Свет мой. Том 3

– Ты плаваешь хорошо? – спросил дальше лейтенант – еще миролюбивей.

– Вроде б на воде держусь.

– А я, признаться, слабо; я боюсь воды: раз всерьез тонул. Люди спасли. – И он улыбнулся беззащитной улыбкой детской, показывая ровные белые зубы.

И Махалову опять вспомнились довоенный Севастополь, море и улыбка одной кареглазой девушки. Почему она вспоминалась так ему в трудные моменты. Она являлась перед ним. И он вдруг говорил себе с удивлением: «Вот она! Вижу ее». И уж после этого легко преодолевал свои сомнения в чем-то. Так было всегда с тех пор. Ему было странно, как будто стыдно (он еще стыдился своих чувств, старался не выказывать их) и в то же время радостно в высшей степени.

– У тебя-то что с родителями?

– Не знаю. Мать эвакуировали.

– А отец?

– Погиб в сорок первом. На фронте.

VII

После дополнительного дневного сна как-то легко и быстро ходилось, думалось и делалось все-все под влиянием, должно быть опьянения своей лихостью и молодостью от предстоящей вскорости боевой операции.

К форсированию лимана, назначенного в полночь на двадцать первое августа, все успели, хотя и не без накладок, заблаговременно, не в спешке; ниже по течению Днестра произвели, как водится в подобных случаях, соответствующие замеры шлюпок, чтобы наиболее точно определить время подхода к цели – главным образом для взаимодействия с десантниками авиации и бронекатеров и затем прорыва катеров с танками. Предполагался как бы обхват Аккермана. Шлюпки, числом свыше четырехсот, предназначенные для проведения этой важной десантной операции, были складные фанерные плоскодонные; их, быстро рассредоточенные вдоль берега, подтянутые к воде, и развернули, как только завечерело и начали сгущаться вечерние тени. Каждая шлюпка брала экипаж в количестве двенадцати человек. Это значило: десант включал более четырех тысяч бойцов – автоматчиков – довольно внушительную десантную силу. Надо при этом учесть, что почти все участники его были уже обстреляны, обладали опытом высадки.

На воде за все и всех отвечал шлюпочный командир: он считался старшим, как капитан. И поскольку на Махалова теперь были возложены такие обязанности, он лишний раз – напоследок, перед самым выступлением – придирчиво проверил готовность своей шлюпки: хорошо ли она скреплена крючками в том месте шва, где она обычно складывалась пополам и где была резиновая прокладка, надежно ли вставлены в борта банки для сиденья, в исправности ли планширя – уключины для весел, в комплекте ли весла, и не дает ли днище течь. Так же слышно (и отчасти видно) хлопотали в последние минуты возле распластанных шлюпок и все остальные их командиры: ведь какой-нибудь недосмотр чего-нибудь мог бы дорого всем обойтись на воде да еще в жестоком ночном бою. Участия в нем, казалось, ждали слишком долго: была непростительная пауза тогда, когда десантники снова и снова тренировались в тылу, на высотке, которую всю излазили вдоль и поперек и которую возненавидели за это на всю жизнь.

Махалов, как и все его товарищи, уже был в одной тельняшке. Это было славной матросской традицией не нарушаемой никем: когда морская пехота ходила в атаку, она сбрасывала фланельки или гимнастерки, или робы, и оставалась в одних тельняшках и бескозырках, чтобы вызвать больше панику у гитлеровцев, смертно боявшихся лихих матросских атак, и в маскхалатных брюках – с еще пучками торчащей зеленой мочалки – под цвет травы (для маскировки); за широким поясом-ремнем торчали рожки автоматные, простой наган с барабаном, гранаты. Вид вполне внушительный. Как-никак могущий внушить агрессору должное уважение…

Помкомроты – лейтенант Рыжков – был с расстегнутым воротом гимнастерки, из-под нее виднелась тоже тельняшка; на нем надеты были брюки-галифе и легкие брезентовые сапоги, и был он подпоясан также матросским ремнем, как и все десантники. 18 августа вся подготовка к десанту была закончена. 20 и 21 августа наши вели обстрел к югу от гирла.

Эта теплая августовская ночь, как нарочно, выдалась очень тихой и звездной. Тишина разливалась над водой, лишь над ней плыло урчанье кукурузников, которых привлекло командование для маскировки шума весел, когда четырехсотшлюпочный десант, стараясь не шуметь или шуметь как можно меньше, погрузился при полном вооружении на шлюпки и, тихо гребя веслами, отошел от берега, направляясь как бы двумя потоками в обход       Аккермана. Из района Каладлея и Роксаллея. Летчицы-женщины, кружа на кукурузниках, вдоль противоположного берега, изредка сбрасывали маленькие бомбочки.

Шлюпки, как полагалось в такого рода операциях, следовали в три колонны – в фарватер первой, чтобы потом, на подходе к берегу, занятому неприятелем, развернуться веером и немедля рвануться вперед, к цели. Еще при подготовке (или, вернее, изготовки) в шлюпку Махалова впрыгнул штурман с компасом, объявил:

– Мы будем направляющей!

Так что головная шлюпка, которой правил Махалов, шла крайней справа, и он – один из экипажа – сидя лицом к берегу, следил за темной береговой линией и за тем, чтобы ребята дружно и тихо гребли веслами, и правил, чтобы течение речное не сносило их южней, влево. В его шлюпке, кроме штурмана, были лейтенант и еще совсем щупленький на вид парнишка в каске – минер. И в шлюпке все подчинялись только ему, матросу. Он, рулевой, являлся командиром шлюпки.

– Сколько ж у тебя патронов, друг? – спросил кто-то из десантников у минера. – Что-то мало.

– Да в этот раз дали много.

– Сколько же?

– Тридцать.

– Тридцать?! – удивились ребята. – А у нас на каждого по две тысячи – целая коробка. Без патронов – верная смерть. Что ты, брат!

– Но у меня еще две гранаты.

– А у нас, кроме патронов, по двенадцать гранат на брата.

– Да, у меня и все. Вот дали патроны да щуп для нахождения мин, если делать проходы в минных полях. Так всегда бывало.

И Махалову вспоминалась вдруг санинструктор Настя, которая бегала перед десантом матросским и кричала:

– Матросики, вперед, тут мин нету! Не бойтесь!

Матросы бесстрашно и усиленно гребли к темному берегу.

Вдруг шлюпка, ведомая Махаловым, треснула посередине – видимо от перегрузки, и вода полилась в нее. Лейтенант, увидев это, не выдержал и с испуга балмошно закричал вслед идущим шлюпкам:

– Спасите! Тонем!

Махалов, как сидел на корме, инстинктивно веслом саданул в него, чтобы тот замолчал: ведь противник мог услышать его выкрик. Десантники мигом на ходу связали матросскими ремнями было разъединившиеся борта шлюпок, сжав их. А минеру Махалов велел вычерпывать каской воду из лодки. Каска была единственной посудиной. В это время шлюпки уже приближались к затаившемуся берегу, лодки стали расходиться веерообразно вдаль выраставшего берега. Тотчас же наш кукурузник, поддерживавший эту высадку десанта, поджег единственный деревянный дом, стоявший здесь, в зоне немецкой обороны, чем, кажется, облегчил немцам задачу отражения ночной атаки: огонь пожара осветил ряды черных шлюпок, выползавших из темноты. И немцы разом подняли усиленную пальбу, ударили трассирующими пулями крест-накрест по штурмующим матросам. Однако уже припоздали.

Махалов, сидящий в шлюпке лицом к берегу, и видел этот разверзшийся огненный ад, обрушившийся на наезжавшие шлюпки. Ему даже показалось, что в какое-то мгновение светящаяся трасса прошла между первой и второй парами гребцов – настолько близко она прошла. Просквозила. Чрезвычайно. Махалов тут только вскричал, правя рулем:

– Да гребите же быстрей! Быстрей, ребята, к берегу!

Важно было поскорей вплыть в мертвую для обстрела зону.

Было известно всем, что справа по фронту три раза ходили в атаку румыно-германские части фронтовые и опрокидывали наши десанты. Не хотелось бы иметь повторения тех неудач. А здесь ребята теперь десантировались более успешно: они вбили клин, опрокинули вражескую оборону. И пошли дальше.

Было, что с флагманской лодкой сблизилась вторая, на нее на ходу вспрыгнул штурман, но уже пора становилась выпрыгивать всем в кипящую пучину и бежать, бежать наверх, стреляя на ходу. Дорога была каждая секунда.

Наконец днище лодки заскребло о песок, и она, толкнувшись, встала. Здесь был низкий берег, на нем были какие-то заросли – не то камыша, не то кукурузы, не то подсолнечника, и по стеблям этих высоких зарослей метались отблески от огня с горевшей постройки и пронзали их трассирующие пули. И были видны замаскированные окопы, изрыгавшие огонь. И здесь было то, что быстро сдавались в плен немцы, подымали вверх руки, и небывалое – по три раза контратаковала десантников румынская пехота. Справа, южнее Аккермана, румыно-немецкая пехота даже опрокидывала десант, прижимала его к воде. А на этом фланге все было удачливей: десантники вбили клин в немецкую оборону и уже вошли с боем в предместье Аккермана.

Вот какая-то запустелая улочка. На ней возник некий осевший амбар на пути Махалова. Рванувшись к нему, он закричал:

– Эй, кто там? Выходи! – И зашвырнул туда гранату. Спешил.

Столб мучной пыли поднялся. И все.

Снизу по Днестру наши бронекатера прорвались. Затем с тяжелыми понтонами – катера с танками. Так что город Аккерман, как укрепленный узел немецкого сопротивления, пал к полудню 22 августа. Вследствие этой боевой операции наши передовые части вышли к городу Измаил.

Старинная крепость в Аккермане была разграблена немчурой. Остались одни стены – те, что уцелели.

Рота, в которой служил Махалов, развивая наступление, днем 22 августа уже находилась северо-западней Аккерамана в десяти километрах. И тут-то десантникам, которые еще не погибли, пришлось пережить немалые неприятности вследствие того, что радисты не успели сообщить об их действиях в штаб: связи не стало, и их приняли в штабе за отступающих солдат. В какой-то момент наша авиация так преследовала десантников, что не давала носа высунуть в одном молдавском селе из каких-то навесных, как в шорах, постройках.

В роте не было ни ракет, ни белых простыней, чтобы выкинуть и тем самым показать: сдаемся, не стреляйте, чтобы избежать напрасных потерь. Бомбежка прижала всех к земле, мешала продвижению дальше еще потому, что кругом были открытые поляны. Матросня ругалась. Клялась: вот, мол, будем в Одессе, покажем этим орлам, каких идиотов из них выпускает училище. Разве не видна ошибочность их действий?

Однако лейтенант тут, видимо, решил отыграться на Махалове, подвернувшемуся в этот момент ему под руку – решил, верно, отыграться на нем за то, что тот огрел его веслом при форсировании.

– Махалов, ты остер на язык и рука у тебя не дрогнет, – сказал он с видимой горячностью. – Ну-ка, придумай с умом что-нибудь… Если нет у нас никакой связи – мы беспомощны в такой ситуации.

– Нужно расстелить хотя бы тельняшку, дать видимый знак… Я сейчас попробую… – Он содрал с тела тельняшку, расстелил ее на солнечном угреве перед домом. Только это тоже не помогло, все было напрасно: наши штурмовики кружили низко в небе и постреливали. До тех пор, видно, пока они не израсходовали в баках все горючее. Так подумалось злым десантникам.

К вечеру они вышли из боя.

И уже неразлучно помкомроты Рыжков и Махалов шли, вернее, еле-еле плелись по деревенской улице, выбирая хату, где им следовало заночевать. Лейтенант миролюбиво выговаривал ему, младшему товарищу: