Лорд и леди Шервуда. Том 1

– Виселица вас и не ждет, – печально усмехнулся сэр Гилберт. – Ваша казнь уже продумана, и так тщательно, что когда сэр Рейнолд посвятил меня в подробности, моя первая мысль была о том, что я никому не пожелал бы оказаться на вашем месте, если вы попадете в руки властей!

– У сэра Гая всегда была богатая фантазия. Не сомневаюсь, что он ни в чем не отказал себе, придумывая, как со мной разделаться.

– Так и есть, – согласился Невилл, – потому и будьте осторожны. Марианна, выбери лучшую лошадь для нашего гостя.

Марианна, угнетенная намеками отца на какую-то особенно мучительную казнь, которую для лорда Шервуда уготовил именно Гай, молча кивнула, и сэр Гилберт ушел. Проводив его странным взглядом, Робин посмотрел на Клэренс, и та, угадав безмолвный вопрос брата, принесла колчан, полный стрел, потом длинный лук и, наконец, тяжелый меч, который она с трудом удерживала обеими руками.

– Твой Элбион, брат!

Робин взял меч и почти нежно провел ладонью по рукояти и лезвию, где были выбиты рунические знаки, слагавшиеся в имя меча.

– А это просил передать тебе Вилл Статли, – и Клэренс подала Робину сверток из зеленого сукна.

Робин развернул его, сверток превратился в куртку с серебряным знаком Шервуда на рукаве, глядя на которую, Робин усмехнулся. Клэренс в ответ пожала плечами.

– Я ему тоже сказала, что для зеленых курток пора не пришла: лес был совсем голый. Вилл ответил, что ты все поймешь.

– Я понял его намек! – рассмеялся Робин, но не стал ничего объяснять ни сестре, ни Марианне. – Джон передал только оружие или что-нибудь и на словах?

– Очень много слов! – рассмеялась Клэренс. – Повторить? Только не все из них годятся для женских уст!

– Не надо. Он не откажет себе в удовольствии лично сказать их мне сегодня, – ответил Робин, надевая куртку поверх белой рубашки.

Убрав меч в ножны, Робин опоясался двойным ремнем, прикрепил к нему меч и обернулся к Клэренс. Она порывисто обняла брата и спрятала лицо на его груди.

– Хочешь проверить, достаточно ли прочно окрашена ткань? – ласково шепнул Робин, обнимая сестру и целуя ее в лоб.

– Будь осторожен! – взмолилась Клэренс, поднимая на Робина заблестевшие от слез глаза. – Я умру, если услышу весть о твоей гибели!

Робин провел ладонью по туго заплетенным косам Клэренс и тихо сказал:

– Молись за меня, и со мной ничего не случится. И, пожалуйста, помни, что в Шервуде есть еще кое-кто, чье имя тебе следует упоминать в молитвах чаще, чем ты это делаешь, если делаешь вообще!

Робин посмотрел на Клэренс с суровой требовательностью, которая осталась непонятной Марианне, но Клэренс в отличие от подруги прекрасно поняла и слова Робина, и его взгляд. У нее вырвался виноватый вздох, и она покорно склонила голову в знак того, что исполнит желание брата. Удовольствовавшись ее безмолвным обещанием, Робин отстранил сестру и подхватил с пола колчан и лук. Марианна подала ему плащ и застегнула фибулу на его плече.

– Идем, подберем тебе лошадь.

На несколько мгновений Марианна исчезла в своей спальне и вернулась, убирая что-то за вырез платья. В полном молчании они вышли из покоев Марианны во внутреннюю галерею, миновали ее и спустились во двор. Оставив Робина одного, Марианна вошла в конюшню и вскоре вывела из нее оседланного Воина.

– Как и велел отец, – сказала она, подавая поводья Робину. – Лучшая лошадь для тебя.

Он покачал головой, но Марианна, настаивая на своем, вложила поводья в ладонь Робина и сжала ее своей ладонью.

– Это твой конь, Робин. Он так скучал по тебе!

– Но ведь ты тоже любишь его, Мэриан. Всему графству он известен как твой конь, и вдруг его увидят под моим седлом?

– Ну и что? Ты выручил меня из беды, я отблагодарила тебя, отдав самого резвого коня. Любую из лошадей в Ноттингемшире Воин легко опережает на два-три корпуса, а то и больше. Он нужен тебе, ведь недаром ты назвал его Воином.

Робин обнял жеребца за голову, и Воин довольно зафыркал, потершись скулой о плечо хозяина. Робин и Марианна взяли Воина под уздцы и пошли к воротам Фледстана. По знаку Марианны привратник поднял решетку, открыл ворота и опустил мост. По следующему ее знаку он скрылся в караульном помещении.

Забросив поводья на шею Воина, Робин обернулся к Марианне, взял ее руки в свои и поочередно поднес их к губам.

– Вот и все, Мэриан, – прошептал он с нескрываемой грустью, – давай прощаться.

– Храни тебя Бог, Робин! – сказала Марианна, не сводя с Робина опечаленного взгляда. – Береги себя!

Тут же о чем-то вспомнив, она торопливо достала из выреза платья плоский предмет на черном витом шнуре и подала его Робину. Робин дотронулся до него ладонью – пластина неровной формы, хранившая тепло груди Марианны, была выточена из темного, почти черного янтаря. Она была изготовлена рукой мастера не менее двух столетий назад, отполированный прикосновениями многих рук янтарь светился изнутри, словно в нем было заключено таинственное пламя Времени.

– Это оберег. Видишь, на него нанесена руна защиты Альгиз, – ответила Марианна на безмолвный вопрос в глазах Робина. – Я ведь рассказывала тебе, что моя мать родом из Уэльса. Там до сих пор верят в такие вещи, и этот оберег она получила от своей матери и привезла с собой. Прощаясь со мной перед смертью, матушка отдала мне его и сказала, что он будет хранить от смерти того, кто получит его от меня. Хранить всей силой моей… веры.

Вспыхнув румянцем, она опустила глаза, чувствуя, как горят огнем ее скулы. Она слегка слукавила, но Робин и сам угадал, что она подменила последнее слово. Ее мать – дочь пустошей и ветров седого Уэльса, окутанного древней магией, – говорила дочери о любви, а не о вере. Щемящая печаль больно сдавила Робину горло. Он заставил себя улыбнуться и надел оберег.

– Спасибо тебе, милая, – тихо и ласково сказал Робин и, обхватив ладонями лицо Марианны, заставил ее поднять склоненную голову.

Он осторожно прикоснулся губами к ее губам. Ни страсти, ни любовного трепета не было в его прощальном поцелуе – лишь одна беспредельная нежность перед близкой разлукой.

Сэр Гилберт Невилл стоял возле окна и не сводил глаз с дочери и лорда Шервуда, которые замерли в объятиях, не в силах разомкнуть руки и наконец расстаться. Два силуэта, вырезанные из шелка закатного неба, под аркой ворот… Не различая лиц, Невилл прекрасно представлял себе чувства, которые сейчас владели Робином и Марианной. Но возмущение, охватившее Невилла, когда он увидел, как гость целует его дочь, быстро уступило место глубокой печали и сожалению.

– Какая досада! – горьким вздохом вырвалось из его груди, и, сокрушенно покачав головой, сэр Гилберт решительно захлопнул окно.

Робин легко вскочил в седло, и Воин грациозно затанцевал под ним, сдерживаемый властной рукой. Марианна взяла жеребца под уздцы и вывела за ворота на мост.

– Храни тебя Святая Дева, – сказал Робин, когда Марианна выпустила поводья и подняла взгляд на всадника.

И вдруг, перегнувшись в седле, он подхватил ее и посадил на коня перед собой. Она заглянула ему в глаза, потемневшие сейчас грозовой синью, и увидела в них, как в зеркале, отчаянную борьбу, которая происходила в душе Робина. Но вот его взгляд стал спокойным, глаза посветлели, как глубокие озера, покрывшиеся прозрачным льдом.

– Прощай, Светлая Дева! – опалило ее висок горячее дыхание Робина, его губы на миг прижались к ее лбу, и рука, обхватившая ее стан, отпустила Марианну.

Она соскользнула с коня, и Робин пришпорил жеребца. Вороной, гулко цокая копытами по деревянному настилу моста, прошел танцующей рысью, а потом стремительным галопом помчался к темнеющей гряде леса. Марианна провожала Робина взглядом, пока конь и всадник не скрылись в ночной темноте, и только потом вернулась во двор замка.

Оказавшись в своих покоях, она не раздеваясь легла на кровать. Не в силах уснуть, да и не пытаясь это сделать, она вновь и вновь перебирала каждый день, каждый час, проведенный лордом Шервуда во Фледстане. Такой быстрый бег времени показался Марианне несправедливым: целые две недели пролетели одним мгновением.

Сколько нежности, сколько тепла оказалось в его суровой душе воина! Никогда прежде ни в ком она не встречала такого магического сочетания несовместимых, казалось бы, свойств. И никому она не позволяла ничего большего, кроме обычного вежливого поцелуя руки. Лишь Гаю Гисборну изредка разрешалось поцеловать ее в лоб дружеским поцелуем. Но Робин!..

Ее постоянно переполняло желание прикоснуться к нему, почувствовать тепло его руки, как тогда, в августе, когда он положил ладонь на ее колено. Его поцелуи опьяняли ее, словно старое вино. До сих пор на губах росной свежестью таял аромат весны, переданный его дыханием. В его объятиях, слыша биение его сердца, она чувствовала себя так, словно наконец-то вернулась в давно ожидавший ее родной дом после долгой и трудной дороги.

До сих пор она старалась думать о том, что он не значит для нее так много, что настанет день, который опять разведет их по жизни. И вот этот день настал, но мысль о том, что у них разные дороги, казалась Марианне невыносимой. Она не была искренней сама с собой: она хотела, чтобы у них с Робином был один путь. И теперь, перестав лукавить, она ясно поняла, что влюблена в него с самой первой встречи, с самого первого взгляда. Если бы он не выпустил ее из объятий, пришпорил бы коня и увез с собой? Она бы уехала с ним! Неизвестное будущее не испугало бы ее, лишь бы только всегда быть с ним рядом. Общее осуждение, потеря привилегий знатного происхождения, роскоши и состояния – ничто из этого уже ничего не значило для нее, только бы он ее любил!

****

Оставив Фледстан за спиной, Робин углубился в лес и ехал неспешной рысью к своему лагерю – в самое сердце Шервуда. Встречая по пути стрелков, которые приветствовали его, от всего сердца радуясь как возвращению своего лорда, так и тому, что возвращался он живой и невредимый, Робин, смеясь, отвечал на их приветствия и шутки. Никто, глядя на его лицо, осветившееся радостной улыбкой, не смог бы даже заподозрить, что все это время он находился в напряженных раздумьях о себе, о Марианне, о них обоих. Думал не вместе с ней, как она предложила, а один – и за себя, и за нее. Впрочем, о себе ему почти не пришлось размышлять: собственное сердце он давно уже понял, осознал то, что обнаружил в нем, и примирился после недолгих яростных, но совершенно безуспешных усилий что-либо изменить. Он лишь упрекал себя в том, что провел во Фледстане лишнюю неделю: ведь он был в силах покинуть его на пятый день, когда встал с постели и понял, что рана не беспокоит его, голова перестала кружиться от слабости, а сам он твердо стоит на ногах. Но нет! Потакая собственной прихоти, он вступил с Марианной в негласный сговор считать рану серьезнее, чем она была на самом деле. Зачем ему понадобилось делать вид, что лечение требует большего времени, он знал. Зачем так же поступила и Марианна, он был почти уверен, что тоже знает. Осталось понять одно: как распорядиться обретенным знанием и как поступить. Сердце настаивало на одном решении, разум убеждал в противоположном. И, пребывая в такой борьбе чувств и рассудка, Робин сам не заметил, как добрался до лагеря.

– Наконец-то! – встретил его возглас Статли, едва он спрыгнул с коня и привязал Воина к коновязи.

Статли крепко обнял лорда Шервуда и не сразу выпустил из объятий.

– Пусти уже, Вилл! – рассмеялся Робин, отбиваясь от друга. – Ты прижал меня к сердцу, как возлюбленную девицу!