Ум-Тенебри остановился. Словно сверял нужные слова с тем небольшим запасом, который у него остался.
– Это не сложно… совсем не сложно, – проговорил Астиан, заметив темнеющим взглядом, как испуганно дёрнулся Тео. – Ты будешь отличным Защитником… научишься всему постепенно… Зримая Тьма пока спит…
– А вы… – продолжал Ум-Тенебри, слыша уже только гул своей крови в ушах, махнув в сторону замершего Инаниса, – просветитель… помогайте ему… если вы все в него поверите, то будет лучше… я слышал всё… всё, что вы говорили для меня… я всё слышал… и ваши слова были… моей… жизнью…
Глаза Астиана закрылись, а улыбка стала ещё более умиротворённой.
Тео плакал и не мог остановиться. Потому что теперь за границей комнаты с мёртвым Защитником его ждала только пустота. И где-то там, чуть дальше – Зримая Темнота. Он чувствовал её размеренное сонное дыхание.
Речь так и не вернулась к Айл-просветителю Люмару. Но однажды, после очередного вечера, который Инанис неизменно проводил в комнате главы Школы за чтением вслух его любимых книг, просветитель Сервил постучался в комнату бывшего слушателя Тео и с болезненной улыбкой протянул ему листок бумаги. На нём нетвёрдым старческим почерком было накарябано: «Он всё-таки привёл Его к нам».
10.2.2 Sic semper tyrannis[61 - «Так всегда [происходит] с тиранами» (лат.).]
Унимо снова стоял перед этой дверью, и ему казалось, что прошло по меньшей мере несколько лет с тех пор, как он впервые появился здесь. «Булочная Хирунди» – написано было нарочито неброско, потому что те, кто хоть раз побывал у Тэлли, не нуждались в дополнительных призывах. Дверь из старого дуба с кружевными узорами столетий, деликатно тронутые ржавчиной петли… Нимо разглядывал дверь, потому что его спутник, который стоял впереди, медлил, что казалось невероятным.
Форин – а это был именно он – словно не решался поднять руку и постучать. Унимо даже приготовил насмешливый комментарий, но удержался из благоговения, как будто скромная булочная Тэлли была святыней.
Трикс, дрожащий то ли от страха, то ли от волнения, держался поодаль от Смотрителя и его ученика, как прибившийся бродячий пёс, который не знает, приютят ли его те, за кем он увязался, или захлопнут дверь прямо перед носом.
Они снова были вместе, как на Маяке, и Унимо невольно почувствовал, что оказался дома. Нет, это ощущение вовсе не было приятным, уютным или чем-то вроде – скорее, даже в этот весенний вечер, становилось ощутимо холоднее, как будто от морских брызг, которым здесь, конечно, неоткуда было взяться. Но дом – это не всегда там, где тебе хорошо.
Собственно, из отцовского дома Форин и вывел его через какой-то невыносимо длинный лабиринт – так они снова оказались вместе.
Тогда Унимо сидел в тишине особняка Ум-Тенебри и слушал часы, бьющие оглушительно. Все предметы вдруг стали больше, и каждый норовил утащить Унимо с собой, прошептать какое-то воспоминание, отвести в прошлое, закружить, как ребёнка на карусели. Нимо сидел безголосый и почти бездыханный – сам почти обратился в вещь. И это состояние, это повторное обретение немоты, было притягательно тем, что всё уже существовало вокруг. Что всего было слишком много.
Когда стихли даже часы, Унимо где-то далеко на краю слуха уловил звук капель. Как будто дождь и протекла крыша. Капли стекали по стенам, медленно заполняя пространство своим победным «кап… кап-кап…».
Вот тогда явился он – его шаги по деревянной лестнице на второй этаж были слышны, как раскаты грома, так что Унимо раздражённо поморщился. А потом он ещё, проходя в комнату, задел мамину любимую вазу из лазурной майолики – и она разлетелась по полу сотней морских камешков.
– Ты что, собрался здесь остаться? – не замечая своей неловкости, недовольно спросил Форин, оказавшись перед неподвижно сидящем на кровати Ум-Тенебри.
Унимо непонимающе взглянул на своего учителя, а потом сказал:
– Вы разбили мамину любимую вазу. Я вам этого никогда не прощу.
«Отлично», – пробормотал Смотритель и, заметив, что все окна в комнате завешены, создавая этот питательный для воображения полумрак, он принялся отодвигать тяжёлые шторы, но из первого же оконного прямоугольника на него глянула Зримая Тьма, и Форин поспешил вернуть занавеску на место.
Отдышавшись, он подошёл к Унимо и, наклонившись, чтобы оказаться на уровне серых в чёрную крапинку глаз, сказал:
– Что бы ты там ни думал, я вытащу тебя из этой могилы. А дальше уже разбирайся сам.
И капризное детское «нет!» Нимо потонуло в мягких земляных стенах лабиринта, куда они оба провалились…
Конечно, теперь Унимо был благодарен Форину за спасение. Он зажмуривал глаза и качал головой, когда представлял, что не смог бы выбраться. Но отец верил в него, иначе не стал бы оставлять один на один с особняком. Отец не стал бы…
От раздумий Ум-Тенебри отвлёк звук стука в дверь – в ту самую, дубовую, с надписью «Булочная Хирунди». И Унимо почувствовал звонкую и чистую радость от осознания того, что вот сейчас, через мгновение или два, он увидит Тэлли.
Хозяйка дома не стала спрашивать «кто?» или смотреть в небольшое окошко, которое специально для таких целей располагалось слева от двери, – наверное, она знала, кого увидит. То есть наверняка, ведь это было реальнейшее.
Но всё равно она выглядела удивлённой и такой, намного младше, что ли. Унимо сначала даже не узнал свою подругу. Впрочем, она, кажется, даже не заметила, что за порогом есть кто-то ещё. Долгую-долгую секунду они смотрели друг на друга. Унимо не видел лица Форина, только его отражение, как в зеркале, в лице Тэлифо.
– Я зашёл… извиниться. Да, – это, несомненно, был голос Форина, но трудно было поверить, что и слова принадлежали ему.
– Ничего… видишь, я тоже… – пробормотала Тэлли, отступая вглубь комнаты. А затем, словно вспомнив, что она здесь хозяйка, произнесла уже с улыбкой: – Добро пожаловать, – и тут впервые заметила за спиной Смотрителя Унимо.
Это стало одним из тех впечатлений, которые человек хранит, как сокровища, где-то во внутреннем кармане своей жизни, забывая о них и нащупывая в самый необходимый момент. То, какой искренней радостью зажглись глаза Тэлли, когда она увидела своего младшего друга, неуверенно переминающегося с ноги на ногу.
– И привести к тебе твоего протеже – видишь, он в целости и сохранности, – усмехнулся Форин, уже совершенно прежний, отступая чуть в сторону, – и даже кое-чему научился.
Тэлли крепко обняла застывшего Унимо, и он прошептал едва слышно: «Я скучал по тебе», что было, разумеется, правдой.
– Привет, Трикс! – кивнула Тэлли всё ещё дрожащему немому. – Заходите, прошу вас.
– Мне нужно ещё успеть найти остальных, поэтому я… – деловито проговорил Форин, переступая порог.
Тэлли улыбнулась:
– В таком случае тебе повезло: они все здесь. Почти… – и действительно, на креслах и за столиками в закрытой булочной сидели все они: Мастер Любви, Мастер Музыки, Мастер Скорби, Мастер Поэзии, Мастер Преданности.
Долора постучала в дверь булочной сразу после того, как Кора и Сорел принесли Верлина. По нервно скомканной тишине, которая повисла на мгновение, Форин понял, что Мастера Слов больше нет. Но нельзя было отвлекаться.
Под прессом взглядов шести Мастеров Форин усмехнулся:
– Ну что же, рад вас всех видеть. Но сейчас у меня совсем нет времени, надо идти. В Королевстве, как вы знаете, опять что-то сломалось, – Смотритель всё-таки не стал разглядывать присутствующих, а задумчиво уставился в окно.
– Он тоже здесь, – не удержавшись, сообщил кто-то, и Форин обернулся и посмотрел в упор на того, кто решил, что Смотритель этого не знает. Такого взгляда, будь он чуть продолжительнее, достаточно было, чтобы надолго лишить человека желания что-либо говорить, но Форин быстро сменил гнев на милость.
– Да, разумеется, поэтому мне нужно поторопиться. А вас я прошу присмотреть за городом и горожанами. Всякое может случиться.
Мастера разрозненно закивали. Атмосфера реальнейшего Форина постепенно расползалась, как иней в помещении, в котором зимой погасла печь, и все были не против, чтобы Смотритель ушёл
Форин ещё немного потоптался у входа, как всегда, сочетая в своём поведении безграничную самоуверенность и неловкость. И, словно вспомнив что-то, сказал, резко вскидывая взгляд на забившегося в угол немого:
– Трикс побудет с вами, хорошо? Пока я не вернусь.
Трикс отчаянно замотал головой, словно забыв все свои замысловатые знаки. Но Смотритель, казалось, не замечал этого, уже обратив свой взгляд на Унимо.
– Пойдем со мной, если хочешь, – и, перехватив благодарный взгляд своего ученика, добавил: – А то ещё натворишь глупостей, если встретишься с Флейтистом один.
Не прощаясь, Смотритель шагнул к выходу, но тут Трикс бросился к нему, схватил за рукав, а затем, словно испугавшись собственной наглости, сложил руки в своей самой истовой мольбе, которая, казалось, могла бы расжалобить камень. Но не Форина – тот брезгливо отдёрнул руку и отвернулся, а когда немой повторил свою попытку, цепко ухватил его за плечо и, смотря несчастному прямо в глаза, произнёс:
– Я хочу, чтобы ты остался здесь, чтобы не выходил за порог и никому не мешал.
Конечно, бедняга Трикс не мог ответить ничего, только кивнул несколько раз, чтобы его хозяин скорее отвёл взгляд. А потом вжался в стену и застыл, словно лишённый не только слов, но и движений. Унимо уже видел Трикса в похожем состоянии: на Маяке Форин несколько раз всерьёз злился на своё зеркало и лишал его возможности любых проявлений в реальности. Как правило, это длилось недолго, чему немало способствовал и сам Унимо, осторожно напоминавший, что это на самом деле означало – злиться на Трикса. Форин тогда устало соглашался и, чтобы искупить свою вину, звал немого пить чай и старательно выслушивал его замысловатые жесты.
На этот раз всё было хуже – и Унимо, шагая рядом с Форином по улице Горной Стороны, не мог удержаться на непотопляемых доводах о том, кто такой Трикс, а погружался в холодные воды непрошенной жалости. Но Смотрителю, вероятно, было не лучше – не часто он так сильно нервничал. На памяти Унимо – никогда. Да и по испуганным лицам Мастеров можно было понять, что Смотрителя ждало серьёзное испытание, в исходе которого никто из них не был уверен.
– Зачем я вам? – решился спросить Унимо.