем я не вправе просить тебя, – одними губами сказал Робин, провожая взглядом серого жеребца, и, когда тот был уже возле рва, окружавшего стены Фледстана, отвернулся и бесшумной тенью растворился в зеленых зарослях, словно его и не было…

****

Рассвело. Пора приниматься за обыденные хозяйственные дела: распределить слугам работу, выдать поварам запасы из кладовой и обсудить блюда на все трапезы наступившего дня. Умывшись, Марианна надела платье из синего сукна поверх льняной туники, заплела волосы, уложив их короной вокруг головы. Бросив взгляд в большое настенное зеркало – еще одно свидетельство окружавшей ее роскоши, она вышла из спальни и спустилась во двор замка.

Там царило оживление: в сумерках мелькали факелы, раздавались голоса. Посреди двора в окружении слуг и ратников, которые несли дежурство, переступал с ноги на ногу серый рослый конь. Марианна подошла ближе, и все почтительно расступились перед ней.

– Это же Туман, госпожа! – услышала она за спиной возглас одного из конюхов.

Она и сама успела признать в сером жеребце прежнего любимца, которого в августе отдала Робину взамен Воина. Теперь лорд Шервуда возвращал его Марианне.

– Откуда он взялся?

– Конь бегал вдоль рва, когда мы его заметили, – ответил ратник. – Мы опустили мост и впустили его в замок.

Марианна взяла коня за поводья и повела в конюшню. Замкнутое выражение ее лица не вызвало ни у кого из челяди желания докучать ей вопросами. Поставив коня в денник, Марианна набросила ему на спину сухую попону и заметила под гривой кожаный мешочек – маленький, но тяжелый. Не посмотрев, что в нем находится, Марианна уже не сомневалась: что бы там ни было, но среди прочего она обязательно найдет письмо Робина, в котором указано время и место новой встречи. Спрятав мешочек в рукаве, Марианна приказала конюху растереть коня и вернулась в замок. Сдерживая желание немедленно прочитать письмо лорда Шервуда, она закончила утренние хлопоты и только перед завтраком вернулась к себе.

Марианна зажгла свечи – в комнате было сумрачно из-за дождливого утра – и торопливо развязала шнурок, тряхнув мешочек. Из него выпал тонкий пергаментный свиток и что-то еще, глухо звякнувшее о столешницу. Не обратив внимания на то, что упало на стол, Марианна, дрожа от нетерпения, развернула пергамент.

Письмо начиналось строками, написанными уже знакомым ей почерком:

«Леди Марианна, возвращаю Вам коня, которого Вы когда-то отдали мне взамен Воина. Надеюсь, что своей резвостью и добрым нравом он умерит грусть, которую Вы, наверное, испытываете от расставания с Вашим любимцем. Можете смело ездить на нем, не опасаясь, что кто-то признает в нем коня, ходившего под моим седлом. Все это время он провел в надежном укрытии, и даже в Шервуде никто не видел его. Я пишу об этом не потому, что сомневаюсь в Вашем бесстрашии – оно для меня очевидно! – но желаю, чтобы Вы знали: я никогда не посмел бы подвергнуть Вашу жизнь даже малейшей опасности».

Потом почерк изменился, как если бы первые строки, содержащие безукоризненную вежливость, и остальные были написаны с перерывом. Летящим, стремительным почерком Робин торопился поведать Марианне, к чему же он все-таки пришел в своих размышлениях:

«Поэтому, уповая на Ваше милосердие, я прошу прощения за несдержанность, которую проявил по отношению к Вам. Лишь одно может служить мне оправданием, и я надеюсь, что Вы его примете. Я смею оправдывать себя единственно тем, что вчера я прощался с Вами. Дни, которые я провел во Фледстане, останутся для меня навсегда самими дорогими и светлыми.

Прекрасная, несравненная леди, к моей глубокой печали ничего изменить невозможно! Я не вправе тревожить Ваш покой и потому не буду впредь искать встреч с Вами.

Всем сердцем я желаю Вам счастья – никто не заслуживает его так, как Вы. И когда Вы пойдете под венец с достойным Вас человеком – я не сомневаюсь в том, что Вы сумеете сделать правильный выбор! – знайте, что мое благословение в этот миг будет с Вами.

Прощайте, леди Марианна, и да хранит Вас Бог!»

Лист пергамента мелко задрожал вместе с пальцами Марианны. Она перечитала письмо еще раз, не в силах поверить глазам, но ничего не изменилось, все слова остались прежними. Марианна перевела взгляд на стол и увидела два браслета – те самые, которые она осенью отдала в дар реке с просьбой позволить ей встретиться с лордом Шервуда. Как они оказались у Робина? Марианна не знала, но то, что именно он вернул ее дар, причинило ей не менее сильную боль, чем письмо. Она просила о встрече с ним, встреча состоялась, и на этом все.

Выронив письмо, Марианна медленно подошла к окну и открыла его. Ее лицо стало мокрым от дождевой воды и слез. Страдая от невыносимой боли в сердце, Марианна тихо простонала и прижалась лбом к цветным стеклам оконной рамы.

– Любви напрасно сердце ждет, и грудь мою тоска щемит, – дрогнули ее губы. – Что более всего влечет, то менее всего сулит.

Вспомнив смятение, которое не давало ей ночью покоя, надежды, смутные планы о том, как примирить отца с ее выбором, Марианна слабо улыбнулась, и в ее улыбке была невыразимо горькая насмешка над собой. Яркий, сияющий светом, манящий мир наглухо закрыл врата перед ней, не позволив войти, не посчитав ее достойной. Робин принял решение за себя и за нее, и уже нет смысла расспрашивать о нем отца, нет возможности объяснить самому Робину, что любовь выше атрибутов мирской суеты. Не только для него, но и для нее.

Отвернувшись от окна, Марианна прижалась затылком к стене, мало заботясь о том, что ее могут застать в слезах. А слезы все текли и текли неудержимым потоком, склеивая ресницы и обжигая скулы.

– Что более всего влечет, то менее всего сулит…

Глава восьмая

Распахнув окно, Клэренс легла грудью на оконный выступ, рискуя упасть. Но так хорошо ей было смотреть на зеленые разливы трав и листвы, на безоблачную синеву неба, что радость, которую она испытывала от вида за окном, стоила отступлений от внешней благопристойности. И она, нагонявшая трепет на всех служанок Фледстана своей чинностью, сейчас, чтобы не перевеситься, балансировала ногой, открывшейся из-под подола. Она была совсем юной, ей хотелось радости, а Фледстан с того дня, когда его покинул ее любимый брат, постепенно, но неотвратимо погружался в сумрачную пучину.

Вот и сейчас послышавшиеся за дверью голоса невольно отвлекли Клэренс от безмятежного любования весенним солнечным утром. Она узнала голос Невилла – очень недовольный, чрезмерно повышенный, и голос Марианны – тихий, твердый, ровный. Слов было не разобрать, но разговор барона с дочерью явно выходил за рамки обсуждения обычных дел. Сэр Гилберт пытался в чем-то убедить Марианну, а та, судя по всему, настаивала на своем. Внезапно голоса смолкли, Клэренс услышала легкие затихающие шаги Марианны, а Невилл распахнул дверь так, что та едва не слетела с петель.

– Леди Клэренс, поговорите с Марианной! – сказал он прямо с порога. – Постарайтесь образумить ее – я не сумел найти нужных слов!

– О чем вы просите поговорить с ней, милорд? – спросила Клэренс, удивляясь как просьбе Невилла, так и его виду – рассерженному и огорченному одновременно.

– Так она не делилась с вами своими намерениями? – догадался Невилл.

– Ничем таким, что могло бы привести вас в столь сильное волнение. Марианна вообще в последнее время стала молчаливой. Мне даже не уговорить ее выехать на прогулку, а ведь как она раньше любила мчаться галопом по лугам в такие погожие дни, как сегодня!

Невилл тяжело опустился в кресло и, нахмурившись, долго молчал, недовольно постукивая пальцами по столу.

– Она намеревается принять обет послушания в обители, где вы обе воспитывались, а по истечении положенного срока обета – постричься в монахини.

Клэренс покачала головой, глядя на барона недоверчивым взглядом.