История Смотрителя Маяка и одного мира

Малум улыбнулся.

– Но для этого – тоже, понимаете, необходимая формальность – вам нужно подать прошение о помиловании.

«Всего лишь подать прошение», – прозвучало в голове. Гордость не мешала ему обратиться к несправедливому королю, он не видел ничего зазорного в том, чтобы такой ценой избежать мучительной казни. Но Малум явно не закончил.

– Разумеется, если король сохранит существующие полномочия по Декларации, среди которых есть и право помилования.

Вот всё встало на свои места – и профессор отругал себя за несообразительность. «Хорошо, что недолго мне осталось быть таким глупым», – зло подумал он.

– Это будет решать Совет, – впервые отозвался Голари.

– Конечно, – кивнул Малум, – но члены Совета, многие из которых испытывают безмерное уважение к вам лично, лори Претос, наверняка не захотят принимать необдуманных и вредных для вас решений.

Карты были открыты, но Голари не хотел играть. Он хотел, чтобы его оставили в покое. Собственное геройство казалось чем-то до основания фальшивым, поэтому он поморщился, когда сказал:

– В таком случае я хотел бы, чтобы Совет принимал взвешенные решения, а не под влиянием сиюминутных обстоятельств.

Малум усмехнулся, явно смущённый храбростью этого никчёмного штатского.

– Как знаете, лори Претос. Но я советовал бы вам хорошо подумать, – и, словно переходя к менее важным вопросам, сказал: – Кстати, лири Фэтч и лори Мэлл просили дозволения встретиться с вами. Кажется, они хотели передать какие-то книги. Я ответил, что не возражаю, но сначала узнаю ваше мнение.

Голари захотелось зажмуриться и замотать головой: «Нет, нет, нет!» – кричал кто-то внутри, как в детстве, когда умерла его любимая собака. Но ответил он только положенное:

– Хорошо, я не возражаю.

– Поскольку не вы их пригласили, то мы засчитаем двоих за одно свидание. Так что вы сможете встретиться ещё с кем-то по вашему выбору, – великодушно добавил Малум.

Голари в очередной раз усмехнулся и в благодарность отвесил шутливый поклон. И когда Малум уходил и их взгляды встретились, то профессору показалось, что птичник первый раз смотрит на него как на человека.

Регана и Мэлл держались до смешного трагично, так что Голари даже немного смирился с их визитом.

– Располагайтесь, прошу вас, – почти не шутя, сказал он, – жаль, что не могу предложить вам даже воды, – добавил бывший Первый советник, подняв кувшин и убедившись, что в нём пусто.

Мэлл поспешно выставил на стол бутылку вина и какой-то свёрток.

– Вот, это вам, лори, что удалось пронести, – отозвался ректор.

– А это антология кахольской поэзии – думаю, она вам пригодится, – выступила вперёд Регана, выкладывая на стол книгу.

Её платье занимало большую часть камеры, и вообще они смотрелись неуместно, как нищие на приёме у короля.

– Я очень благодарен вам, друзья, за заботу, – искренне проговорил Голари, но подумал, что лучше всего было бы на этом и закончить трогательную встречу.

Регана вдруг стала тереть глаза, хотя её последнюю Голари заподозрил бы в сентиментальности.

– Неужели… неужели они, правда, вас казнят? Это дикость! – с волнением произнесла лири Фэтч.

Чтобы понять, на сколько именно фальшивыми были её слова, требовалось некоторое напряжение сил, на которое Голари не был способен. Поэтому он прикрыл глаза, представляя, что ей действительно, на самом деле, жаль, что умирает её коллега и сообщник.

– Продолжайте изучать древнекахольскую поэзию, во что бы то ни стало, – произнёс Голари, вспоминая о своих обязательствах, – я уверен, что её возрождение близко.

Тут Мэлл неожиданно склонился к самому уху профессора и со странно сочетавшейся с его обликом звериной грацией прошептал:

– Что, хотите хорошо выглядеть в мемуарах, лори Голари, или всё-таки скажете нам, чтобы мы не обсуждали завтра на Совете полномочия Оланзо?

Голари вздрогнул, а Регана что-то недовольно прошептала, как будто всё пошло не так.

– Это единственный шанс в ближайшее время отменить права Короля по Декларации. Завтра Совет проголосует так, как надо. Мы все это знаем. Так чего вы хотите от меня, зачем пришли? – почти сорвался на сдавленный крик профессор.

– Тихо, тихо, – повторял Мэлл, как будто успокаивал ребёнка, – мы не хотим лишать вас шанса на спасение. Вы уже написали прошение к Сэйлори?

В холодной камере вдруг стало душно. Голари совсем забился в угол и смотрел затравленно, как будто не его коллеги, а пара птичников пришли к нему вести изощрённый допрос.

– Вы не хотите марать руки, вот чего вы не хотите! – Голари смотрел почти с ненавистью, так что Регана даже сделала невольно шаг назад. – Хотите, чтобы я сам не принял вашего великодушия! Хотите, чтобы всё красиво было, как в древнекахольской балладе. Не можете даже за своё решение взять ответственность, обязательно нужно ещё меня измучить, – Голари повернулся лицом к стене и сжался в комок, сотрясаемый сухими рыданиями.

Мэлл тихо подозвал стражников, звякнула решётка, и посетители удалились. Мэлл напоследок всё-таки сказал: «Если передумаете, просто напишите прошение. Вы ни в чём не виноваты», вызвав неодобрительный взгляд Реганы.

Немного придя в себя, Голари провёл неплохой вечер, потягивая отличное вино (которое сразу, с первого глотка, подарило измученному организму желанное успокоение), перечитывая любимейшие места кахольских поэтов и почему-то напевая старинную балладу Лесной стороны:

Я в этом сумрачном лесу

не гость случайный –

я здесь живу.

Мне волки-людоеды напевали

кошмаров колыбельные ночами,

а совы ухали и хлопали глазами:

у-ху!

Мне чёрные деревья заменяли

и крышу, и небес высокий свод,

огни слепили и вели в трясину

лесных болот.

Улитки и лягушки совершали

исполненный величия обряд

и с почестями хоронили в иле

в бою с болотом павшего меня.