Остров Укенор

Пришлось спрятать руки в карманах пальто, надвинуть шляпу и идти быстро – так, как позволяли ранне-вечерние улицы Тар-Кахола. Фонари в тумане одевались в нарядные пышные платья – и словно бы начинали кружиться, подстраиваясь под ритм шагов случайных прохожих (как будто даже в ритме этой старой городской песенки: «Гори, гори, как фонари, не говори, не говори…»). Пройти по улице Горной Стороны – но не подниматься выше, туда, где неподалёку от Ратуши светилась «Кофейная соня». Не было времени даже на кукольную чашку очень крепкого кофе, который называли «маленькой смертью». Нужно было идти без остановки, чёрными переулками, в которые не добирался даже снег, пересечь улицу Весенних Ветров, прикрывая глаза от жадных огней витрин, выбраться к пустынной площади Морской Стороны, пройти по самому краю Тёмного Города, всматриваясь в заброшенные дома, пойманные в рыбачьи сети, как огромные киты, и наконец выйти к Западным воротам. Потому что именно там, за поворотами и подъёмами неприветливой каменистой дороги – так не похожей на оживлённый, стремительный Восточный тракт – в холодной пещере жил страшный великан, ворующий детей Тар-Кахола.

Великан оказался худым и невзрачным: только чёрные глаза, словно выходящие за пределы лица, могли бы помочь желающим составить портрет чудовища. Он макал кисточку в чёрную тушь и водил ей по бумаге, изредка прищуриваясь и замирая, словно от усталости. В пещере, где жил злодей, горели светильники, а по углам сидели дети, обняв колени руками. Они не выглядели напуганными – скорее напряжённо чего-то ожидали. А совсем рядом к похитителю сидела девочка лет двенадцати – точнее, не сидела, а то и дело нетерпеливо подскакивала и заглядывала рисующему через плечо. Он, впрочем, не был против.

Когда Унимо зашёл в пещеру, то остановился в растерянности. Он ожидал увидеть что-нибудь страшное: детей в клетках или даже убитых, – но вместо этого попал на урок рисования. Потому что, коротко взглянув на непрошенного гостя, хозяин пещеры протянул кисточку девочке и что-то шепнул ей на ухо. Она вмиг подобралась, села на пятки и, долго примериваясь, начала рисовать. Унимо просто неловко наблюдал: он не знал, что делать.

И когда на смотрителя с глухим рычанием двинулось странное существо, похожее на огромного кота с длинным чешуйчатым хвостом и кожистыми крыльями, он тоже не сразу сообразил, что правильнее всего было бы отступить. Но, упустив момент, когда выход в пещеру был свободен, Унимо прижался к стене – и постарался только не закрывать глаза, когда морда с тонкими, как трещины, зрачками оказалась около его лица. Это было удачно, поскольку он успел рассмотреть тончайшие чернильные штрихи, из которых была соткана шерсть чудовища…

Хозяин пещеры что-то прошипел – и крылатый кот нехотя, с ворчливым рычанием, отступил и уселся рядом, застыв в виде прекрасной кошачьей вазы. Унимо моргнул и отлепился от стены, в которую вжался так, что мелкие камешки осыпались с лёгким шорохом, когда он шагнул вперёд. Огляделся. Дети смотрели с любопытством – и совершенно без сочувствия.

– Вы всегда так… встречаете гостей? – спросил Унимо, обводя взглядом всех.

– Вы не гость. Вы пришли испортить праздник и забрать всех домой, – когда художник это сказал, некоторые из детей испуганно вскочили на ноги.

– Нет-нет, – смотритель для верности помахал руками – словно в подтверждение того, что у него нет с собой мешка, сачка или ещё чего-нибудь, чем ловят сбежавших детей. – Я не буду никого забирать. Я хочу только проверить, что с вами всё в порядке.

Похититель тем временем быстро что-то чертил на листе бумаги – и вот уже дети восторженно провожали глазами птичку с полосатым, как у шмеля, телом, и серебристыми крыльями. Девочка, которая до этого рисовала, со смехом побежала за странным летающим существом.

Унимо шагнул ближе к художнику. Реальнейшее состояло из тонких штрихов – и это было плохо. Смотритель, игнорируя колокола опасности, звучавшие в голове, сделал ещё шаг. Он старался, чтобы это не выглядело угрозой – но художник уже широко раскрыл глаза, видимо, осознав, что перед ним Мастер Реальнейшего.

– Мы можем поговорить? Пожалуйста, – Унимо опустил взгляд.

– Говори, – пожал плечами художник. И отвернулся.

– Я имею в виду – наедине, – ещё тише сказал Унимо.

А художник, напротив, заговорил чуть громче:

– Я ничего не скрываю от своих гостей.

Унимо начал злиться. Кто бы ты ни был, но прятаться за детей – это уж слишком.

– Хорошо, – как можно спокойнее произнёс Унимо, чувствуя даже через закрытые веки прицельные взгляды десятков глаз, – я пришёл сказать, что родители ищут вас, что они думают о самом плохом – и постоянно плачут. Вот, например, тари Исли – я только что от неё, – незаметно наблюдая, Унимо без труда определил, кто из мальчишек её сын.

Место девочки около художника занял мальчик лет тринадцати – бледный, с тонкой шеей и грустными глазами. На этот раз художнику пришлось сложнее: он работал, не отрываясь, минут пять. И потом в руку мальчишке ткнулся странный зверёк, похожий на пушистого поросёнка. Когда мальчик ласково почесал его за ухом, зверь завилял хвостом, совсем как щенок. Мальчик вдруг стал всхлипывать, но быстро затих, обняв своего питомца.

– Родители могут заниматься своими делами. Дети им нужны только для того, чтобы отметиться в книге. Они не знают даже, что их дети любят рисовать больше всего. А когда говорят с ними – будто одновременно доказывают в уме теорему равноотносительных треугольников, такие умные… – бормотал художник, снова что-то рисуя.

Унимо теперь смотрел только на детей, он сказал:

– Возможно, ваши родители действительно не могут или не хотят услышать вас, причиняют вам боль – и вы хотите сделать им больно в ответ. Ну что же, это понятное желание, да…

Тут дети стали переглядываться, их отважное единство распадалось на глазах.

– Осторожно, – прозвучал насмешливый голос за спиной.

Унимо обернулся и услышал, как звякнули цепи: в углу пещеры вставал во весь рост воробьиный лев. Так, во всяком случае, показалось Унимо с первого взгляда: крылья, такие, как у воробьёв, только огромные, острый клюв и большие глаза, закрытые третьим веком. Существо поднялось и застыло, слегка покачиваясь на львиных лапах. От каждого крыла тянулась длинная цепь. Унимо подошёл ближе: существо выглядело вполне безопасным, несмотря на свои размеры и лапы хищника.

Но потом оно открыло глаза.

А Мастер Реальнейшего быстро закрыл – но долю секунды на него смотрела пустота. Большая чёрная комната без окон. В которую забросили свинцовый шарик боли: повинуясь непонятным законам, он катился по полу и ударялся в стены. Эти глухие удары Унимо продолжал слышать, когда закрыл глаза.

– Вам не понравился мой рисунок? – насмешливо спросил Мастер Изображения. – Но говорят, что у меня неплохо получается. Хотя да, я ведь рисую только то, что каждый заслуживает – поэтому ко мне приходят дети и не приходят взрослые. Это существо создано специально для вас. Оно ужасно страдает, Бог – то есть я – сделал его таким. Но вам ведь это привычно. Понятно. Может быть, даже нравится. Когда вы на другой стороне.

Унимо слышал его голос внутри своей головы, между ударами шарика. На висках выступил пот, губы пересохли.

Ни одной спасительной мысли. Тьер уселся на полу пещеры и улыбался. Хотя Унимо не был в этом уверен: он так и не решался открыть глаза.

– Пожалуйста, не надо, ему же больно.

Шарик удивлённо застыл в середине комнаты.

Унимо улыбнулся и открыл глаза.

«Пожалуйста, не надо, ему же больно», – какое прекрасное заклинание. Записанное где-то на нитях основы реальнейшего. И теперь смотритель знал, что спасён.

Девочка, получившая в подарок шмелиную птичку, стояла перед ним и строго переводила взгляд с Унимо на художника.

– Ты специально сделал его таким, – обвиняюще сказала она, указывая на воробьиного льва. Теперь она смотрела только на художника – и таким взглядом, что Унимо даже ему посочувствовал.

Потом она шагнула к существу и, достав из кармана бумагу и карандаш, что-то быстро нарисовала. Не было видно, что, но птицезверь вдруг расправил крылья, словно примеряясь: крылья доставали до противоположных стен пещеры. Огоньки ламп заплясали, многие дети вскрикнули от страха. Затем он аккуратно сложил крылья, потёрся клювом о руку девочки и по-львиному побежал к выходу из пещеры. Когда все сообразили побежать за ним, то увидели только точку в небе.

– Я хочу домой, – сказала девочка.

За ней потянулись другие дети, и Унимо, не оборачиваясь, повёл их по каменистой дороге. Чувствуя себя флейтистом из старой легенды.

В Тар-Кахоле приближался Зимний праздник. Его отмечали на сороковой день после первого снега. Когда ночи становились длиннее, когда света оставалось совсем мало, жители столицы зажигали ручные фонари и выставляли их на подоконники, вешали стеклянные фигурки на окна и крепили маленькие свечи на искусственные деревца, которые создавали особые мастера, состязаясь в совершенстве формы. Кто-то стремился сделать очертания ветвей и ствол совершенно похожими на настоящие деревья, кто-то, напротив, предпочитал удивительные формы и цвета, лишь при хорошем воображении напоминающие деревья.

– А где здесь… зимнее дерево? – сердито спросил Тьер, оглядывая булочнуюю, когда до Зимнего праздника оставался дигет, а Унимо, очевидно, не собирался ничего предпринимать, чтобы эстетически приобщиться к празднованию.

– Не знаю, – пожал плечами смотритель. И удивился: – А ты что, любишь Зимний праздник?

Тьер нахмурился.

– Люблю, – мрачно сообщил он. – С детства, когда в этот день было так легко раздобыть бесплатные угощения. И бродячих артистов никто не прогонял на холод… Но нет так нет, забудь.

На следующий день Унимо отправился на главный рынок Тар-Кахола. Торговая площадь между Ратушей и Трактирной стороной оживала к Зимнему празднику: горожане присматривали подарки и охотно отзывались на крики торговцев: «Самые тонкие, самые тёплые ткани Горной стороны!.. Кофе! Лучший синтийский кофе!.. Яблочный сыр к празднику! Самый ароматный! С орехами, с лавандой, с корицей!» И, конечно, целый переулок был занят деревцами, фонариками и другими украшениями.

Унимо долго ходил между рядами, стараясь не вставать на пути снующих повсюду детей с ярко-красными леденцами и деревянными трещотками и не привлекать внимание торговцев настолько, чтобы они начали нахваливать ему свой товар. Иначе придётся улыбаться, кивать и обманывать надежды – все эти раздражающие мелочи.

Он никогда не покупал дерево к Зимнему празднику – и даже не думал, что когда-нибудь будет это делать. В детстве это делал отец, а он, Унимо, только смотрел свысока на предпраздничную суету. Хотя зажигать крохотные свечи на дереве Зимнего праздника никогда не отказывался.

Теперь никто не заставлял Унимо радоваться, никто не спрашивал у него, отнимая драгоценное время, какого цвета фонарики поставить в его комнате, никто не пробивался раз за разом через презрительное «мне всё равно», никто не дарил ему рисунки снежинок или звёзд – как дочка Мицы. Он ни для кого не должен был выглядеть счастливым – и это было немного похоже на счастье. Холодное, зимнее, тронутое инеем.

В итоге Унимо принёс и поставил на стол деревце, тонко вылепленные ветви которого напоминали картины мастеров неореализма, но при этом были ярко-красного цвета.

– Как тебе? – спросил смотритель, выкладывая на стойку булочной коробки со стеклянными украшениями, фонариками и свечами.

Тьер, который, как обычно солнечным днём, задёрнул все шторы, зажёг лампу и устроился на полу с книгой, удивлённо застыл, смотря не на красное деревце – на Унимо. Насмотревшись, он фыркнул и вернулся к чтению.