Остров Укенор

– Что ты хочешь узнать? – устало спросил смотритель. Ему показалось, – разумеется, только показалось, – что в темноте окна мелькнула чайка. К счастью, он вовремя заметил, как Лирц, опьянённый неожиданной свободой, вдыхает воздух для бесконечного разговора, и поспешил добавить: – Но только три вопроса! Я слишком устал, а завтра собираюсь отправиться в путь сразу после Утреннего Обряда.

Лирц задумался. Но потом вдруг улыбнулся, соскользнул с кресла и поклонился:

– Тогда не буду вас задерживать. И правда, так поздно уже. Простите, я не подумал об этом.

Запоздалая светскость не предвещала ничего хорошего. Унимо вздохнул.

На пороге Лирц всё-таки на секунду засомневался. Потому что был вопрос, который он хотел задать больше всего. Унимо чувствовал это, как разрежение воздуха. Всегда, когда в дело вступал его отец. Нет, Защитник. «Напиши, наконец, Жизнеописание, – говорил Тьер. – Во-первых, обогатишься, во-вторых, сможешь всех любопытствующих отсылать к первоисточнику».

Но Лирц, благодарение Защитнику, не стал ничего спрашивать, только пожелал мирной ночи и скрылся в созерцательный и книжный вечерний Ледяной Замок.

Тьер постучал, когда сон беспокойной птицей уже сел на карниз комнаты Унимо. Бессмертный попросил погреться: пожаловался, что в его комнате камин погас, и дыхание превращается в пар, как на улице. В руках у Тьера был ржавый уличный фонарь, который поскрипывал от малейшего движения. Унимо кивнул на гостевое кресло, а сам устроился на кровати, завернувшись в одеяло: хотя камин горел исправно, он вдруг почувствовал озноб. А затем, немного согревшись, закрыл глаза – только на мгновение.

И оказался на кладбище возле Ледяного Замка, среди чёрных камней. Только Айл-просветителя рядом не было, и на небе разыгрывалась одноактная пьеса зимнего заката. Хорошо, что в руке покачивался – и ужасно скрипел при этом – уличный фонарь. Унимо вышел за невысокую каменную ограду, чуть спустился по склону, на котором стоял Ледяной Замок, а потом стал подниматься на соседнюю вершину по протоптанной тропинке. Местами она слишком резко уходила в гору, и нужно было ступать аккуратно, ставить ногу боком и, сгибаясь, ловить равновесие. К вечеру после метели стало морозно, нужно было дышать неглубоко, прогревая стылый воздух. Какая-то птица резко взлетела, отделилась от тёмного пятна придорожного камня, словно ожившая искусная скульптура.

Вершина, как и многое в горах, была не такой, как виделась снизу: не точка, а длинная и узкая площадка с редкими камнями. Как будто специально созданная для памятника. Унимо увидел чёрный камень издалека, но остановился, не спеша подходить. Он несколько раз вдохнул, приручая дыхание. Потом шагнул, ещё раз – и снежные королевства рушились с прощальным скрипом, вторым голосом к скрипу фонаря. Огромный камень притягивал, не давал задержаться. И Унимо остановился только тогда, когда смог прочитать буквы. Странные знаки, похожие на людей: задумчивых, занятых, взмахивающих руками. Или животных, которые живут на той стороне мира, куда нужно долго плыть на самом быстром корабле. Или цветов, которыми заваливают траурное покрывало, и запах их увядающих лепестков потом невозможно забыть, или зелёных стеблей, пробивающих себе путь из темноты каждую весну даже здесь, в горах… Унимо не смог долго притворяться, что не способен сложить эти знаки в буквы и слова. «Астиан Ум-Тенебри» – прочитал он красноречиво краткую надпись. Обитатели Ледяного Замка оберегали Защитника и после смерти. Сдержанность и благородство. Светлые буквы на чёрном памятнике. Унимо старался дышать глубоко, уже не задумываясь о морозном воздухе, обжигавшем лёгкие. Вдох и бесконечный выдох, сердце испуганно тормозит, как лошадь перед рекой. Кружилась голова, лучше всего было бы потерять сознание. Но нет, реальнейшее немилосердно, рысьими глазами наблюдает, как бледнеет человек, как теряет последнюю надежду, утекающую водой из треснутого стакана. Мастер Реальнейшего должен был посмотреть навязанное Тьером воспоминание до конца: он не смог сказать, что не хочет этого. Поэтому ему пришлось увидеть, как пришёл отец, недоумённо огляделся с выражением лёгкого раздражения. Нахмурился, завидев сына: ну что ещё произошло? Но разглядев выражение лица Нимо, ничего не спрашивая, крепко обнял его. И превратился в камень, ледяной чёрный камень, который Унимо обнимал, сжимая посиневшими пальцами, и обнимал, и что-то шептал, стараясь сдерживать слёзы: отец этого не любил. Камень, должно быть, недоумевал от такого обращения. И зима сменилась весной с неоперившимися звёздами эдельвейсов, весна сменилась летом с облаками-путниками из Дальней стороны, осень рассыпалась красными яблоками и янтарём по шкатулкам предгорий. Снова наступила строгая зима из волчьего воя и волшебства, и Унимо понял, что беззвучно рыдает в подушку, как в тот вечер, когда мама не пришла пожелать ему спокойной ночи, но нельзя было плакать, чтобы не расстраивать родителей. Можно ли плакать Мастеру Реальнейшего – ответ на этот вопрос Унимо не знал. Но он не хотел видеть торжествующее лицо Тьера, поэтому подушка тоже оказалась кстати.

Через много-много вдохов и выдохов Унимо показалось, что в комнате никого нет. Огонь в камине погас, холодный воздух медленно пересыпался в песочных часах каменных стен Замка. Унимо поднял голову и осмотрелся. Тьер всё так же сидел в кресле, и его страх наполнял комнату вместе с холодом. Тьер ожидал гнева бога Реальнейшего, и Унимо действительно почувствовал в себе силы уничтожить Бессмертного. Но следовать чужим ожиданиям Мастер Реальнейшего уж точно не мог себе позволить. Он сказал:

– Я хочу… я хочу, чтобы ты…

Бессмертный обречённо закрыл глаза, а Унимо согнулся в приступе кашля: рыдания на морозном воздухе – слишком опасное развлечение в реальном.

– Я хочу, чтобы ты принёс мне горячего чаю. Пожалуйста, – попросил Унимо.

Тьер удивлённо застыл, но потом соскользнул с кресла и вышел. И довольно скоро вернулся с чайником, в котором, судя по запаху, был ромашковый чай с мёдом. Достал из шкафа кружку, налил и протянул Унимо. Смотритель заметил, что рука Тьера дрожит.

– Холодно, – сказал Унимо и кивнул в сторону шкафа: – Там есть ещё кружки. Возьми себе.

Тьер послушно пошёл к шкафу, но на полпути остановился.

– Что же мы, будем вот так, пить чай?..

– Пить чай и говорить о смерти, – улыбнулся Мастер Реальнейшего.

Утро вынырнуло из-под тёмной воды и сразу стало задыхаться от яркого света солнца. Обманчивого зимнего солнца. «Хорошее утро для путешествия», – попытался поверить себе Унимо. Он собрал вещи, постучался в комнату Тьера («Через час мы отправляемся в путь!» – чтобы потом сказать: «Я же тебя предупреждал!»), а затем отправился попрощаться с Инанисом и Тео. Айл-просветитель снова заверил Унимо, что отправится в столицу при первой же возможности и поддержит королеву, пожелал счастливого пути и предложил взять из кладовых Ледяного Замка всё, что может потребоваться для путешествия.

В комнате Тео смотритель встретил Лирца. Библиотекарь виновато улыбнулся:

– Прости, Унимо, этот слушатель невыносим. Я всё утро пытаюсь ему объяснить, что ты слишком занят, чтобы обращать внимание на людей, но он уверен, что для него ты сделаешь исключение.

Невыносимый слушатель сидел неподвижно и тихо и выглядел несчастным.

Унимо вздохнул, устроился в кресле и взял кружку предложенного Тео кофе.

– Родственники Лирца живут в Лесной стороне, и поскольку ты всё равно туда направляешься… – продолжил своё ходатайство Айл-библиотекарь.

Смотритель попытался вспомнить, когда он успел проговориться. А потом мрачно взглянул на слушателя:

– Ну, а как же учёба, Ледяной Замок?

– Я решил, что это не для меня. Я не хочу быть служителем Защитника, – проговорил Лирц.

– А кем же ты хочешь быть? – вопрос невольно прозвучал насмешливо.

Слушатель поднял взгляд и решительно посмотрел на Тео и его гостя:

– Я хочу быть писателем. Хочу написать книгу о вашем мире.

Тео притворно покачал головой, а Унимо помрачнел ещё больше. Кофе они допивали в молчании.

Тепло попрощавшись с Защитником, Мастер Реальнейшего посмотрел на слушателя и сказал:

– Мы с Тьером отправляемся через пятнадцать минут.

Когда смотритель ушёл, Лирц с Тео переглянулись и слушатель умчался, боясь опоздать. Хорошо, что свои вещи он собрал уже с вечера.

Мучительный день, просияв на вершине Вечернего Обряда, катился к ночи. Тео обошёл библиотеку, помог слушателям найти книги из длинных списков, которыми любили запугивать новичков просветители (наиболее изощрённые даже включали в списки несуществующие книги – и наиболее ловкие слушатели умудрялись их даже находить), сварил кофе и устроился в кресле с видом на огонь. На столе лежала книга, но Тео не спешил её открывать. Просто наблюдал, как раскрываются красные, жёлтые, оранжевые лепестки огня. Он заметил, что всё больше времени может проводить так – не думая ни о чём. И всё меньше беспокоится о том, что должен делать Защитник.

В дверь постучали. Тео с сожалением взглянул на остывающий кофе и поднялся с кресла. На пороге стоял Айл-просветитель, улыбка которого заставила вспомнить о старинных гравюрах «Жертва Защитника», поэтому прежде всего следовало уступить место у огня и приготовить кофе. Так сложилось, что Тео оказывал полагающееся главе Школы почтение со всей серьёзностью, хотя сам он был тем, ради кого существовал Ледяной Замок, кому посвящались Вечерний и Утренний обряды, кто был предметом благодарности – ежедневной практики служителей и религиозных подданных Шестистороннего.

После второй чашки кофе выяснилось, что Совет Просветителей отказался поддержать королеву и не одобрил поездку главы Школы в Тар-Кахол. «Они сказали, – возмущался Инанис, – что знают про мастеров. Что мастера опасны, и королева – сама из них – ничего не предпринимает для защиты подданных. Конечно, они не прямо так сказали, но смысл был такой».

Тео молчал. Он чувствовал, что Инанис хочет сказать что-то ещё, но не решается. Молчание библиотекаря словно устилало пол комнаты мягкими ароматными еловыми ветками, которые могут спасти путника от холодной смерти в лесу. Айл-просветитель встал с кресла и прошёлся по комнате, сжимая руки.

– Я решил всё равно ехать. Они меня исключили, да, из Совета. Из Школы. И отметили, что моё пребывание в Ледяном Замке видится им нежелательным. Нежелательным! И я подумал. Ну, знаешь, что это вроде бы несправедливо, после стольких лет, отданных… и так далее, – Инанис вдруг рассмеялся. – Ведь я никогда не знал ничего, кроме Школы. Всю жизнь положил, как говорят. Теперь пришло время её забрать.

Тео молча смотрел, как Айл-просветитель (точнее, бывший Айл-просветитель) мечется по комнате, пытается отогреть руки, смеётся этим невесёлым смехом. Тео вышел на занесённое снегом крыльцо и поставил фонарь.

– И я сразу вспомнил о тебе, – Инанис остановился. – Как мы тогда выгнали тебя. И подумал, что у меня вряд ли что-то получится. Потому что я… потому что у меня нет ничего, кроме этих камней. Серых и чёрного. Это всё, что мне дорого. Это вся моя жизнь. Но я решил попробовать. В общем, завтра утром я уезжаю. И прошу Защитника благословить меня, да. За тем и пришёл, – Айл-просветитель улыбнулся Тео.

И Защитник улыбнулся ему в ответ.

Когда Инанис ушёл, Тео хотел было снова забраться в кресло у камина. Но поддаваться этому искушению не следовало: нужно было успеть собрать вещи. Иногда и камням приходится отправляться в путь.

Письма из Комнаты

Письмо четвёртое (написано на жёлтых стикерах, которыми обклеен погасший монитор компьютера)

Я только жду, когда это закончится.

Не знаю, могу ли я просить о чуде. Я в этом не уверен. Значит, скорее всего, нет.

У каждого из нас тоже был отец. И это отличное оправдание. Бесконечная лестница виновных во всём (рисунок лестницы).

Унимо, привет! Скоро наступит осень и мы опять поедем на горное озеро.

Я не сошёл с ума, нет, спросите у Грави. Впрочем, своё безумие всегда кажется не таким безумным. До того момента, пока тебе не принесут зеркало. И ещё одно. Если смотреть на своё отражение в зеркальном коридоре (точнее, в зеркальном тупике), верили мы в детстве, в нём появится чёрт. Тогда я не знал, что это правда.