История Смотрителя Маяка и одного мира

Медлить было нельзя.

– Я хочу, чтобы вы, тар Малум, исполнили приказ своего короля, – сказал Форин.

Главный птичник не смог ничего возразить, хотя, в отличие от Оланзо, сохранил осмысленный взгляд, в котором плескалось целое море разочарования от такого глупого проигрыша. «Ещё один игрок», – подумал Форин, когда Малум, откланявшись королю, стремительно удалился.

А потом он услышал то, что не рассчитал – полный ужаса, словно застывший на гребне волны, единодушный вскрик толпы: главный птичник забрался на самую высокую башню дворца и прыгнул вниз – туда, где блестели в закатном солнце черепичные крыши дворцовых пристроек…

– Если вы хотели, чтобы я отговорил его, то вы опоздали, – в дверях королевской приёмной, в которую теперь, кажется, можно было входить без доклада, появился Айл-врачеватель Грави, вечная невозмутимость которого, учитывая обстоятельства, была особенно эффектна.

– Вы меня вызывали, Мэйлори, – пояснил он застывшему королю, – хотя хочу вам заметить, что не имею чести состоять придворным врачом, поэтому прошу не рассчитывать на то, что я всегда буду являться по первому вашему зову.

Форин улыбнулся: Грави, кажется, совсем не изменился. И явился очень кстати.

– Я не вызывал… – испуганно пробормотал король, зачем-то отступая к окну. Конечно, недавнее происшествие с сыном успело изгладиться из его памяти, и явление главного врачевателя душевных болезней в Тар-Кахоле мгновенно сложилось для него в зловещий знак.

Смотритель встал и поклонился своему старому другу.

– Как бы там ни было, Мастер Излечения, ты поразительно вовремя. Нашему королю требуется твоя помощь.

Грави переводил взгляд с короля на Форина, затем скользнул взглядом по креслу, в котором ни жив ни мёртв сидел, вцепившись в деревянные подлокотники, Унимо, и снова обратил свой взгляд на его учителя.

– И я рад тебя видеть, Мастер Смотритель. Но, кажется, Сэйлори имеет другое мнение насчёт необходимости лечения, – Грави смотрел исключительно в напоминающие иней глаза Форина, и обоим было ясно без слов, что происходит.

– Ты хочешь, чтобы я сказал это по-другому? – негромко спросил Форин.

Он не хотел угрожать старому другу, но, зная их общее упрямство, сложно было предпринять что-то более подходящее для разговора на равных. Смотритель отлично знал, что Грави не берёт в Дом Радости никого, кто не приходит сам. И в этом он разочаровал уже не одну сотню родственников, многие из которых, впрочем, действовали исключительно из «лучших побуждений». Несмотря на любые увещевания, врачеватель был непоколебим.

– Если ты хочешь использовать мой дар как оружие, я не смогу тебе возразить, потому что оружие не говорит. Но оружие никогда больше не станет чем-то другим.

Тишина в приёмной короля плыла по реке мирного потрескивания дров в камине, своим уютом и спокойствием заострявшей то, что происходило в реальнейшем.

– Ладно, – вздохнул Форин, – ты ведь видишь, что я действительно свёл его с ума?

– Ты думаешь, что разбираешься в этом? – усмехнулся Грави.

И Смотрителю пришлось прочитать всё несказанное остальное – и скривиться от боли понимания. Конечно, это было самоуверенно – говорить при Мастере Излечения о том, что кто-то сошёл с ума. Становиться на эту топкую дорожку, на которой никто не может выжить: либо ты погибаешь, либо перерождаешься в чудовище, которое питается чужим страхом, чужой беспомощностью, чужой зависимостью. Самым страшным чудовищем, которое только может быть – чудовищем, которое точно знает. Пожалуй, никто, кроме Грави, даже сам Форин, не смог бы справиться с этим. Айл-врачеватель боролся за себя каждый день, и все его правила были не прихотью, а средствами оставаться тем, кем он был – Мастером Излечения. И здесь даже сам Смотритель не мог ему указывать.

– Пожалуйста, Грави… – пробормотал Форин с таким отчаянием, что Унимо показалось, будто всё уже потеряно и проиграно.

Даже компас реальнейшего, пожалуй, не смог бы тогда показать, что должно произойти, куда должна качнуться ладья реальности в этом штормовом море – вправо или влево, или пойти ко дну…

Но тут король, сжавшийся в кресле, вдруг долго и серьёзно посмотрел на Грави и сказал:

– Вспомнил… я ведь хотел его, моего мальчика, отправить к вам. Это безумие, безумие, – он сокрушённо покачал головой, – заберите меня с собой в Дом Радости, прошу вас, Айл-врачеватель!

Грави покачал головой, дивясь такой поразительной удачливости Форина, но кивнул и протянул руку своему новому пациенту, чтобы тот смог подняться и начать своё излечение.

Когда они – врач и пациент – проходили мимо Смотрителя, Грави обернулся к другу и прошептал:

– Надеюсь, ты ещё зайдёшь ко мне. И не с очередным пациентом. Береги себя.

Форин кивнул. Грави не раскидывался такими предупреждениями, и оба они знали, что у Смотрителя осталось очень мало сил.

Когда Грави увёл короля, а стража, видимо, не выдержав зрелища сопровождаемого врачевателем правителя, разбежалась, Форин тоже собрался было уходить, но тут в проходе появился Флейтист, оглашая глухую тишину опустевшего дворца редкими аплодисментами.

– Не так быстро, дорогой Смотритель, – усмехнулся слепой. И пояснил: – Исполнители главной роли никогда не покидают сцену так быстро. Они должны дать публике вдоволь насладиться своим глупым самодовольным видом.

Унимо замер, как муравей в патоке: он не мог пошевелить не только рукой или ногой, но и мысли его застыли так же, как застывают на холоде блестящие сахарные нити.

– О, и мой славный юный друг здесь! Как дела, Унимо? Смотрю, ты подрос и думаешь, что много чему научился у нашего грозного хранителя реальнейшего? Или он, по своему обыкновению, просто использовал тебя, без объяснений, – как вот и сейчас, например, чтобы иметь рядом живой источник ненаправленной силы?

Слова Флейтиста валились на голову, как тлеющие балки горящего дома, отрезая путь к спасению и разъедая горло неоспоримой гарью.

Форин молчал. Он берёг силы, потому что их действительно было страшно мало для сражения с Флейтистом, который, напротив, словно лучился предвкушением интересной игры и скорой победы.

– Что же ты молчишь, Айл-Смотритель? – продолжал издеваться Флейтист. – Теперь ты ведь куда ближе ко мне, чем раньше, правда? Как ловко ты ухлопал этого палача – просто загляденье! Даже я, наверное, так не смог бы. И со стариной Грави разделался – будь здоров! Может, теперь не побрезгуешь сыграть со старым приятелем, а?

Старик рассмеялся, и его смех застучал горошинами по каменному полу.

С каждым словом Мастера Эо сил у Форина становилось всё меньше. Унимо видел это, как если бы перед глазами у него были огромные песочные часы: с каждой секундой песчинки, толкаясь, неостановимо стремились на свободу – в точно такую же, только пока меньше заполненную, стеклянную колбу. Словно капли крови по шкуре смертельно раненого животного – время истекало.

– Хочешь сдаться? – уточнил Флейстист, подбираясь всё ближе к безмолвному Форину. – Ну, давай, я согласен: сдай мне город – и с тобой всё будет хорошо. И с твоим мальчишкой тоже, так уж и быть, хотя со мной он научился бы гораздо большему.

Унимо подумал о том, что он на самом деле хочет, чтобы Смотритель забрал все его силы для сражения с Мастером Эо. Глубоко вздохнув, он подумал об этом так, словно мысль эта была острым ножом, о который легко порезаться.

«Ты уверен?» – спросил Форин. И Нимо кивнул. Они оба помнили, как ученик Смотрителя ушёл тогда – те следы на песке остались до сих пор, стоило только закрыть глаза. Но тем не менее Унимо кивнул. «Ты не сможешь больше ничего выбрать, ты понимаешь?» – отчаянно требовал ответа Форин. В реальнейшем нельзя было лгать – даже без слов. А в таком состоянии даже сам Смотритель не смог бы сделать так, чтобы ложь обернулась правдой хоть на мгновение. Поэтому Унимо почувствовал боль. Это была потеря: он знал точно, что мог бы сделать много всего, мог бы найти то, что составляло бы его сокровище, постоянный источник радости, мог бы, возможно, даже найти или создать свой мир, – но кивнул в третий раз. И потерял сознание – потому что в реальнейшем нечего делать, если ты, как дурак, отдал своё самое важное другому человеку…

– Так, пожалуй, будет лучше, – прокомментировал Мастер Эо то обстоятельство, что теперь они вдвоём со Смотрителем шли по пустынной улице Весенних Ветров в старинном центре Тар-Кахола.

Примечательно, что не было видно ни одного жителя. Но Форина это не беспокоило: он чувствовал, что это просто иллюзия.

– Нет, всё-таки я удивляюсь, как тебе удаётся их очаровывать, – покачал головой Флейтист. – Сначала эта булочница, как там её, теперь мальчишка…

– Заткнись, – беззлобно бросил Форин, но вложил достаточно силы, чтобы Мастер Эо не стал развивать свою мысль дальше.

Флейтист всегда чувствовал приятное возбуждение в начале игры, и оно заставляло его болтать без умолку.

– Нет, и всё-таки я не могу понять, чем тебе так дороги люди, эти пустые куклы из бумаги. Ладно ещё Мастер Всего – он вроде как чувствует свою вину за всё это безобразие, но ты-то?.. Эх, – Мастер Эо махнул рукой, признавая безнадёжность своего собеседника, – посмотри хоть, как прекрасен город без людей, ну?

Форин отвернулся от заглядывающего в лицо спутника, но, действительно, без людей город приобретал особое очарование – Смотритель не мог этого не признать, оглядывая пустые аллеи, свободные скамейки и сами для себя журчащие изящные фонтаны на маленьких проходных площадях.

Не нуждаясь в задушевных беседах или в поклонении, в том, чтобы заглядывать кому-то в глаза и видеть там своё отражение – чуть лучше или чуть хуже, – Смотритель не мог сказать, что именно чувствовал к людям, а значит, и к самому себе. Ту жгучую ненависть, которую он изредка ощущал, или, что чаще, тоскливое понимание, что «ну вот, опять», когда очередная его попытка защитить людей от них самих проваливалась, Форин не мог признать за настоящее отношение к этим существам, к роду которых ему выпала судьба принадлежать. Он не понимал людей и даже немного боялся их – не понимал, что хорошего они могут находить в миллионе вещей, которые не стоили и одного мгновения вечности. Словно любитель бабочек, он мог бы, наверное, ради изучения накалывать их на булавки и сушить для коллекции, если бы его компас в реальнейшем не грозил стать бесполезным от таких недопустимых погрешностей зла. Или, возможно, ещё из-за чего-то, имени чему Форин пока не знал…

– Задумался? – усмехнулся Флейтист. – Это хорошо. Но игра, тем не менее, не ждёт. Ты, как всегда, за белых?

Форин только фыркнул: вот паяц! Хотя, конечно, никаких иллюзий по поводу того, что слепой старик – слабый противник, у него не было.

– А помнишь, – расчётливо припоминал Флейтист, – как мы ввели моду на эту игру – «Двойное желание»? Весёлое было время! Кажется, тогда доходило даже до убийств…