Остров Укенор

Хорошо быть лошадью или, например, собакой: можно слушать молча, только не забывать смотреть внимательно, будто всё-всё понимаешь.

Но Лирц был человеком, и ему пришлось спросить:

– А что случилось с тобой?

Дороги назад не было. Не сбежать с этого холма у подножия Ледяных гор.

Тьер доверчиво протянул руку – и Лирц почувствовал холод и дрожь пальцев, уже не понимая, своих или чужих…

Сломалось колесо. Старое дерево рассохлось – так часто случалось. Приходится стаскивать повозку на обочину и устраиваться на ночлег. Мальчишка, похожий на Тьера, радостно бежит искать хворост и сухую траву. Босоногая девочка закуталась в разноцветную шаль и сооружает на земле что-то вроде пещеры из цветных покрывал и ковров. Как только появляется хворост, высокий седой мужчина разводит костёр, бережно прикрывая большими загорелыми руками новорождённое пламя от вечернего степного ветра.

Лирц беспомощно оглянулся: Тьер стоял за его левым плечом и чуть заметно кивнул: смотри. Но смотреть не хотелось. В голове было гулко, хотелось сесть на траву и закрыть глаза, но почему-то Лирц понимал, что не сможет этого сделать, не стоит и пытаться.

Земля под ногами дрожит, и Лирц спешит уйти с дороги, в ту же сторону, что и семья шинти. Они тоже услышали этот звук: мужчина поднимается на ноги, опрокинув в костёр чашку с чаем, так что огонь недовольно прошипел что-то, выплёвывая горьковатый чайный дым, и указывает детям на повозку. Мальчик слушается не сразу, нахмурив брови что-то отчаянно шепчет. Девочка мгновенно исчезает в ворохе цветных покрывал, с привычной ловкостью ребёнка тревожной жизни.

Но это ей не помогает.

На королевской дороге показываются птичники: их красно-зелёная форма видна издалека. Приметив повозку, они сначала ускоряются, но потом замедляют ход и подъезжают с вальяжной неспешностью стаи. Их пятеро. На чёрных породистых лошадях – и когда они спускаются с дороги и окружают повозку, кажется, будто синее небо скрывается за тучей.

Лирц закрывает глаза. И слышит красноречиво короткий звук схватки: топот коней, вскрик, удар, падение. А потом – запах горящей повозки. Лирц никогда его раньше не чувствовал, но безошибочно определяет: так горит чей-то мир. Бывший слушатель открывает глаза, чтобы увидеть, как мечутся перепуганные кони из повозки, под смех птичников, которые долго куражатся, прежде чем позволяют «отпустить лошадок» (чумазая девочка всё повторяет и повторяет это, пока её вместе с братом и отцом связывают и волокут на дорогу).

Придорожный трактир. Запах яблок от огромных корзин, расставленных по углам. Смех, суета, звон бокалов: птичники празднуют победу. Бледный мальчишка Тьер со связанными руками и острым, как нож, взглядом. Отец, успевший постареть лет на двадцать: высокий худой старик, теперь и навсегда не уберёгший. Девчонка, зажимающая уши, точно до сих пор слышит треск занявшейся огнём соломы повозки…

Весёлая игра: яблоко на голове пленника. Птичники делают ставки, подначивают друг друга, пока над головой одного из них не застывает впившийся в дерево нож. Мальчишка шинти стоит, потирая связанные руки.

Главный птичник предлагает новую игру, интереснее прежней: отец и сын, доверие и страх, смерть и жизнь. Шанс на спасение.

«А ты бы согласился?» – шепчет Тьер из-за левого плеча. И Лирц отворачивается – как раз в тот момент, когда яблоко с оглушительным стуком ударяется о грязный пол. Бывший слушатель не отрываясь смотрит на яблоко и видит, как яркие красные брызги ложатся на его глянцевый бок.

Белая квадратная комната, в которой не было ничего, кроме табурета и стула. Тьер поспешно стёр рукавом белой рубашки брызги крови с одной из стен, завёл руки за спину и ободряюще улыбнулся Лирцу.

– О чём это мы? Да, реальнейшее. Вот, собственно. Нравится?

Лирц сел на высокий табурет – такой, что ноги не доставали до пола, – и обхватил плечи руками.

– Да, сначала тут всё кажется не очень уютным. Но со временем привыкаешь. Чего-нибудь хочешь?

Бывший слушатель попытался помотать головой, но сил хватило только на одну сторону, поэтому показалось, что он как будто дёрнулся.

– А вот это зря, – продолжал Бессмертный. – Здесь вообще существует только то, что ты или кто-нибудь хочет. Вот, например, я хочу чашку кофе – и пожалуйста, – с этими словами он, как балаганный фокусник, накрыл одну ладонь другой, а потом у него в руках появилась чашка горячего кофе. – Хочешь? – Тьер протянул кофе своему собеседнику, но, как только тот попытался взять чашку, она исчезла, и Лирц облился горячим кофе.

Тьер виновато развёл руками:

– Не очень-то и хочешь, значит. Тут так бывает.

Лирц равнодушно подул на ошпаренные пальцы.

– Это твоя семья? – спросил он.

Тьер вздрогнул. Потом рассмеялся. Потом стал ходить по комнате из угла в угол.

– Неправильный вопрос. Неважно, чья это семья. Важно, что ты хочешь, помнишь? Что ты хочешь с ними сделать?

Лирц поднял голову, его голубые глаза подёрнулись чёрным осенним льдом.

– Сжечь, – сказал он и улыбнулся одной стороной.

Огненный дождь, пепел, извержение. Неизбежность и неразборчивость зла.

Тьер снова расхохотался.

– По заветам Защитника, да? Чему тебя только учили, бывший слушатель, очнись! – Тьер стал ходить кругами вокруг Лирца. – Не говорили тебе, что желать людям смерти нехорошо, ну?

Бессмертный резко остановился.

– Но я сказал то же самое. Точнее, сделал. То есть здесь это одно и то же, – сказал он серьёзно и тихо. – И они выставили меня за дверь. Закрылись в своём мудром взрослом мире, а я остался один на тёмной лестнице. И даже спичек мне не оставили. Спички детям не игрушка. А то они того и гляди начнут поджигать тополиный пух и отправлять его на небо. И небо, их небо, где на облаках сидят философы, сгорит. Вот чего они боятся. И поэтому я здесь, в этой тюрьме. Разве это справедливо?

– Нет. Нет, нет, – отозвался Лирц.

Тьер улыбнулся.

– Что это я. Ты извини. Каждому в реальнейшем хочется рассказать свою неинтересную историю. Выклянчить сочувствие. Не нужно на это поддаваться. Нужно думать о себе, о том, чего хочешь ты. Это важно. Только это важно. Вот тебе второе правило.

Лирц осмотрел белые стены, везде одинаковые, застывшие, как прошлогодний снег. Закружилась голова.

– Я хочу, чтобы никто не страдал. Чтобы всё было справедливо, – сказал он.

И тут увидел, как Тьер с первой за всё время знакомства настоящей улыбкой медленно опускается на пол. И на стене за его спиной появляется яркий алый след – словно на картине позднего Обновления. Только два цвета и две линии, между которыми легко проскользнуть птичкой смысла – из клетки мастерства на свободу.

Лирц подбежал к Тьеру и осторожно приподнял его голову, проверил пульс – но машинально, потому что он уже знал, что рана смертельна. О том, что в реальнейшем лучше избегать бессмысленных действий, он уже догадался сам. И всё же осторожно уложил Тьера вдоль стены и закрыл ему глаза.

Вдруг комната заполнилась людьми и странными существами с птичьими головами, рыбьими хвостами и длинными когтями на руках. Они требовательно обступили Лирца и, поскольку посетители всё прибывали, постепенно сужали круг и подступали ближе. Наконец, кто-то коснулся его руки холодной лягушачьей лапкой. Случайно. А потом – намеренно. (Лирц с отвращением заметил, что лягушачья лапка оторвана, из неё торчит прозрачная косточка, и кто-то использует эту чужую конечность так, как он когда-то использовал палочку, чтобы проверить, жива ли жаба, или мышка, или червяк – словом, те, кого не хочется касаться рукой.) А потом они все разом заговорили. На непонятных языках. Бессмысленные горошины звуков отскакивали от белых стен, мешаясь с хлопаньем крыльев и щёлканьем зубов. Лирц закрыл руками уши.

– Они хотят, чтобы ты рассудил их, – Лирц услышал это так ясно, словно кто-то налил воду в чистейший хрустальный бокал.

Мастер Реальнейшего стоял рядом, совершенно, казалось, не удивлённый карнавалу диковинных существ вокруг.

– На самом деле, ничего необычного в этом нет, – пожал он плечами. – Они истосковались по справедливости.

В этот момент один из просителей – маленький мальчик на длинных и тонких птичьих ногах – потянул Лирца за рукав и захныкал. В то же время другой, огромный, с шеей, покрытой лиловой рыбьей чешуёй, осторожно приподнял на руках странный головной убор, похожий на картонную корону в форме огромного листа. Лирц замотал головой, но верзила без труда нацепил на него корону, что встретило одобрительный рёв присутствующих. Кто-то принёс кресло, в него усадили безвольного бывшего слушателя и почтительно поволокли к выходу (от зыбкости этого живого средства передвижения подступала тошнота). Лирц в панике оглянулся и заметил, как Унимо, оттеснённый к белой стене, ободряюще улыбнулся.

И тогда бывший слушатель в первый раз пожалел, что когда-то услышал о реальнейшем.

Комната сменилась комнатой побольше, даже очень большой: стен её не было видно. И всё пространство, сколько его можно было охватить взглядом, было заполнено толпой.

Лирца в его кресле поставили на помост, принесли и поставили рядом низкий столик с вином и фруктами. Перед помостом, грубо отодвигая толпу назад, верзила с рыбьей шеей освободил небольшую площадку. Затем вперёд выступил кто-то, кто выглядел как человек. Он поклонился и, опустив взгляд, стал нараспев произносить что-то, но этого языка Лирц тоже не знал – хотя он знал десять диалектов Шестистороннего и ещё шесть иностранных языков, включая синтийский. Спустя некоторое время, наполненное требовательным завыванием, к помосту вытолкнули ещё одного человека, который очевидно не хотел такого внимания. Одетый в чёрное, высокий, немного похожий на Тьера. Сначала он пытался вырваться из круга, но его не пускали, сплетая руки, крылья, лапы, и он смирился, застыл и с наглой улыбкой уставился на Лирца.

Тем временем тот человек, который что-то произносил, замолчал и стал тоже смотреть на бывшего слушателя. А с ним – и все, кто был в толпе. И это было невыносимо. Они все ждали чего-то, но Лирц не мог ничего понять. Он растерянно огляделся и вздрогнул от неожиданно близкого мелодичного перезвона бубенчиков, волшебного в этой суете громких и яростных звуков.