История Смотрителя Маяка и одного мира

– Если вы намерены показать мне город, лори, то это очень любезно с вашей стороны, но я… но сейчас, честно говоря, не лучшее время для экскурсии, – наконец сдался Тео.

– Да мы уже пришли, – улыбнулся в ответ новый знакомый, открывая перед гостем столицы дверь с мелодично звякнувшим колокольчиком.

Сложно было сказать, кто кого привёл пить кофе. По дороге Тео растерял свой альтруистический порыв и мечтал только где-нибудь сесть и не двигаться, притвориться камнем мостовой, которые так искусно выкладывают местные мастера.

Надо сказать, что младший Гранций, оправдывая славу своей семьи как тонких ценителей искусства, несмотря на усталость, не мог не восхититься красотой старинных улочек, которыми вёл его новый знакомый. Каждое здание, помимо того, что само являло собой предмет высокой архитектуры – с этим арками, колоннами, барельефами, которые отец Тео бесконечно обсуждал с архитекторами Морской стороны, споря до хрипоты, доказывая, что дома должны быть не только удобными, но и красивыми, – ещё и крайне удачно соседствовало с остальными, не выбиваясь и не теряя своего образа при превращении в улицу, чего так не хватало провинциальным городам. Богатые жители провинции, к сожалению, чаще хотели выделить свои дома неуместными архитектурными изысками и даже, наверное, радовались тому, насколько их особняки не сочетаются с общим обликом города. Впрочем, многие города, у которых были неравнодушные горожане и порядочные служащие, вполне успешно продвигались в сторону прекрасного.

– Кофе по-синтийски? Или по-илайски? С корицей, с молоком? – терпеливо спрашивал спутник Тео, пока тот задумчиво стоял в центре зала.

– По-синтийски, пожалуйста, – пробормотал Тео и полез в карман за монетами, но его мягко остановили.

– Позвольте мне угостить вас, пожалуйста, у меня так редко бывают гости, – с обезоруживающей улыбкой произнёс человек, называющий себя Защитником.

Тео не стал спорить. Нельзя спорить, когда нет сил даже стоять на ногах. Силы нужны были, чтоб отыскать свободный столик и сесть, посматривая в огромные окна на прохожих и в панике соображая, из-за чего эта ужасная слабость. «Может, я умираю? И это предсмертные видения? Может, рассудок напоследок вздумал продемонстрировать мне, что мир не так послушен правилам логики, как я всегда полагал», – думал Тео, и даже эти мысли в голове крутились медленно и неуклюже, как большие рыбы в маленькой луже. Неуклюже – в луже…

Кофе. Запах, похожий на сожжённую красоту, на раннюю осень в предгорьях, на растопленные дыханием узоры мороза на окнах. Тео благодарно улыбнулся миру и тому, кто называл себя его Защитником.

– Извините, я, кажется, не представился: здесь меня называют Астианом Ум-Тенебри, раз знакомству, – произнёс кофейный благотворитель.

Тео представился в ответ, и под его взглядом Астиан усмехнулся:

– И да, я называю себя Защитником, потому что я и есть Защитник. Вы ведь об этом думали всю дорогу?

Тео смотрел, как мама с сыном проходили мимо окон кофейни, и сын приветливо помахал кому-то внутри и долго не хотел уходить, с присущей детству эмпиричностью проверяя руками свойство стекла неожиданно отгораживать пространство.

– Я об этом думаю всю жизнь, – мрачно усмехнулся Тео.

Его собеседник кивнул.

– Иначе вы бы не оказались здесь, со мной, – серьёзно отозвался он.

А, ну да. Это ведь человек, который называет себя Защитником. Тео постоянно возвращался к этой мысли, как стрелка компаса к северу. А можно ведь было просто довольно приятно побеседовать и разойтись. Поговорить о погоде. О новостях.

– А что происходит… о чём вы говорили на площади? – попытался Тео.

– Король собирается развязать войну. Он зазнался, как это часто бывает, когда одному ребенку случайно перепадает больше игрушек, чем другим. А я не для этого сохранял мир от Зримой Темноты. Не для этого, – пробормотал Астиан, качая головой.

Разговор не шёл. Тео чувствовал, как будто увяз на весенней горной дороге и не может сдвинуться. Только смотрел, как убывает великолепный кофе, и слушал, как шумит город, заглядывая в кофейню с каждым звоном колокольчика.

– Вам не помешало бы немного отдохнуть, – по-отечески мягко и заботливо сказал Астиан, обеспокоенно поглядывая на бледное лицо своего собеседника.

Вдруг Тео усмехнулся: ведь именно для того, чтобы поговорить с Защитником, он и бросил всё то, что было его жизнью, его прекрасной, наполненной смыслом и радостью познания жизнью в Ледяном Замке. И вот теперь его желание исполнилось – как в кривом зеркале, как насмешка мира над его самонадеянностью.

– Помните, наверное, эту притчу про художников? Когда Защитник обратился ко всем жителям Шестистороннего и предложил нарисовать мир – таким, каким они хотели бы его видеть. И обещал воплотить лучшую картину. А потом сбежал в горы, гонимый неисполнимым обещанием, потому что лучшая картина оказалась одновременно самой страшной.

Тео кивнул. Конечно, он помнил всё Жизнеописание практически наизусть.

– Я ведь и сам – не смог придумать ничего нового. Думал, что создам новый мир, а получилось, что я просто…

– Именем Короля, прошу вас следовать за нами, – прозвучали над столиком аккуратные, как внутренний карман для стилета, слова.

Сквозь окончательно сгустившийся туман в своей голове Тео увидел двух птичников, непринуждённо беседующих о чём-то с Астианом. Затем они увели единственного друга Тео в Тар-Кахоле. Тео запомнил, как Астиан приветливо помахал ему на прощанье. А затем, словно нырнув в ледяную воду, понял, что произошло, выбежал из кофейни и стал кричать, чтобы они оставили в покое Защитника – да так, что один из птичников отстал и несильно ударил его под рёбра – ровно настолько, чтобы Тео пришёл в себя на каменной мостовой Тар-Кахола, когда вокруг уже сияло солнце, а прохожие заботливо интересовались, не нужна ли ему помощь, переглядываясь в ответ на вопрос: «Куда увели Защитника?» – единственный, который интересовал Тео. Настолько, что он даже забыл уточнить: «Человека, который называет себя Защитником».

Глава 9

9.1 Realibus

9.1.1Senatus bestia, senatores boni viri[54 - «Сенат – зверь, сенаторы – добрые мужи» (лат.).]

День хорошей погоды в Тар-Кахоле выдался пасмурным. Тем не менее горожане украсили свои балконы первыми цветами и выглядывали, поджидая королевский кортеж. С этого дня официально начиналась поздняя весна – время каникул маленьких тар-кахольцев, первых настоящих походов в Невысокие горы и другие окрестности столицы, тёплого солнца и гастролей уличных театров. Поэтому жители города смотрелись празднично, хотя где-то за их спинами чувствовалось дыхание угрозы войны с Синтом и крамольная неуверенность в том, что правитель всё делает правильно.

Но все, как обычно в этот день, улыбались и дарили друг другу цветы, король махал подданным из своей кареты, а под Аркой Победителей даже задержался и вышел поприветствовать горожан. Оланзо выглядел излучающим неоправданную уверенность и даже подозрительную браваду, и те, кто хотел верить в лучшее, могли удовлетвориться этой картиной.

Другой участник королевского выезда не желал выставлять себя на всеобщее обозрение – поэтому сидел у того окна кареты, которое было наглухо задёрнуто парчовой шторой.

– Подумать только, я мог остаться здесь навсегда, – весело сказал король, возвращаясь в карету и приказывая вознице править ко дворцу, – если бы не твои ребята.

Малум, как всегда непроницаемый, хмыкнул из сумрака кареты.

– Это наша работа, Мэйлори, – скромно добавил он, завершая блестящую мизансцену.

Всё складывалось идеально. Настолько, что это даже немного портило удовольствие от игры. Но Малум никогда не проявлял глупости великодушия – даже если у противника не было ни одного шанса.

Тюремный служитель грубо растолкал Голари. Первому советнику понадобилось несколько секунд на то, чтобы сообразить, что он не в особняке Претосов, что не придёт Сервиш, требуя завтрака, что не нужно спешить во дворец, потому что он и так уже почти во дворце – только на несколько десятков шагов ниже, чем обычно. И всё это вместе отразилось в кривой улыбке и вежливой благодарности служителю, который небрежно поставил на стол железную тарелку с куском чёрствого хлеба и кружку с водой, расплескав половину. Услышав вместо привычной брани приветливые слова, служитель Королевской тюрьмы немного умерил свою грубость, когда сказал: «Сэйлори требует вас к себе через десять минут, ешьте и собирайтесь. Вот можно умыться» – и кивнул на кувшин с мутной, пахнущей лягушками водой, который также водрузил на стол.

Голари чувствовал, что уже поздний вечер: судя по тому, как прояснилось сознание, ему удалось поспать часов семь. В середине дигета это была настоящая роскошь.

Оставшись один, Первый советник тщательно умылся, отряхнул свою одежду от паутины, которую он не заметил, когда уснул вчера, и съел хлеб, запивая водой. Как только он сделал последний глоток, явился служитель (уже другой, не тот, который приходил, – более серьёзный и деловитый, похожий на птичника) и преувеличенно строго велел следовать за ним.

Приглушённый свет вечерних ламп, развешенных по стенам в коридорах дворца, слепил Голари, ковры были слишком мягкие, а цветы с праздника, расставленные в напольных вазах – пахли слишком сладко. Первый советник чувствовал, как начинает болеть голова, напоминая о том, что в его возрасте нужно больше беречь себя, как вместо паники к горлу поднимается лёгкая тошнота. Впрочем, похожее чувство профессор испытывал на светских мероприятиях, на которых должен был присутствовать по должности. Хотя с них, по крайней мере, можно было уйти, сославшись на плохое самочувствие.

Заметив, что стражник ведёт его мимо официальной королевской приёмной дальше, в сторону рабочего кабинета, где Сэйлори принимал только близких себе людей, Голари невольно ободрился: видимо, у Оланзо всё-таки осталось уважение к своему советнику, и он хочет поговорить, объяснить, что по-другому никак.

Однако наивные глупые мысли без промедления разбились о риф действительности: в кабинете король был не один, а с главным птичником, устроившимся в кресле Первого советника с тем самым фальшиво-скромным выражением лица, от которого Голари всегда становилось тоскливо и хотелось бежать, пока хватит сил.

Профессор Претос уговаривал себя, что это недолго, что скоро всё закончится, что Малум хочет торжествовать, наблюдая незавидное положение своего недруга, – и надо позволить ему это сделать, потому что потом, если повезёт, можно будет уйти вниз, в темноту, на дно, и на какое-то время остаться одному. Но паника наступала неостановимо, как илайская конница. И Голари использовал своё последнее средство: начал читать про себя любимейшую «Балладу ошибок».

«Когда от прибыли откажется купец, – повторял про себя Голари, каждым словом цепляясь за отвесную скалу, – Когда в поход пойдёт Кахольский лес…»

– Лори Первый советник, вы меня слышите? – недовольный голос короля бесцеремонно нарушил ритм Котрила Лийора.

Но Голари был уже вооружён. Поэтому он поклонился Оланзо почти идеально – как будто на мастер-классе по придворному этикету для шейлирских наследников.

– Прошу меня простить, Мэйлори, я задумался, – смиренно произнёс Голари. И не удержался: – Рад видеть вас в добром здравии.

Король на мгновение сощурил глаза. Но тут же мягко улыбнулся:

– Да, благодаря тару Малуму и его служителям, которые почти год выслеживали заговорщиков, и до последнего удавалось их не вспугнуть. Покушение провалилось – но его организаторы, почуяв неладное, увы, скрылись. Впрочем, для вас это, должно быть, хорошая новость.