Остров Укенор

теперь,

теперь…

Обниму тебя,

как в последний раз –

и кошмар отступит,

сбежит тотчас.

И наступит утро,

и включат свет.

Ты проснёшься поздно,

почти в обед.

И со вздохом скажешь:

«Совсем нет сил.

Мне приснилось,

что кто-то

меня

душил».

Он поблагодарил Лику-Лу за ловца снов и договорился с ней о том, что она научит всех желающих защищаться от незваных кошмаров.

– Это всего лишь пуговицы и ракушки, – Тьер сердито уставился на ловца снов.

Унимо улыбнулся.

– Это то, что тебе нравится? Хорошо, что мне не снятся ваши сны. Иначе пришлось бы искать воробьиные черепа, – пробормотал Бессмертный. – Черепа и бубенцы, как у шутов в старом театре. Смерть и веселье, каждый сезон на сцене…

Каким был третий сон Тар-Кахола, Унимо так и не узнал. Этот сон застрял в паутине ловцов снов, невесомые храбрые тени которых сторожили теперь каждое окно Тар-Кахола.

Унимо шёл по улице Весенних Ветров, пряча руки в карманах пальто: перчатки он опять забыл, а позднеосенняя погода нетерпима к растяпам. Рассеянно наступив несколько раз прямо в лужу, Унимо понял, что и ботинки его никуда не годятся. И едва сдержался, чтобы не рассмеяться вслух: человек, который не может сохранить в тепле свои ноги, должен заботиться о целом реальнейшем.

Вот, например, он направлялся как раз поблагодарить Лику-Лу за спасение снов горожан. Конечно, они не забыли те два сна, как не забыли и о том, что мастера могут забрать у них всё – раз уж даже сны невозможно спрятать. Но главное – удалось остановить Мастера Снов.

Так что это была почти официальная благодарность, грамота от посольства реальнейшего в реальности, и кто как не он, Мастер Реальнейшего, должен был её вручить. Всё так, но Унимо вынужден был бы сам себя изгнать из реальнейшего, если бы стал отрицать, что ему ужасно хочется снова увидеть дом плетельщицы ловцов снов, смотреть, как за окном заплутавшая весна сменяется удивлённым летом, прислушиваться, не кашляет ли снова старый лис, смотреть на стеклянные шарики, перья и буквы, на то, как серьёзно они покачиваются в сумерках комнаты…

Уже на пороге, ещё не открыв дверь, Унимо понял, что случилась беда. Непоправимая, как треск улитки под ногой. Такая, от которой невыносимая чёрная обида садится у ног и преданно смотрит в глаза. «Почему я?» – других слов она не знает и не хочет знать.

В маленьком доме всё было переставлено с места на место – так, словно кто-то решил сдвинуть его, запутать следы, чтобы тот, кто ушёл, никогда не вернулся назад. В доме никого не было. Стеклянные бусы виновато звякнули на сквозняке. Ловцы снов не смогли спасти свою хозяйку от мести Мастера Снов.

Унимо было жарко на осеннем ветру. Запоздалая проницательность сгорала отчаянной злостью. Ничего нельзя было исправить. Раздавленный червяк на дороге – и тот управляет своей судьбой больше.

Он не заметил, как вернулся в булочную.

– Это ты рассказал о ней Мастеру Снов. Прокрался в мои мысли и рассказал ему.

Унимо прикрыл глаза, чтобы не смотреть на Тьера.

Тот сначала торжествовал:

– Ну, ты сам виноват. Не нужно было так глупо улыбаться. Влюбляться тебе вообще совсем не подходит. Видел бы ты себя со стороны…

Но потом Тьеру стало страшно. Когда молчание комнаты стало покрываться тонким льдом, обманчиво прочным, острым. Его руки и ноги стали превращаться в лёд, его мысли стали такими тонкими и хрупкими, он весь обратился в лёд, и кто-то шёл по нему, так небрежно и неосмотрительно. Вода под ним была непроглядно чёрная, обжигающая, огромные хищные рыбы разевали пасти, и в их стеклянных глазах был только замурованный голод. Тьер разозлился, что кто-то идёт по нему, беспечно, почти пританцовывая, ему захотелось треснуться, сломаться и смотреть, как рыбы будут равнодушно пожирать своё тёплое блюдо, свалившееся с небес. Он даже улыбнулся – так, что извилистая трещина пробежала по льду. Человек наверху остановился. Прислушался. Затаил дыхание. Лёд торжествовал. «Это едва различимое потрескивание – оглушительная музыка твоей смерти!» – злорадно думал он. Но вдруг в зрачках проплывающей мимо рыбы отразилось лицо неосторожного путника.

«Нет, нет, только не она, пожалуйста! В наших краях никогда не бывает льда, она не знает, как это опасно!» – ни один лёд ещё не молился так горячо своему ледовому богу. И ни один весенний кошачий лёд не проявлял столько твёрдости. Тьер старался не дышать, любое движение было лишним, не в твою пользу, как в той игре «Кто разрушит башню». Но всё было напрасно: трещина продолжала своё путешествие, отделяя девочку-шинти от мира живых…

Но вдруг всё прекратилось, лёд стал человеком, который сидел на полу булочной Хирунди и стучал зубами от холода. Унимо закрыл дверь, и сквозняк, покрутившись ещё немного на полу, улизнул в дымоход.

– Ты прав, я сам виноват, – сказал Мастер Реальнейшего. – Больше я никогда, никогда не буду так улыбаться. Я постараюсь.

Ночью все лужи в Тар-Кахоле покрылись тонким, пробующем свои силы льдом.

Приближалась зима.

Эписодий четвёртый

Мастер Эо, уличный музыкант.

Оля-Ули, девочка-скрипачка, его ученица.

Большая площадь перед Собором. Дни Зимнего праздника: в окнах видны ветви деревьев, украшенные маленькими свечами. Стеклянные палочки, вывешенные с балконов, чуть звенят на ветру. На площади Рыцарей Защитника собралась весёлая толпа.

Мастер Эо (сидя у замёрзшего фонтана). Играй. Да что-нибудь повеселее.

Оля-Ули. Нет.

Мастер Эо (криво усмехнувшись). Забыла, как я вышвырнул твоего щенка на улицу, когда ты плохо играла? Молчишь? Наверное, он умер. Сдох где-нибудь, никому не нужный. Всё из-за тебя.

Оля-Ули (стуча зубами). Нет.

Мастер Эо. Ну, сыграй хотя бы гамму. Может, согреешься.

Оля-Ули начинает играть гамму a-moll, но сбивается.

Мастер Эо. Вот опять. А тогда тебе ничего не угрожало. Ты всё знала. Ты поднялась на сцену, сама ростом с ножку рояля. В блестящем платье. Думала, что вот сейчас-то им покажешь. Что они будут плакать от радости, заслышав настоящее искусство… Но не тут-то было. Ты сбилась, сыграла фальшиво – и всё, волшебства нет. Ты просто девочка в красных башмачках на сцене. Все пожалели тебя и тут же забыли. А ты думала, что мир рухнул.

Оля-Ули медленно убирает скрипку в футляр и собирается уходить.