Миражи искусства

Такой поворот раньше Воленскими не обсуждался. И не предусматривался. Не потому, что они не учитывали правил, по которым приглашаемые в гости становятся обязанными приглашать в ответ и к себе. Просто Воленские как бы сами себя отделили от этого обычая, всегда первыми заявляя о намерении устроить очередную компанейскую встречу на своей территории.

– Хорошо, Валюша, мы так и сделаем, – сказал Володя на предложение жены, и, поговорив ещё немного, супруги легли спать.

Воленские начали ходить в гости, и к ним по-прежнему заходили их почитатели, которые если и заметили некоторые перемены в жизни супругов, то не придавали этому особого значения, оставались любезными, приятными, встречно приглашали Воленских в гости, что искренне делали и всегда раньше

Но уже с этой поры нарушено было привычное обоюдное совпадение Воленских во взглядах на друзей и знакомых.

– Не пойду я больше к Зимниковым, – сказала как-то Валя. – Встречают нас с такими лицами, будто на них маски. В квартире неприятный запах. Ты же заметил, они не рады гостям, не дождутся, когда все разойдёмся… Тебя они считают человеком «нужным» в делах и в протекциях, а что до меня, для них я никто…

В другой раз она сказала супругу:

– У этих Симкиных я вижу одних забулдыг. Им бы только пить. Пианино никто и слушать не хочет, а танцуют как брёвна…

«Конечно, она кое-что преувеличивает и не совсем права, хотя права в принципе», – думал Володя, а вслух говорил:

– Да, да… Такие люди…

Постепенно у Воленских изменилось отношение ко всем, у кого им приходилось бывать в гостях. И, не желая навещать их, они и сами стали всё реже приглашать их.

В конце концов никто не стал заходить к ним. Для таких гостеприимных людей, какими на самом деле были Володя и Валя, всё это оборачивалось большим огорчением. Они не ожидали, что так выйдет, и здорово переживали. Но вовсе не собирались отказываться от своих новых взглядов на выбор компаний.

Однажды, в состоянии крайней нервозности, Воленские решили было как-то подправить дело. Они намеревались созвать у себя компанию из прежних самых лучших и верных друзей для празднования своего скромного юбилея совместной жизни, разослали приглашения. Но никто в гости не пришёл, и супруги, совершенно обескураженные, сидели весь намеченный к торжествам день дома одни.

После этого они пробовали заводить новых знакомых и ходить в гости к ним, не забывая приглашать их к себе, но вскоре убедились, что те нисколько не лучше прежних.

Валя, как и раньше, находила какие-либо изъяны в компаньонах и охотно шла на разрыв с ними. Володя соглашался с ней.

Однажды, когда супруги в очередной раз остались в одиночестве, Володя сказал жене:

– Как ты думаешь, милая, может, мы поступаем как-то не так?..

Валя, против обыкновения, промолчала, и на лице её вместе с недоумением можно было заметить искреннюю задумчивость. Она размышляла о случившемся и приходила к выводу, что, пожалуй, нет больше в городе никого, кто сохранял бы к ним былую приятную и возвышающую привязанность. «Изменились все», – решила она, пытаясь успокоиться. Но она не могла не знать и не чувствовать, что теперь и в их с Володей семейной жизни тоска по ушедшему, по прежнему, будет только прибывать.

– Давай возьмём и съездим к кому-нибудь не в городе, ну, так, чтобы недалеко, – предложил Володя. – Он хотел помочь Вале отойти от грустных мыслей и разочарований.

– Но там же у нас никого нет, и не ехать же за тридевять земель, – сказала она и тихо заплакала.

– Как же так нет? – парировал муж. – Да хотя бы моя родственница, тётя Нюра?

– Ну уж тётя… – Валя досадливо махнула рукой, давая понять, что даже говорить об этом ей неохота. Она сильно недолюбливала тётю Нюру за её болтливость и старческую нечистоплотность, а ещё за её неожиданные появления в городе, когда она, неопрятная и невежливая, привозила Воленским молока, яичек и свежины со своего подворья или зелени с огорода. Валя не то чтобы отказывалась от такой помощи, нет, но её коробило настойчивое навязывание помощи; оно как бы ставило тётю Нюру выше над ней и над племянником.

Это явно входило в разрез с культурой общения, которая помнилась супругами по встречам с их былым дружеским окружением. Привыкнуть к тёте Нюре и принять её сердцем Вале никак не удавалось.

Деревня Прадное была не из ближних. Тётя Нюра при каждом случае звала супругов погостить у неё или хотя бы накоротке проведать её. Но те всё не торопились, ссылаясь на то, что им обоим и так приходится отправляться в отпускное время в дальние города, по очереди то в один, то в другой, в разных концах страны, чтобы навещать там стареющих родителей – Володи и Вали. Такие визиты продолжительностью, как правило, недели на три, весьма хлопотны и утомительны.

Но теперь как будто уже и к тёте Нюре можно бы…

И тут по телефону сама родственница вызвала их на разговор и прямо-таки в категорической форме начала настаивать на приезде к ней племянника с его женой.

– Праздник у нас, – говорила она в трубку Володе. – Главными будут один интересный дедок с новой бабушкой, это их будем чествовать, что-то вроде помолвки, ещё соседи, все люди хорошие. Ну не обижайтесь, ждём вас…

– А не съездить ли? – робко спросил Володя у жены, передав ей телефонный разговор. – Ведь нас уже давно никто не приглашал, и мы тоже никого не приглашали…

Валя молча посмотрела в глаза любимому супругу, и он понял, что на этот раз она даже рада случившейся настойчивости тёти Нюры. Ведь выходило, что обычай-то вовсе не истощился, не исчерпал себя, ещё будут и гостевания, и общения, да в чём-то, может, и лучше прежних…

Так оно, к счастью, и произошло. Разумеется, не только в связи с тогдашней поездкой к тёте Нюре. Там, на торжестве, обозначенном как помолвка, было и весело, и просто, и благодушно, да вот из присутствующих, кроме Володи и Вали, были исключительно одни старики. Надо лишь представить: той новой бабушке, звавшейся сугубо на старинный лад – Агриппиной, – за семьдесят! И она из тамошних оказывалась едва ли не самой молодой!

В течение неполных трёх дней, пока Воленские находились в деревне, в паузы, когда там они оставались наедине, а затем и по возвращении домой Валя и Володя по-своему, на шуточный, конечно, манер, забавляясь, комментировали всё, чему стали очевидцами. «Невеста хоть куда!» – то и дело говорили они один другому, и при этом не удерживались от весёлого, добродушного смеха.

Где-то в недрах этого приподнятого их настроения витало уже и то самое, чего нельзя было не предвидеть. Супруги, наконец, обрели смелость решить проблему недостатка общения без чьей-то помощи и прямо у себя дома. Замысел свёлся к тому, что они возьмут ребёнка из детского приюта. Возбуждённые, они объездили с десяток соответствующих учреждений, посетили массу присутствий, где требовалось надлежащим образом оформить намеченное, и через каких-то полгода в семье появился вихрастый ребёнок, мальчик чуть больше полутора лет от роду, заменивший на тот период, казалось, всю большую когорту бывших друзей Воленских. Но то, к удивлению и тех бывших друзей, и многочисленных прежних и новых знакомых, и особенно самих Воленских, было лишь приятным началом.

Уже целиком отдавшись заботам о приёмыше, Валя однажды почувствовала недомогание, и выяснилось, что она беременна. Супруги были в шоковой радости и уже не скрывали её, наоборот, по разным поводам возвращались к ней вплоть до родов. Те прошли благополучно. Валя родила двойню, мальчика и девочку. Лучше этого Воленские и желать не могли.

Володя, будучи по характеру безотказным, стал в эту пору добрейшим помощником жене и всему семейству. Валя его настолько любила, что ей вообще не приходило в голову поправлять его или спорить с ним. Она удивилась его мнению только один раз, когда он сказал, что праздник рождения своего потомства он бы считал полезным и обоснованным устроить, когда сыну и дочери исполнится по году, не раньше. Неисправимый интеллектуал, собиратель всяких любопытных сведений, Володя предлагал воспользоваться одной восточной традицией: по ней самые значимые в отношении любого человека торжества принято устраивать по истечении первого года после рождения, а в старости – по истечении шестьдесят первого года, когда уже целым прожитым «лишним» годом подтверждается: жизнь удалась, «виновник» зацепился за неё основательно и твёрдо.

Вале этот сценарий показался заманчивым и эффектным, и она согласилась на него.

Надо ли в подробностях рассказывать ещё и о том, что через год на торжествах по случаю рождения двойни в гостях у Воленских с удовольствием присутствовали и многие бывшие их друзья, которым супруги по-настоящему никогда и не отказывали в своём расположении? Этот народ уже досконально знал о том новом, что коснулось Воленских, и он очень хорошо понимал, что теперь и всё прежнее, связанное с обычаем, также стало здесь почти как другим. «Всё переменилось», – так бы, интерпретируя свои же слова, могла сказать по этому случаю Валя. Для неё и Володи наступала уже иная пора, вовсе не такая, когда общение требовалось им ради самого общения и оказывалось вроде как неполным, если вообще не пустым.

Такого, с учётом появления на сцене новых, младших участников действа, просто уже не могло быть. Для Воленских и вокруг них начиналась самая настоящая, а, значит, и самая интересная часть жизни…

Простое и очень сложное

ПОВЕРЖЕННАЯ ГЕОГРАФИЯ

Учитель географии Владимир Петрович Солодовников любил выпить, был застенчив, робок, нешумлив и не задирист, в меру общителен. Тот тип премилого, покладистого интеллигентного человека, который, несмотря на несдержанность перед спиртным, как бы востребован окружающими: он легко порассуждает о какой-нибудь сложной жизненной ситуации, легко отведёт чью-то беду. Соседи любили его и, сочувствуя ему, выручали, кое-когда, не требуя оплаты отдавая ему немного имевшегося у них зелья в натуре или выкраивая в долг на выпивку небольшие суммы денег, какие он запрашивал и, к его чести, почти всегда возвращал в обещанные им сроки.

Можно сказать, то было хорошее, светлое время. Но постепенно стиль употребления алкоголя у Владимира Петровича становился другим. Учитель спивался. Множились невозвраты заёмных сумм. Бедолагу всё чаще видели в компаниях сомнительных, бомжовых, норовивших прятаться по подвалам и обиравших каждого, кто к ним пристраивался.

Теперь на его лице и во всём облике ясно виделись крайняя растерянность и невозможность выйти из несуразной жизненной колеи, всё дальше заводившей его в тупик. Одновременно он, как человек воспитанный и совестливый, чувствовал себя всё более виноватым перед сообществом окружавших его людей, перед своей семьёй и в особенности перед женой, преподававшей в одной с ним общеобразовательной школе и управлявшей скромным совместным заработком.

Как раз по решению жены положение учителя до крайности усложнилось.

Бедная женщина заявила мужу, что ввиду подорожания жизни и возраставших расходов на воспитание детей и в целом по внутрисемейному хозяйству она больше не в состоянии давать ему денег на приобретение алкоголя, на выплату долгов и вообще всего, связанного с выпивкой. Географ этим был прямо-таки обескуражен. С лица его уже не сходила хмурость; он замкнулся, всё больше мрачнел, стал малоразговорчивым, неконтактным, вялым. Однако свою новую участь принял безропотно. Семейных денег не крал и не отбирал. Зато пить ему приходилось реже. Пьяницы хорошо знают коварство этой методы. Реже – не значит меньше. Оскучавший по выпивке алкоголик прежней дозой не насыщается. А раз так, очередная, увеличенная доза надольше выбивает его из колеи. Ведь кроме тяжёлого, скверного самочувствия, которое приходит вслед за непосредственной, «календарной» выпивкой, донимают похмелья, парализующие остаток воли. Из-за всего этого проще простого потерять и работу, и то сочувственное отношение, которое могут ещё какое-то время проявлять к матёрому пьянице все, кому он знаком.

Для него наступает пора полного социального отторжения.

В первый раз мы с ним заговорили у моего подъезда, куда он, завидев меня, шедшего уже в наступившей темноте с работы, спешно приблизился от своего, что рядом, в одном доме. Во дворе я был известен тем, что при заселении дома я первым подал судебный иск о возврате приличной денежной суммы, которую взяла с меня строительная организация – за улучшенную отделку квартиры. Отделка действительно была улучшенной, однако строители выполнили её по своей инициативе, без соответствующего письменного заявления с моей стороны, а также – без соответствующего договора. При этом оказалась намного завышенной утверждённая сметная стоимость всей постройки, что выглядело подсудной махинацией. Процесс я выиграл, вслед за чем иски немедля подали другие соседи, оказавшиеся в такой же финансовой ловушке. Им тоже вернули деньги.

Приобретённый мною в этой связи авторитет в какой-то мере, видимо, смущал Владимира Петровича. Он, как, впрочем, и другие соседи, мог, наверное, думать, что если я действовал так смело и эффективно, то мне обязательно кто-нибудь сильно покровительствовал, и в таком случае я, хоть и не значился руководителем или начальником, но заслуженно нёс ауру этого приподнятого сословия. Как и всякого, кто представлял его, меня, значит, также полагалось уважать и побаиваться.

По прошествии какого-то времени история с судом забывалась, но след от неё сохранился. Благодарность ко мне, человеку, сделавшему добрый почин, куда сам собой входил интерес и нескольких десятков других людей, не истлела.

Может быть, именно из-за такого необычного моего статуса учитель географии, постоянно озабоченный поиском денег на выпивку, долго не просил их у меня. Ведь и без того мой вклад в материальное благосостояние его семьи, а, стало быть, и его самого, вклад хотя и косвенный, но одновременно и по-настоящему реальный, был, что называется, весом и значим. Но так уж было, наверное, суждено, что Владимир Петрович, исчерпав многие способы выклянчивания денег у здешних людей, вынуждался переступить и через тот порог, каким он сам отгородил себя от меня.

Назвав меня, Владимир Петрович извинился, что уже поздним вечером задерживает меня, но попросить в долг сразу не решился. В свете висевшей под карнизом электрической лампочки я увидел его глаза, почти совсем прикрытые веками, и понял, что он плачет. «Я хотел попросить…» – произнёс он болезненным голосом, как бы через силу преодолевая молчание, которое затягивалось.

Мне, конечно, хорошо было известно, чего он хотел просить, и казённо спрашивать, в чём дело, не требовалось. «Я дам, если вам нужно, только сможете ли вы вернуть?» – сказал я ему. «Да как же не вернуть? Верну обязательно. К следующей неделе…» – Он торопливо взял протянутую мною банкноту и, слегка поклонившись, не задерживаясь, отошёл.