История Смотрителя Маяка и одного мира

Едва стемнело настолько, что на небе, если бы оно было чистым, показались бы первые плохо отпечатанные звёзды, Форин, как обычно, отправился на верхнюю галерею зажигать лампы маяка. Унимо последовал за ним, хотя как раз сегодня ему очень хотелось спать: всю прошлую ночь мысли, жалящие, как весенние пчёлы, не давали уснуть.

Каждый раз Ум-Тенебри любовался, смотря на то, как ловко, осторожно и уверенно Форин настраивает линзу, заливает масло и подносит огонь к широкому фитилю. И хотя Нимо сам уже умел управляться с механизмами маяка и знал, что это довольно просто, но каждый раз в действиях Смотрителя ему чудился какой-то ритуал.

Но в тот вечер ритуал был прерван: Форин и Унимо услышали грохот по ступеням маяка, который никак не мог производить бесшумный Трикс. В башню кто-то поднимался – кто-то попал на Исчезающий остров, уже отрезанный от берега морскими волнами. Непривычный стенам маяка грохот всё приближался, и наконец на галерее появился высокий широкоплечий человек в мокром рыбацком плаще. Когда он откинул капюшон, то Унимо узнал отца Мицы, рыбака Петрела. С его волос и усов стекала вода: видимо, неспокойное море уже успело обнять его, пока он добирался на своей лодке от берега.

Форин внимательно посмотрел на посетителя. Обычно на маяк никто не заходил без настоящей необходимости. Тем более, Петрел был одним из самых рассудительных людей, знакомых Смотрителю. И всё же, что-то привело его в непогоду на маяк.

Петрел ненадолго застыл в нерешительности, щурясь от слепящего света, но потом решительно сказал:

– Смотритель, выручай. Без тебя нам не справиться. У Навита сын сломал ногу, вытаскивая лодку на берег, и кость вышла наружу. Я его перевязал, как ты учил, кровь вроде не идёт. И дал лекарство от боли. Но нога вся опухла и посинела – наверное, что-то я не так сделал. Только ты можешь помочь.

Форин вздохнул, слезая с табурета, на котором уже было устроился наблюдать за лампами. Не обращая внимания на рыбака, он подошёл к Унимо и посмотрел ему прямо в глаза. Зрачки Смотрителя превратились в яркие точки замёрзших в ледяных каплях насекомых.

– Ты знаешь, как управляться с лампами. Главное, чтобы они не погасли. Эту ночь будешь следить за маяком вместо меня, – сказал Форин, – хорошо?

Унимо только кивнул. Он и раньше уже оставался следить за лампами на маяке – на несколько часов, на полночи, и это было совершенно не сложно. Ум-Тенебри был даже немного разочарован тем, что его новое ремесло не требует особых умений: достаточно просто быть внимательным и не спать. Но тогда он почему-то почувствовал тревогу – возможно, оттого что Форину предстояло плыть ночью в бурю в посёлок, оттого что какой-то несчастный мальчишка так неудачно поранился и, судя по всему, его состояние было очень опасным. Унимо не хотел себе в этом признаваться, но он боялся остаться один на маяке. Как будто эта высокая башня была слишком большой для него, как будто даже птицы, с криком проносившиеся мимо окон, знали, что это не настоящий Смотритель, а самозванец. Но он всё равно молчал и соглашался, потому что делать было нечего и детским страхам не было места в этой назревающей трагедии.

Смотритель кивнул в ответ, потом взял со стены плащ и, не оборачиваясь, стал быстро спускаться по лестнице. Петрел, не сразу сообразив, в чём дело, немного помедлил, но потом со всех ног бросился вниз, и его тяжёлые шаги заглушили едва слышную лёгкую поступь Форина.

Унимо попытался посмотреть с той части галереи, которая выходила к берегу, как маленькая рыбацкая лодка отчаливает от Исчезающего острова, но, как ни напрягал глаза, не мог разглядеть ничего. Оставив это занятие, он с тяжёлым сердцем подошёл к той стороне, которая выходила в открытое море, и стал смотреть, как луч маяка прочерчивает свой путь в грозовом небе. На горизонте, как обычно, не было видно ни одного топового огня. А рыбачьи лодки никогда не заходили ночью дальше линии Исчезающего острова. Вероятно, Мица была права, когда говорила, что свет маяка здесь бесполезен: моряки уже давно обходят стороной этот опасный участок. Да и незачем им сюда заходить: на двадцать миль западнее расположен прекрасный удобный порт, куда каждый день причаливают корабли из Синтийской Республики и из Морской и Островной сторон Шестистороннего.

Нимо забрался на табурет и стал наблюдать, как масло медленно, едва заметно исчезает, превращаясь в яркий луч, проникающий даже сквозь грозовые облака. Он беспокоился за Форина, о том, удастся ли ему спасти мальчика-рыбака. Почему-то Унимо привык думать о Смотрителе, как о необыкновенном человеке. Но ведь ничего необыкновенного в том, чтобы спрятаться от людей на никому не нужном маяке, не было. Скорее, это было признаком безумия – как у тех людей, которые живут в Доме Радости, представляя себя королями, драконами, великими поэтами. Разница была только в том, что Форин выглядел не очень счастливым, что делало его куда более близким к реальности.

Унимо одёрнул себя, осознав, как высокомерно он размышляет о Смотрителе маяка. «Давай-ка лучше о себе, – сердито подумал Ум-Тенебри, – отец отказался от тебя, потому что ты не оправдал его надежд и рос заурядным шейлирским сынком. Ты поверил, что тебя ждёт необычная судьба, и отправился в путешествие, которое ничем, кроме твоего упрямства, объяснить нельзя. И вот, наконец, ты навязался человеку, которому ты не нужен. Которому ты только мешаешь. Что ж, нужно довольствоваться местом смотрителя масляных ламп на маяке, который не освещает путь ни одному кораблю». Он и сам не знал, что на него нашло, но горькое, как осенняя полынь, отчаяние отравляло каждый вздох. Зато расхотелось спать. Нимо собирался ещё раз подойти к окну галереи, чтобы убедиться, что ни одного корабля на горизонте нет, как вдруг кто-то огромный и белый пролетел совсем близко к башне. Унимо увидел это только боковым зрением, поэтому разглядел лишь большое белое движение, а когда бросился к окну, то ничего, кроме швыряемых ветром первых капель дождя, разглядеть было нельзя. Скорее всего, просто огромный альбатрос пролетел совсем близко к башне маяка, но почему-то от этого происшествия сердце Унимо тревожно сжалось. «Что со мной происходит? – тоскливо подумал он. – Скоро буду пугаться любой чайки».

Он вернулся в центр галереи и заставил себя не смотреть в окно, сосредоточиться только на пламени ламп, отгоняя любые посторонние мысли, как учил его Форин. Постепенно тревога отступила. И ровно в тот момент, когда нужно было, Унимо осторожно залил в лампы масло, не пролив мимо ни капли. Сознание его было послушным и спокойным, так что он даже перестал замечать рёв ветра и шипение дождя за стенами башни.

А потом он уснул.

Проснулся Унимо от ощущения того, что случилось непоправимое. До этого похожее чувство он испытал лишь однажды – когда умерла бабушка Атка, которая всем говорила, что бессмертна. Ощущение не обмануло Унимо: он проснулся в абсолютной, полнейшей, беспросветной темноте.

Уже через несколько секунд, прежде чем Нимо оказался способен что-либо предпринять, он увидел слабый огонёк, который дрожал от порывов ветра, наполнявших галерею, но спустя какое-то время, добравшись до масла, огонь почувствовал себя увереннее – и вот уже все лампы маяка Исчезающего острова дружно занялись, созидая спасительный свет.

Унимо не мог ничего видеть от яркого света, слепившего глаза после благодатной темноты, но он точно знал, что это Смотритель: на широкой галерее как будто не осталось свободного места, воздух словно загустел, как яблочная пастила, да и кому ещё было дело до того, светит маяк или нет. Нимо чувствовал себя ужасно, катастрофически, неисправимо виноватым, и от этого, как загнанный в угол зверь, в нём обнажала клыки злость.

Смотритель подошёл к нему, схватил за куртку и, замахнувшись своим взглядом, напоминающим сломанный нож, шёпотом закричал:

– Что ты сделал? Ты хоть понимаешь, что ты сделал?!

Унимо словно видел себя со стороны: как он болтается тряпичной куклой в руках Смотрителя, который как будто стал выше ростом и сильнее, чем обычно. «Пусть бы он уже ударил меня», – тоскливо подумал Нимо, мечтая только поскорее убраться с маяка навсегда.

Но Форин внезапно разжал побелевшие пальцы и сел на пол, обхватив голову руками и закрыв лицо. Унимо показалось, что он плачет – и вот это было по-настоящему невыносимо. Настолько, что Ум-Тенебри сказал, скривив губы в самой мерзкой из подсмотренных у Трикса усмешек:

– Ничего такого и не случилось! Здесь никогда, никогда не проходят корабли! Ни один корабль! И этот маяк, этот свет нужен только вам, Смотритель! Никому больше он не нужен! Никому.

Унимо сжал руки в кулаки, чтобы они не тряслись, и улыбка, конечно же, сползла с его лица, как плохо прикреплённая декорация. Но он сказал то, что давно уже много раз говорил Смотрителю, разговаривая с ним в своей голове.

Форин поднял на него взгляд, полный боли и такой спокойной, холодной ненависти, что Нимо отшатнулся, тут же пожалев о сказанном.

– Значит, маяк никому не нужен? – тихо спросил Смотритель, поднимаясь с пола. – Говоришь, что здесь никогда не ходят корабли?

Ум-Тенебри почувствовал запоздалое раскаяние: если было хоть малейшее подозрение, что Форин болен, то не следовало так вот разрушать построенные им иллюзии, которые, вероятно, защищали его сознание от опасной стихии понимания, как крепкие каменные стены защищают маяк от волн. «Унимо Ум-Тенебри, ты чудовище», – сказал он себе.

– Значит, придётся показать тебе, как ты ошибаешься, – с улыбкой продолжил Форин, который, казалось, уже вполне овладел собой.

Нимо отшагнул к стене, но это, разумеется, не помогло: Смотритель стремительно, словно тень, метнулся к нему и схватил за руку. В то же мгновение сердце Унимо замерло от ужаса, потому что он почувствовал, что падает в наполненную невидимым дождём темноту, отчаянно сжимая в руке мокрые птичьи перья.

7.1.2Rebus sic stantibus[46 - «Неизменность обстоятельств» (лат.) (юридическая формула, выражающая международно-правовой обычай, в соответствии с которым коренное изменение обстоятельств по сравнению с существовавшими в момент заключения международного договора может служить основанием для прекращения действия такого договора или выхода из него).]

Никогда ещё в Синте не происходило события столь опасного, скандального и неприятного. Непременный Консул сорвал маску на многолюдной площади Революции и кричал, что он уверовал в Защитника, что в мире происходят необыкновенные вещи, которые никто не замечает. Синтийцы с прискорбием увидели, что под маской Непременного Консула скрывался знаменитый Орил, герой революции, чья верность Республике и честность уже вошли в поговорки жителей Синта.

Довольно быстро прибыли служащие Дома Управления и мягко, но настойчиво, увели Орила, сообщив обеспокоенным горожанам, что Непременный Консул болен. Впрочем, синтийцы были настолько дисциплинированны, что продолжили работу как ни в чём не бывало. Так что сторонний наблюдатель не заметил бы в городе ничего необычного. Но служащие Консулата видели весь масштаб произошедшей неприятности: горожане перебрасывались понимающими взглядами, всё чаще упоминали Защитника, как будто невзначай, а некоторые и вовсе задавали вопросы о том, почему отсталые жители Шестистороннего, которые до сих пор верят в Защитника, – лучшие учёные и мастера на всём континенте. Этих любопытных, конечно, можно было быстро заставить замолчать, но проблема была куда серьёзнее.

Поэтому в тот же день, когда Орил бесчинствовал на площади, вечером собрался Совет Консулата и кто-то внёс предложение включить в повестку подготовку к определению нового Непременного Консула. Советник Шал-Эр осадил торопливого коллегу, заявив следующее:

– Во-первых, иене Орила сейчас осматривает врач Республики, и только он может сказать, способен ли нынешний Непременный Консул продолжать исполнять свои обязанности. Во-вторых, проблема состоит не в том, что наш коллега, к всеобщему прискорбию, оказался несколько… неуравновешен, – точнее, не только в том. Главная проблема состоит в попрании устоев Республики. И в том, что мы до сих пор не знаем, кто спровоцировал такое состояние иене Орила. Есть обоснованные подозрения, что к этому причастны подданные Шестистороннего.

С этими словами Шал-Эр взглянул на советника, который отвечал за безопасность, но тот пробормотал только: «Мои люди работают над этим».

– Вы уже допросили всех, кто был с иене Непременным Консулом в последний дигет?

Советник по безопасности кивнул и неуверенно произнёс:

– Обычно иене Непременный Консул живёт в Доме Управления один, иногда ему помогает Теннот-Лим, но он верен Орилу, и мы не думаем…

– Прикажите позвать его прямо сейчас! Я хочу расспросить его сам, – перебил Шал-Эр.

Когда Теннот-Лима, испуганного и настороженного, как вытащенного из воды краба, привели в зал заседаний Совета Консулата, Шал-Эр, мгновенно оценив его вид, решил использовать тактику неожиданного нападения.

– Итак, иене Теннот-Лим, правда ли, что ты пустил к иене Непременному Консулу враждебных чужеземцев? – грозно спросил он.

– Нет, нет, иене Советник! – запротестовал Теннот-Лим. – Я только выполнял приказы, приказы иене Непременного Консула.

– И что же это были за приказы? – продолжал допытываться Шал-Эр, угрожающе сощурив свои чёрные глаза и раздувая ноздри, похожие на жабры.

Теннот-Лим понял, что Орилу грозит серьёзная опасность, и хотел поскорее предупредить его.

– Иене Непременный Консул пожелал видеть флейтиста с корабля из Шестистороннего. Чтобы узнать, зачем он смущает жителей. Я привёл флейтиста – это был слепой старик, совсем безобидный, а с ним девушка-поводырь.

– С корабля? – вскричал Шал-Эр, перегнувшись через стол и прожигая взглядом несчастного Теннот-Лима. – С какого корабля?

– Не знаю, иене Советник, я нашёл старика в порту… я не знаю, – забормотал тот.

Шал-Эр распорядился, чтобы сейчас же все корабли из Шестистороннего, пребывающие в Синте, под приемлемыми предлогами задержали в порту.

Но распоряжение советника запоздало: к тому времени «Люксия», поставив лунные паруса, уже неслась на запад, всё более удаляясь от побережья Синтийской Республики. Конечно, Шал-Эру доложили, что фрегат из Шестистороннего ещё совсем недавно был здесь, но отправлять в погоню за фрегатом Королевства корабли Республики означало дать идеальный повод начать войну. А Шал-Эр, хоть и пребывал в бешенстве, пока раздумывал, стоит ли эта игра поминальных свеч, которые придётся сжечь с той и с другой стороны.

Тем временем в комнатах Непременного Консула в Доме Управления главный врач Республики Цет-Нин беседовал с Орилом, пытаясь выявить причины его странного состояния.