Остров Укенор

А в ту ночь она не пришла. Унимо ворочался в постели, и едва он останавливался и пытался уснуть, тут же его поза становилась самой неудобной на свете.

Он думал о том, почему мама могла не прийти. Придумал шестнадцать правдоподобных версий и ещё шесть – фантастических.

Но ни одна из них не была верной. И что хуже – ни одна не помогла.

«Всё потому, что ты не желаешь признавать очевидное. Ты болен!» – Унимо вздрогнул, услышав этот голос за левым плечом, обернулся, но никого не увидел. Зато понял, что сидит в кресле, за окном идёт снег, мыши полночи уже опрокинули чернильницу.

Унимо представил, как снег засыпает его следы. Теперь ни за что не найти дороги обратно. Как те бедные дети из сказки, которые отмечали дорогу зёрнами, а зёрна – вот неожиданность! – склевали птицы. Глупые, глупые дети! Они уверены, что в мире никого кроме них нет. Пока великан не бросит их в пыльный мешок, они так и думают.

Итак, всё, что говорил Грави, было правдой. Унимо был уверен, что спасает Тар-Кахол, а на самом деле просто сходил с ума.

Унимо захотелось вдруг поговорить с Грави, но он не стал звать его в реальнейшем, решил подождать до утра. Столько нужно было рассказать: столько, что нужно взять карандаш и составить список. Иначе непременно что-нибудь забудешь. Унимо встал и растерянно оглянулся в поисках бумаги. Нашёл старую записную книжку, осторожно вырвал страничку. Отложил записную книжку, вытер пальцы от пыли. Потом снова взял её в руки: стало любопытно, кто вёл эти записи.

«Сегодня День середины лета. Небо похоже на молоко. Море неспокойно: поднялся норд-норд-вест. В посёлке говорят, что это ветер безумных скитальцев, но Айл-Форин только улыбнулся, когда я спросил у него, правда ли это. Хочется сбегать увидеть Мицу: вода всё прибывает, и скоро маяк превратится в остров.

Я знаю, что в один из таких дней я уйду. Пойду искать что-то важное и не вернусь. Чтобы не забыть об этом, я всегда ношу в кармане раковину, похожую на лепесток розы. Такую, какие носят путешественники в храм Защитника в Островной стороне…».

Почерк был его, без сомнения. Но он не помнил, чтобы когда-нибудь писал такое. Даже похожее. А вот ракушку в кармане носил. Просто так.

Всё так быстро забывалось. Только рассказы людей оставались в памяти. Крупная рыба чужих слов. Мама рассказывала о том, как он убежал из дома, чтобы посмотреть на работу гончара. Мица рассказывала в письме о том, что маяк исправно зажигается каждый вечер. Отец… Впрочем, довольно. Нет смысла помнить что-то, кроме света лампы.

Унимо походил по комнате, бессмысленно толкнул дверь: конечно, она была заперта. В реальнейшем Грави. В царстве безопасности.

Стоило запустить чем-нибудь в стену. Просто так.

Унимо сел на пол и стал думать, как выбираться.

«Я хочу, я хочу…» – бормотал он. Но хотел он только лечь и уснуть – и в мире Грави сделать это было очень легко.

«Нет, как же, я не могу… » – всё было тщетно, дверь оставалась закрытой.

Унимо просидел в кресле всю ночь. Пока не пришёл осенний рассвет – брат-близнец ночи.

Когда-то отец вот так же отправлял его в комнату. «Иди в свою комнату», – устало говорил он. И Унимо шёл. И так же не мог выйти, хотя дверь не была заперта. Не чувствовал ничего, кроме обиды, которая занимала примерно полкомнаты. И всё-таки не выходил.

Унимо ощутил злость. Как призрачное движение ветра после бесконечного штиля. Как стойка лисы, которая учуяла мышиную нору.

В закрытую дверь постучали. Грави принёс кофе.

– Вы всем пациентам приносите кофе? – равнодушно уточнил Унимо. – А где же рвотный камень и камфорный раствор? Какое лечение без лекарств?

Грави улыбнулся. Пациент мог говорить, что угодно – на то он и пациент.

Кофе был очень хороший. Слишком хороший. Унимо пил, не торопясь.

Грави был доволен. Настолько, что на пол комнаты лёг бледный осенний луч. Наступало погожее утро.

Никто не может закрывать Мастера Реальнейшего в комнате.

Приказывать ему.

Распоряжаться его временем.

Знать, как ему будет лучше…

И тут смотритель увидел: ранняя осень, Грави задумчиво идёт по тропинке сада. Доживает последние дигеты аптекарский огород: мята, розмарин, пустырник, рута. Зябко. Обитатели Дома Радости разошлись по своим делам. На одной из глухих тропинок Мастер Излечения встречает его. Точнее, его ноги в нелепых красных башмаках. На высоте полуметра над землёй. Великий Врачеватель не справился. Не спас. Допустил.

Ему всегда говорили, что это неизбежно. Что так случается всегда, рано или поздно. Что он не виноват. Что это глупость – начинать винить себя. Что он отличный врач.

Но эти полметра теперь всегда оставались с ним, куда бы он ни шёл.

Не поднимать взгляд выше. Запретить всем выходить бродить по осеннему саду…

– Хорошо-хорошо, уходи, мне тебя не вылечить, – поспешно пробормотал бледный Грави, открывая дверь.

Злость утихла, затерялась на осенних дорожках, спряталась под снегом, но Унимо теперь вполне мог справиться сам.

– Я хочу, чтобы Дом Радости закрылся.

Грави не поверил, но поднял взгляд и понял, что не ошибся.

– Нет, ты не можешь… все эти люди. Им некуда идти.

– Пусть остаются, – пожал плечами смотритель. – Но Дома Радости здесь больше не будет.

Грави стоял перед открытой дверью. Ветер раздувал его плащ, как брамсель. «А что же делать мне?» – прошептал он едва слышно, но заботливый норд-норд-вест передал его слова в целости и сохранности. Грави знал, что как только он не сможет вылечить ни одного пациента – а этот момент уже наступал, неумолимый, как прилив, – он сойдёт с ума. Все закрытые двери в его голове распахнутся, все птицы будут беспорядочно искать выход, бить крыльями в клетке головы…

Унимо вспомнил лицо капитана «Люксии» – в тот момент, когда он узнал, что ему нужно разлучиться с кораблём. Тогда он думал, что Форин поступает жестоко.

– Форин никогда бы так не сделал, – сказал Грави.

Унимо шагнул к двери. Почти вышел, но обернулся на пороге:

– Возможно. Но я не Форин.

Грави улыбнулся. Но его улыбка была та самая – повисшая в полуметре от мёрзлой земли.

– Я могу оживлять мёртвых. Помни об этом. И передай Тьеру – или я сам ему расскажу.

Ингер Им-Онте, восемнадцатилетний сын небогатого шейлира, чей дом стоял на самой границе с Тёмным городом, но всё-таки в центральной части Тар-Кахола, был в отчаянии. Он смотрел на себя в зеркало, слышал предрассветный звон бокалов, шмелиный гул весёлой компании. Но сам он не мог больше пить. Да и веселиться тоже. От выпитого вина осталась только неприятная тяжесть. Или это была тяжесть на сердце. Он только что проиграл всё состояние своих родителей и немного больше. На что теперь нанимать учителей младшим брату и сестре, содержать дом в Тар-Кахоле?

Когда Ингер попросил об отсрочке, его противник сказал: «Ну к чему же, я уверен, что семья Им-Онте не оставит своего наследника в беде и соберёт нужную сумму».

Ингер даже умолял – и от этих воспоминаний хотелось крепко зажмуриться.

Выхода не было, куда ни пойдёшь – только тёмный угол с пауками.

«Остаётся одно», – подумал он и невольно вздрогнул. Так думать было даже немного приятно.