Миражи искусства

Полученных денег доставало ему на поллитровку водки, но я имел в виду, что, как выпивоха, Солодовников предпочтёт вино, причём подешевле, или даже самогон, что ещё дешевле, и такая сумма для него удовлетворительна. В искренности его заявления я не сомневался, а вот насчёт того, сможет ли он вернуть, уверенности не было никакой.

«Ладно, – сказал я себе, – случай, когда теряешь вот так, выручая забулдыг, не первый. Ну, не отдаст, так ведь тогда и я не стану ссужать. Вот – как другие…»

Подумав о других, которым учитель, скорее всего, здорово надоел, я испытал некоторую неловкость и смущение. Причин этому набиралось несколько. Во-первых, неудовольствие кого-то, кому Владимир Петрович долг не вернул, вряд ли бы должна затрагивать меня. Плохого окончания мои отношения с ним ещё не получили, и мы расстались посреди нормы, какая распространяется на участников договора. Как я могу не доверять человеку просто вдогонку чужому недоверию к нему? Второе: я сам, не дожидаясь изложения просьбы в её полноте, предложил ему в долг. В таком случае я посягнул на свободу заёмщика, на его право свободного запроса и, значит, с опережением, навязчиво подтолкнул его к обязанности вернуть принятое, что придавало некую неопределённость договору; эта неопределённость выпадала больше в пользу взявшего в долг; иначе говоря, – право на обязательное получение мною денежной суммы от заёмщика я почти напрочь терял, в моральном плане – уж точно.

Меня, конечно, мало волновала потеря скромной суммы. Но, как уязвлённый нарушением по моей вине традиционной схемы заключения договора, я продолжал размышлять о странной сложности отношений, в которые людям приходится ставить себя друг перед другом, принимая или уступая даже микроскопические права и обязанности. Вовсе не тот ведь был у меня интерес, чтобы вот так, из простой прихоти, опережая запрос, дать человеку взаймы. Ситуация не для куража. Я подспудно ощущал какую-то потребность разобраться в ней и приходил к выводу, что через неё мне бы хотелось лучше понять состояние моего должника. Кто он? Из-за чего такой?

Странным было то, что уже в первый раз имев с ним дело и зная, что он учитель, воспитатель, наставник, то есть – пример другим, я находил его вроде как желавшим освободить себя из тяжёлого ярма алкогольной зависимости, только этого он уже сам сделать не в силах и не может.

Какая преграда встретилась на его пути и так его смяла и обездвижила?

В суете будней я пытался не выходить из потока этих не вполне ясных рассуждений, надеясь таким образом по возможности вернее оценить поведение Владимира Петровича в предстоящее ближайшее время. Даже не оценить, поскольку из-за моей плотной занятости, частых и длительных командировочных выездов за пределы города оно, скорее всего, осталось бы для меня неизвестным, а – хотя бы предположить, схематично представить его. При этом меня, разумеется, не могло не беспокоить то, что, со своей стороны, я, ссудивший пьянице, несу прямую ответственность за такой поступок.

Что в нём не было никакой логики, мог сказать любой, кто выручал и перестал выручать Владимира Петровича, да и вообще любой, кто имеет понятие о существе и о тяжёлых последствиях образа жизни, сопряжённого с пьянством. Людей, не сведущих в этом вопросе, практически нет. Ты лишь потворствуешь падению человека, только и всего, что они посчитали бы нужным сказать мне. Да ещё, наверное, могло прозвучать не одно обвинение в экзальтациях, для данного случая бессмысленных и вовсе неуместных.

Внутренние монологи, исходившие из факта первого «дворового» контакта с учителем, получали во мне пульсирующее развитие, укладываясь довольно тяжёлым грузом на моё сознание.

К моей радости, этот сложный этап отстранённого всматривания в загадочные тонкости изломанной чужой судьбы закончился для меня быстро и благополучно. Должник вернул мне занятую сумму в условленный срок, и я заметил, что для него это также было невероятным облегчением.

Я увидел его благодарно улыбнувшимся, а на мои осторожные, поощрявшие его к обычной скромной общительности, но как бы не имеющие к делу никакого отношения и обтекаемые расспросы, всё ли у него в порядке, он даже дал несколько обстоятельных ответов и позволил себе пуститься в некие недлинные и не утомившие меня рассуждения о текущем нашей жизни и жизни нашего двора и дома.

Уже расставшись с ним, я думал о том, что сосед каким-то, видимо, очень дальним чутьём улавливал и даже старался угладить мои сумбурные мысли, касавшиеся нашего знакомства, в котором не содержалось ничего, кроме чистой вежливости и намерений соблюсти элементарную порядочность, но в то же время пятном торчало известное мне да, безусловно, и ему общественное или, если проще, местное мнение – о его хмельной наклонности.

Трудно было судить, в какую сторону и как далеко могли бы распространяться эти наши скрытые даже от самих себя, но проникавшие сквозь нас отношения с элементами искренней уважительности. Тем не менее они уже были явными, и теперь мы оба хорошо знали об этом. Их наличие выражалось хотя бы в том, что алкоголик, передав долг, не захотел даже намекнуть на возможную необходимость нового займа ему, которая могла последовать едва ли не через какой-нибудь час-другой; что он был как бы твёрдо уверен: я не откажу ему; я же, в свою очередь, готов был снова и сразу дать ему в долг как только он попросил бы меня об этом. «Таковы мы как личности, – пробовал я рассуждать, поддаваясь обаянию минимально уяснённого. – Их постижение вряд ли когда удовлетворяет наши запросы. Но хорошо уже, если нам дано хотя бы на чуток придвинуться к ним, познавая их. Очутившись ближе, понимаешь больше…»

И тут я вспомнил, что человек, только что переставший быть моим должником, и по виду, и по манере говорить и рассуждать нисколько не походил на выпивавшего и тем более на пьяницу, каким я, видя его раньше очень редко и то издали, в основном же со слов многих жильцов нашего дома, доверяя им, считал его. Заморённый, уставший, огорчённый – да; в остальном же обычный, как то говорят о выпивающих лишь иногда. Скажу ещё больше: точно то же я наблюдал и в нашу с ним первую встречу да как-то не соизволил придать хоть какой-нибудь вес этому странному своему упущению.

Дни проходили за днями, и то доверие, которым мы взаимно прониклись в отношении друг друга в самом начале, не только не истаяло, но и возросло. Учитель географии несколько раз брал у меня в долг, и столько же раз исправно возвращал.

Мы договорились, что, если ему потребуется, он может находить меня у гаража по вечерам, когда я ставлю машину после поездок по городу или в районы. Гараж был в какой-то сотне метров от дома. Я не торопился уйти оттуда, закончив свои дела.

Хорошо было чувствовать медленно спадавшую усталость онемевших за день мышц, перекинуться парой фраз с кем-нибудь из приятелей, также ставивших здесь машины в соседних боксах. Владимир Петрович, казалось, менялся на глазах. Я, было, начинал подумывать, что вот ведь как хорошо всё пошло, может, он наберётся воли и растопчет, искоренит свою пагубную привычку. Как бы изменилась его жизнь!

Одно вот это выпрашивание денег с последующей отдачей, одно это каких стоит моральных трат и усилий. Я ни разу не заводил с ним разговора на эту щекотливую тему. Уже можно было от души радоваться хотя бы тому, что получалось. Наречённый алкоголиком, учитель приобретал облик приличного и доброго человека.

Но однажды мне пришлось глубже рассмотреть наши с ним отношения и не на шутку встревожиться его состоянием. Я что-то чинил и чистил в подкапотной части, когда Солодовников появился в проёме гаражных ворот. Он принёс взятый долг, и, как всегда в прежних таких случаях, смотрелся уже в привычном для меня слегка приподнятом и раскованном виде. Был, как я считал, удобный момент, чтобы разговорить его о том неясном и почти таинственном, державшем его, что называется, на поводке.

– Мы с вами уже достаточно знакомы, – сказал я, – могу я спросить вас, из-за чего вам нужно пить? Почему вы не решитесь бросить?

– Да, разумеется, я не собираюсь ничего скрывать, – начал он обстоятельно и ровно. – Однако раньше, когда я пытался кому-нибудь говорить об этом, надо мной смеялись, и мне становилось обидно. Надеюсь, что когда я начну говорить с вами, такого не произойдёт. Хотя – не знаю…

Объяснение, перетекавшее в некое условие, которому я должен следовать, было совершенно уместным.

Каких-нибудь пять минут назад ко мне подходил один из водителей – приятелей по гаражному ряду. В смысле выпивки он числился «обычным», не отказывал себе после трудового дня, и, когда, бывало, он просил у меня в долг, я давал, зная, что напоминать ему о возврате не нужно. Василий, так звали этого приятеля, и на этот раз обратился ко мне с тем же, но сказал, что ему понадобится побольше. С кем-то и не с одним он собирался обсудить и решить какой-то важный для него вопрос прямо сейчас, в этот вечер, в его гаражном боксе. Непременно с распитием спиртного.

Я заглянул в свой бумажник, вынул оттуда все деньги, какие в нём были, и, спросив, хватит ли столько, отдал их. Помню, мы даже успели коротко поговорить «за жизнь», и в одной из фраз, кажется, когда прозвучала просьба приятеля о займе, он, видимо, желая сказать, что ведь и такую сумму я не откажу ему, как бы в тему, с едва заметным пренебрежением упомянул о моих преференциях Владимиру Петровичу. Дескать, ему-то, вечному попрошайке, ты, верно, теперь не отказываешь?

Это был бесцеремонный выпад в отношении нас двоих с Солодовниковым, но более всего в отношении учителя.

Выходило, что на нём как лежало пятно пьяницы, так оно и оставалось во мнении местного сообщества. Я знал Василия как парня грубоватого, любившего кого-нибудь поддеть, как бы испытывая этим на выдержку, всегда извинял ему эту его темноватую слабость, но в данном случае я был серьёзно задет и уязвлён. Возразить ему просто не нашлось времени, так как Василий спешил и скоро ушёл.

Но теперь эпизод с ним служил мне дополнительным пунктом, который я вынуждался учитывать в начатом разговоре с учителем.

– Заранее приношу извинения и обещаю не делать ничего, что бы обижало вас, – сказал я ему.

– Спасибо. Впрочем, я сам давно уже хотел кое-чем поделиться с вами, да остерегался.

– Ну, вот теперь-то вам ничего, кажется, не препятствует. Смелее.

Я посмотрел через открытый проём ворот наружу, где уже спускались плотные вечерние сумерки, включил внутреннее освещение, достал находившиеся под верстаком две небольшие самодельные деревянные одноместные скамеечки, расставил их поблизости от заднего номерного знака машины, так, чтобы каждый из нас мог поудобнее усесться на них друг перед другом, жестом руки пригласил Владимира Петровича сесть, и теперь, глядя, как он охотно усаживается, оставалось лишь позаботиться о том, как бы правильнее выбрать тональность и содержание нашей беседы, провести её ровнее и эффективнее.

– Для начала я хотел бы знать: вы считаете себя алкоголиком?

– Другие это скрывают, а я – нет. Зачем? Да – я из их числа.

– Но с тех пор, как я даю вам в долг, я не видел вас выпившим.

– Это лишь черта моего организма. Я, знаете ли, не пьянею.

– Разве такое возможно?

– У меня с этим нет проблем. Когда вы или кто-то другой даёт мне денег, у меня проходит неуверенность, что выпить мне будет не на что. Я обретаю, конечно, не душевный покой в его желательном идеальном виде, но всё же мне становится спокойнее. В таком режиме я пью меньше, и мне достаточно. А сам приём спиртного у меня тоже особенный: я пью ночью. Легче спится. И на работе я в меру свеж.

– Пьёте частями или всю вашу «норму» сразу?

– Бывает, что и по-раздельно, а чаще – сразу.

– Каждую ночь?

– Нет. Иногда через раз, иногда и через пять дней, через неделю.

– А запои – случаются?

– Всё вместе взятое, собственно, и есть запой. Иногда он более выраженный, это когда я вынуждаюсь пропустить не только ночью, но ещё и днём, как бы в похмелье. Однако такое редкость. В основном, когда нет денег, когда они кончились, а взять, занять не у кого, и портится настроение, самочувствие…

– А у жены вы разве не могли бы иногда брать? Я наслышан о её строгости к вам, но это ведь в семьях принято и, если в пределах допустимого, то бюджет особо не страдает. Не обходятся ведь и без домашних, пусть и нечастных застолий с приглашениями гостей. В вашем случае это бы тоже могло снимать обеспокоенность…

– Прекрасно понимаю, о чём вы сейчас говорите. Мы с супругой, когда я настаивал, пробовали выкраивать, но мне при этом всегда казалось, что уговор с нею не может быть долгим. Даже имея свои, то есть – от неё, шёл и находил в долг, репетиторствовал. Сущие крохи, поймите. Как говорится, – для гарантии. Сейчас, когда она знает, что я беру у вас, она не отказывает, уступает мне, это ведь при таком порядке не столь уж и много. Супруга, скажу вам, хорошо понимает вашу заслугу перед домом и неизменно доверяет вам, говорит о вас с уважением, меня не пилит. А я, в свою очередь, приобретая спиртное, ни с кем не делюсь. Пьющие компании хороши для веселья, для праздников, для удовольствия души. Тут же не до этого…

– Выходит, я со своими ссудами тот человек, на котором держится ваш благополучный запой?

– Именно. Только вы, кажется, говорите это с оттенком иронии?

– Поверьте, нисколько.

Промелькнула небольшая пауза. Можно было удовольствоваться: всё шло хорошо.

– С чего мы начали? А, да. Я уже спрашивал: почему вы не решитесь бросить?