Друзья и недруги. Том 1

Робину и Виллу Эдрик уделял больше внимания, чем остальным, неусыпно следя, как они тренируются, и вступая с ними в поединки. К зиме бесконечные ратные занятия дали о себе знать, когда Робин, а следом за ним и Вилл выбили меч из рук наставника.

– Неплохо, – проворчал Эдрик, поднимаясь с земли под приглушенные смешки учеников. – Но только когда каждый из вас одолеет меня не меньше десятка раз, я поверю, что эти победы не были случайностью.

Зима принесла отдых от многих работ, и у молодежи появилось время повеселиться. Большой амбар с хорошо утоптанным земляным полом стал излюбленным местом для вечерних сборов. В нем было достаточно просторно, чтобы танцевать, тепло, чтобы сбросить верхнюю одежду и щегольнуть нарядом, – это достоинство амбара особенно ценили девушки. Кто не кружился в быстром хороводе или в парных танцах, мог просто вести разговоры с друзьями, шептаться с подругой, а свет факелов позволял девушкам заниматься рукоделием, чем они тоже старались блеснуть: кто же возьмет в жены неумеху или бездельницу?

Робин очень нравился девушкам. Он был красив, а его обаяние сражало наповал. Ему стоило лишь улыбнуться и бросить приветливый взгляд на любую из них, чтобы притянуть к себе как магнитом. И они улыбались ему, украдкой бросали застенчивые и призывные взгляды, но Робин ни разу не ответил ни на один такой взгляд. Он охотно танцевал, но ни одну девушку не приглашал на танец дважды за вечер. Познавший женщину, в Веардруне он редко проводил ночь в одиночестве, но то было в Веардруне. В Локсли на него ощутимо давил незримый графский венец, заставляя чувствовать себя ответственным за каждый свой шаг. Не будучи ни в кого влюблен, он не хотел никого увлекать и небезосновательно опасался, что не встретит отказа, если зайдет далеко. Зная, как высоко в селениях ценится девичья невинность, если только девушка не уступит тому, кто и так станет ей мужем, Робин не хотел обижать ни девушек, ни их родителей.

И все же одна ему нравилась больше прочих, та, что была самой красивой девушкой в селении, – Элизабет. Он с удовольствием любовался ею и ловил себя на мысли, что в нее он мог бы влюбиться. Но Робин уже все понял про Элизабет и Вилла, причем брата он понимал лучше, чем Вилл самого себя.

Наступило Рождество. После праздничной мессы все поздравляли друг друга, и Элизабет, как и другие, подошла к Робину пожелать счастливого Рождества.

– Спасибо, Элизабет, – ответил Робин и поцеловал девушку в щеку. С внезапной грустью он улыбнулся и вздохнул: – Если бы ты знала, как мы праздновали Рождество в Веардруне!

Заметив, как опечалились его обычно веселые глаза, Элизабет чутким сердцем угадала, что надо сказать.

– Расскажи, – попросила она.

Они вышли из церкви, медленно пошли по дороге, и Робин рассказывал, погрузившись в счастливые воспоминания. Грусть покинула его взгляд, он улыбался, тихо говорил, а Элизабет внимательно слушала и улыбалась в ответ. Вилл шел поодаль, вместе с матерью, и Барбара с трудом прятала улыбку, видя, как сын пристально наблюдает за братом и подругой. Все они направлялись в дом Вилла, где их ждала праздничная рождественская трапеза, и это сильно успокаивало Вилла, но ничуть не умеряло волнения, которое он старательно скрывал. Ему казалось, что Элизабет слишком увлечена рассказом Робина, и не очень-то нравилось, как Робин поглядывает на девушку. Вилл хорошо помнил по Веардруну, как действуют на женщин подобные взгляды брата. Но вот Робин и Элизабет дошли до ворот, остановились, обернулись, поджидая отставших Вилла и Барбару, и, посмотрев в спокойное лицо Робина, который улыбнулся в ответ, Вилл устыдился своих подозрений.

Братьев ожидал не один праздничный стол, а два. Эдрик, не желая встречаться с Барбарой, в дом Вилла идти отказался и не пустил Тиль. Чтобы не огорчать дочь Эдрика, Робин оставил дома сестру и, отдав должное блюдам, приготовленным Барбарой и Элизабет, братья отправились в дом Робина, чтобы продолжить праздновать Рождество вместе с наставником, девочками и Эллен. По дороге Вилл все-таки не выдержал и спросил:

– О чем ты говорил с Лиз? Она слушала тебя как зачарованная, словно ты рассказывал ей волшебную сказку!

– Отчасти так и есть, – рассмеялся Робин. – Она попросила меня рассказать, как праздновали Рождество в Веардруне. Мне самому показалось сказкой то, как это происходило.

– А я, глядя, как ты смотрел на нее, подумал, что Элизабет просто тебе понравилась! – с тайным облегчением рассмеялся Вилл.

– Правильно подумал, – спокойно ответил Робин. – Она мне нравится. Краше нее в Локсли никого нет. Она очень красивая, изысканная и достойная женщина. Ведь причислить ее к девицам будет неправильно?

Он выразительно посмотрел на брата. Столкнувшись взглядом с Робином, Вилл нахмурился.

– На что ты намекаешь?

Робин рассмеялся и пожал плечами:

– Разве намекаю? По-моему, я говорю прямо. В селении все знают, что Лиз стала твоей подружкой. А теперь скажи мне, что ты не спишь с ней почти каждую ночь!

После недолгого молчания Вилл спросил:

– Ты осуждаешь меня?

Услышав вопрос, Робин слегка поднял брови.

– Осуждаю? Нет, – он покачал головой и задумчиво улыбнулся. – Я понимаю тебя и, наверное, в глубине души испытываю легкую зависть. Как она смотрит на тебя, Вилл! Если бы Элизабет подобным взглядом смотрела на меня, я бы не устоял в первый же день!

Вилл ничего не ответил, и Робин вновь рассмеялся.

– Неужели ты думал, что я посягну на женщину брата? Я сказал Элизабет, что Веардрун придется ей по сердцу, полагая, что ты захочешь взять ее с собой. Я же вижу, как ты к ней привязан!

– Как был бы привязан к любой другой, – хмыкнул Вилл.

– Ну-ну, – по губам Робина скользнула быстрая улыбка, и он сменил тему.

То, что было совершенно очевидным для Робина, но не желал признавать Вилл, для Элизабет оставалось совершенно непонятным. Она любила Вилла с прежней неистовой силой и самоотверженностью, но как к ней относится Вилл, не могла разгадать, как ни пыталась. Иногда ей казалось, что он дорожит ею, иногда – что она почти ничего не значит для него. Жизнь Элизабет не была ни простой, ни безоблачной. Она научилась не слышать шепотки за спиной, и, к счастью, они почти прекратились: все привыкли к тому, что Элизабет принадлежит Виллу, не о чем и судачить. Все, даже мать Элизабет, но не отец.

Проводя с Виллом почти каждую ночь, она по утрам возвращалась домой неизменно с тяжелым сердцем. Безмолвное неодобрение отца давило на нее ежеминутно, пока она находилась в родительском доме. Барбара по-прежнему платила ей за помощь по хозяйству, и мать радовалась этим деньгам, но отец отворачивался, едва увидев монеты, давая понять Элизабет, что даже серебро – не слишком высокая плата за девичью честь. Но Томас ничего не говорил дочери. Если ему начинало изменять самообладание, он просто уходил из дома и находил себе работу во дворе. Летом было проще: отец от зари до зари проводил время в полях и на покосах. Когда хлеб был убран и обмолочен, стало тяжелее. Элизабет постоянно ловила укоризненные и возмущенные взгляды отца, но не могла заставить себя отказаться от Вилла и тихо радовалась отцовскому молчанию. Что бы она стала делать, запрети он ей оставаться на ночь в доме Барбары? Ослушалась и убежала бы к Виллу? А он бы принял ее? В последнем Элизабет не была уверена даже в малости.

Однажды в июле Вилл позвал ее на лесное озеро купаться. Элизабет не умела плавать и побаивалась заходить в воду глубже, чем по грудь. Вилл, будучи прекрасным пловцом, решил исправить это упущение и научить подругу плавать. Элизабет доверчиво вложила ладонь в руку Вилла, когда он повлек ее за собой, посмеиваясь над ее страхом. Он долго и терпеливо возился с Элизабет, подсказывая, как надо двигаться, и поддерживая ее, пока она старательно повторяла урок. Бесконечно уверенная в надежной силе его рук, Элизабет наконец смогла проплыть несколько ярдов почти без помощи Вилла. Благодарная ему и гордая собой, она целовала Вилла, стоя с ним по пояс в теплой, пронизанной солнечным светом воде. Заметив, что Элизабет начала дрожать, озябнув от долгого купания, Вилл подтолкнул ее к берегу. Крикнув ей вслед, что он еще немного поплавает, и приказав Элизабет ждать на берегу, Вилл в несколько широких гребков оказался на середине озера.

Элизабет устроилась на отмели, где вода омывала ее колени с ленивым плеском. Она с нежностью наблюдала за Виллом, пока он плавал и нырял в свое удовольствие, любовалась каждым его движением, даже тем, как он трясет головой и отфыркивается, когда выныривает из воды. Почувствовав себя отдохнувшей и согревшись под жарким летним солнцем, она заскучала и решила попробовать еще раз поплавать, но уже одна, без пригляда Вилла. Вначале Элизабет старалась держаться недалеко от берега, так, чтобы можно было нащупать ногой дно. Вода ласково поддерживала ее и больше не казалась опасной. Забыв о прежней робости перед глубиной, Элизабет отважно устремилась дальше от берега.

Ее самонадеянность не осталась безнаказанной. Элизабет вдруг почувствовала, как тело лизнул, а потом обхватил, будто рукой, холодный поток. Она попыталась встать на ноги и окунулась с головой. Хлебнув воды, Элизабет вынырнула и, сохраняя самообладание, стала грести к берегу, но сильное подводное течение не отпустило ее. Забыв об уроках Вилла, она беспорядочно заколотила руками и ногами, но почти не сдвинулась с места: берег оставался таким же далеким, как был. Ее охватила паника, она закричала, и в рот тут же полилась вода. Элизабет вновь ушла с головой в глубину. Задыхаясь, она билась, уже не понимая, где верх, где низ, как вдруг сильная рука обхватила стан и выдернула ее на поверхность. Хватая ртом воздух, Элизабет не успела понять, что произошло, и попыталась на что-то вскарабкаться. Ее немедленно стиснули так, что у нее перехватило дыхание.

– Лиз, ты утопишь меня! Не шевелись, я тебя вытащу, – раздался над ухом голос Вилла.

Элизабет тихо заплакала, поверив, что спасена, и догадавшись, что пыталась забраться на Вилла.

Он вынес ее на берег и, усадив на траву, закутал в свою рубашку: Элизабет бил крупный озноб. Она вцепилась руками в плечи Вилла и прижалась к нему всем телом. Он крепко обхватил ее, унимая слезы и дрожь, не замечая, как у самого от волнения дрожат руки.

– Глупенькая! – с нежностью прошептал он. – Зачем ты полезла на глубину, едва умея плавать? Я же велел тебе ждать меня на берегу!

– Мне было так страшно! – всхлипнула Элизабет. – Мне казалось, что еще не очень глубоко, а когда я поняла, что ошиблась, думала: все, утону!

Вилл обхватил ладонями ее мокрое от воды и слез лицо, приподнял голову и прикоснулся губами к прыгавшим от озноба и плача губам Элизабет.

– Лиз, навсегда запомни две вещи, – сказал он, глядя в ее широко открытые глаза. – Никогда и ничего не бойся рядом со мной. Это первое. Всегда слушайся меня – это последнее. Только эти две вещи, Лиз, и с тобой все будет хорошо.

Как долго она вспоминала потом эти слова и голос, которым они были сказаны, мягкий проникновенный голос. А еще глаза Вилла в тот момент – золотистые, в обрамлении длинных черных ресниц, слипшихся от воды, ласковую улыбку, притаившуюся на самом донышке его медовых глаз. Пережитый страх быстро забылся, а слова, сказанные Виллом, вспоминались вновь и вновь.

Но ей доводилось видеть у него и другие глаза – холодные, отчужденные, жестко сощуренные. Именно такими глазами он неотрывно смотрел на Элизабет, когда она поведала ему, что отец решил выдать ее замуж.

– За кого? – соизволил кратко спросить Вилл, когда смолкшая Элизабет уже не знала, куда деваться от его пронизывающего взгляда.

Это был единственный раз, когда Томас решил поговорить со старшей дочерью начистоту.

– Вот что, Лиззи, я долго ждал, надеялся, что ты сама образумишься, да вижу, напрасно. Он как был Рочестером, так и остался, поэтому ни о какой женитьбе на тебе и речи быть не может. Да он, наверное, и не ведет с тобой разговоров о свадьбе, а уж ты с ним тем более. Ты бегаешь к нему добрых полгода. Пожалуй, хватит.

Элизабет слушала отца, низко склонив голову. Заметив, что она силится не расплакаться, Томас сжалился над дочерью и ласково погладил ее по голове.

– Ты у меня красивая девочка, самая красивая из дочерей. Не бездельница, мастерица во всех домашних делах. Из тебя выйдет хорошая жена, Лиззи. Надо лишь найти того, кто оценит это, не придравшись к тому, что ты уже не девственница. Собирайся! Поедешь со мной на ярмарку. Мне надо продать зерно, а заодно я присмотрю для тебя подходящего мужа.

– А! – рассмеялся Вилл коротким недобрым смешком, когда Элизабет передала ему разговор с отцом. – Так тебя везут на смотрины, как породистую лошадь на продажу: вдруг кому-то приглянешься! Что ж, нарядись, заплети косы позатейливее, не забудь надеть ожерелье, что я тебе подарил. На кобыл всегда цепляют какие-нибудь украшения, чтобы завлечь покупателя.

Оцепенев от обиды, Элизабет не знала, как ответить, да ей и в голову бы не пришло сказать что-нибудь оскорбительное, что заставило бы Вилла выйти из себя, пусть с помощью гнева, но стереть с его лица холодную усмешку. Она слишком горячо его любила, поэтому молча повернулась и ушла, спряталась на сеновале, где до ночи проплакала, пока Вилл наконец не отыскал ее. Не сказав ни слова утешения, он просто вскинул Элизабет на руки и унес к себе в спальню, а утром она с отцом поехала на ярмарку. Вилл простился с ней коротким небрежным кивком, да и ночью был не слишком разговорчив.

Они приехали, расположились в ряду других продавцов зерна, и первым, кто к ним подошел, был Вилл. Элизабет даже вздрогнула, когда увидела его в шаге от себя, и поморгала глазами, решив, что он ей почудился. Нет, это был именно он. Устремив на Томаса спокойный взгляд, Вилл спросил:

– Много ли покупателей?