Моран дивий. Книга вторая. Реноста

Водяница медленно, с усилием повернула голову, подставив лицо луне.

«Разве ты не ведаешь, – зашелестело вокруг меня, – разве не догадываешься? Али мало старуха рассказала обо мне?»

Я молчала. Молчал и лес.

«Утешения ищу. Боли своей утешения, обиде своей, смерти своей лютой… Не нахожу. Где оно, княжна? В чём оно, ведаешь?»

Медленно, рывками изогнув шею, водяница вновь уставилась на меня могильной ночью глаз.

«Может, в возмездии оно?»

Шелест слов утих, канув в мёртвую тишину леса. Тишина окружила, укутала тяжким душным одеялом – гулкая, вязкая, словно вода. Я помотала головой.

«Как глаголит Правда сулемская? – зашелестели вновь листья. – Умерший поганой смертью, погубленный татем не найдёт дороги через Калинов мост, покуда отомщён не будет. Но кто заступится за бедную деву безродную, сироту горемычную? Кто, княжна? Маюсь я водяницей от веку, нету мне избавления…»

Око Маконы мазнула по краю лёгкая перистая тучка, притушила сияние его истовое. Водяница будто вздрогнула, выронила гребень. Подружки её, белея холстом рубах, завесив мёртвые прелести водорослями волос, побрели в озеро, натужно переставляя ноги.

«Сунежа… Сунежа… Сунежа… – перекликались голоса в листве. – Отпусти её, Сунежа, не губи её, Сунежа, жемчугов речных соберём тебе на очелье…»

Водяница поднялась с камня неровно, неловко, повернулась спиной ко мне и зашагала в воду.

«Помоги мне, – шептали листья, – помоги мне, княжна. Чем хочешь одарю – златом, властью, силой, другом милым, давно желанным… Что хочешь? Знаешь ведь кто я, только попроси…»

– Мира, – хрипло произнесла я, – мира хочу в душе. Можешь?

Лунный свет истаивал, пожираемый чёрным облаком – мутная, словно завешенная тонким полотном луна слепла, из последних усилий сопротивляясь опутывающему её мороку, провожая бедную жалицу свою – водяницу – в её стылую могилу.

Сунежа остановилась по пояс в воде.

«Не нужно, княжна… Не нужно пытаться хитрить со мною. Я столько веков ждала твоей помощи, что ныне уж не отступлюсь. Ты всё равно сделаешь это для меня…»

Луна погасла, погрузив лес в непроглядный мрак.

– Почто я? – мой крик увяз в темноте, упал тяжелым камнем, стух…

Руки шарили вокруг, пытаясь схватиться за что-нибудь в огромной чёрной пустоте. Хоть за что-то – уцепиться, подтянуться, выбраться… Я знала, что должно получиться. И получилось. Крепко вцепившись в спасительный посыл яви, я начала споро пробираться на свет, на звуки, на запах… Да, я поняла, за что уцепилась: это был густой травяной дух, даже скорее сенной – сладкий, чудесный, живой.

Мнилось мне, что заснула в сеннике дедовой одрины – сейчас поверну голову, и защекочат лицо травинки-соломинки, открою сонны очи – и зажмурюсь от бьющего в чердачное оконце солнца. Под рукой нащупала шелковистый мех, запустила в него пальцы…

– Киса-киса, – позвала дедову пегую кошку.

– Очнулась, – сказал кто-то надо мною гулко, будто в ведро. – Подай чашу.

Я попробовала открыть глаза. Удалось не сразу. Я лежала на лавке в светлице дома Нырищского старосты. За бычьим пузырём окон было темно. Горели, потрескивая, несколько лучин в резных кованых светцах – не бедствовал, видать, бирев.

Надо мной сидела бабка Вежица. Она подтянула повыше укрывавшее меня меховое одеяло, в которое я вцепилась пальцами, и приняла от кого-то глиняную кружку с крепким травяным взваром. Козий вьюнок, подумалось отрешённо, это он так пахнет.

– Бабушка, – голос звучал сипло и слабо. – Что было?

– Обморок на тебя нашёл, – мора подула на парящую кружку.

Я прикрыла глаза, потом снова посмотрела на неё.

– Она приходила ко мне, – прошептала я одними губами, поймав взгляд Вежицы. – Сунежа. Мести жаждет чрез помогу мою…

Лицо старухи затвердело как-то сразу, окаменело скорбными морщинами своими, напряглось.

– Ты согласилась?

– Нет, – беззучно шевельнулись мои губы.

Вежица поставила кружку рядом с собой. Легко, за подбородок, повернула мою голову набок, принялась протирать и смазывать саднящую шею.

– У неё нет власти заставить тебя…

– А мне почудилось, будто есть. Я боюсь, Вежица.

– Давай присядем, дитятко, – мора помогла мне подняться, вставила в холодные ладони кружку. Я аккуратно, дуя на кипяток, мелкими глотками отпила обжигающего отвару, прислонилась спиной к тёплой срубяной стене.

– Не бойся её, – тихо проговорила старуха, не глядя на меня, усердно перебирая свои лекарские снадобья. – Себя бойся, девонька…

В голове моей светлело, разум прояснялся постепенно, отряхивая путы морока, напоминая о произошедшем на пиру и всё более отодвигая в зыбь сновидений явление Сунежи. Я потянулась пальцами к шее, но мора хлопнула по руке, погрозила пальцем:

– Нечего мацать, заразу часом занесёшь! Давай перевяжу…

– Что у меня там? Откуда?

Я наморщила лоб, вспоминая. Скрипнула дверь.

– А что с Держеной? Где она?

– Да туточки я! – отозвалась поляница, возникая над плечом моры. – Бегала посты проверяла под твоими окнами – бдят ли…

– Посты, значиться… – протянула я, чуя внутрях мерзкую холодную щекотку. – Ужо мне, бедунице…

Деланно бодрое лицо подруги помрачнело.

– Того, кто ножик-от в тебя метнул, так и не нашли. Межамир бесится, готов всю дружину вокруг светёлки твоей расставить. Да толку-то. Вои они к открытому бою привычные, не к игрищам этим Истоловым. Тати бьют исподтишка, да в темноте, да так, что концов опосля не сыщешь. Энтот-то сучий потрох – умелец, видать, каких поискать. Так измудрился, чтоб метнуть незаметно – из-под полы, да без замаха, дабы не углядел никто. Да и времечко выбрал удачное – так ужо все увлечены были представлением Свановым, вельбруда бы не углядели, что уж до мужичка скользкого…

– Кого не углядели? – удивилась я.

– Вельбруд, – почему-то смутилась Держена, – сие зверь есть диковинный в полуденных землях. Зело мохнат, огромен и норовист. А из спиняки евойной два мешка растут – в одное он воду запасает, в другий – харч. Оттого может цельный год не есть и не пить. Во как! Кощ один баял. Мы его нынешним студенцом в сражении взяли. Он не дубреж, наёмником сражался. Дивно выглядит – черняв глазами да волосом, кожей тёмен… Я за ранами его ходила, вот он мне побасенки-то всяки сказывал. Смешно так по-полянски изъяснялся,– смущённо улыбнулась поляница, просветлев грубыми чертами лика свого, – будто дитя малое слова коверкал. Не всегда и понять можно было. Говорил, возьму тебя, воительница храбрая, в жёны, славных воинов ты мне родишь…

– Ну, сие-то ты поняла, видать, – Держена шмыгнула носом, заозиралась по сторонам сердито. – Ну и где ж тот кощ? Чегой-то не припомню такого в Болони… – я протянула кружку Вежице.

– Допей! – буркнула та сердито. Я послушно залила в себя остатки.

– Так не довезли, – подруга махнула рукой, хохотнула как-то натужно, – помер в дороге-то.