Моран дивий. Книга вторая. Реноста

… Выходит, ожог на шее, гулко дрожащий в стене нож у самого лица – это всё мне не приснилось. Это не обморочный морок, как явление Сунежи. Это явь. Кто-то, среди друзей, в родных Нырищах, метал мне нож в горло, дабы умерла я, захлёбываясь собственной кровью. Страшно? Пока нет. Потому, видать, что неуразумеваемо.

– Понеже он…

– Послушай, – поглощённая своими думами, я перебила Держену, – ведь можно же проследить путь ножа по тому, как он в стену вошёл, узнать с каковой стороны он прилетел, кто за столом в том месте сиживал…

Держена споткнулась на полуслове, поперхнулась воспоминаниями, из коих её так грубо выдернули. Наивно-блаженное выражение сползло с её лица, она нахмурилась.

– Так смотрели, а как же. Положили, что ножик не от столов пиршественных прилетел, а от перехода в поварню. Там и челядь, и кощи сновали, и кмети мимо ходили к выходу – кто до ветру, кто до девки, кто так, освежиться, мабуть…

Значит, вот она – та самая стрела в спину, о коей Межамир толковал… Быстренько же опасения его воплотились, и дня не прошло с разговора нашего. Кому же помешала никчёмная сулемская княжна, ставшая невестой угрицкого князя?..

– А бросок был куда как хорош – не иначе щур тебя уберег обмороком этим. Коли не начала б ты в миг тот роковой падать – попал бы ровнёхонько в цель. И не успела бы я, сторожица твоя, ничего предпринять. Эт я уж опосля тебя с лавки сдёрнула под себя, гаркнула, чтобы татя держали – не все ж и поняли сразу, что произошло. Межамир с сотником угрицким ныне там свирепствуют. Свана в поруб кинуть велели, да не аки буяна пьяного, аки пособника убийцы! И Дражко с ним, того, что подпевал дурню старому, княгиню пустословьем своим бесчестил. Пытать, видать, будут, дознаваться имени подельников. Кощей всех допрашивают, поварню вверх дном перевернули. Самой большухе нырищской и то недоверие высказали – слыханное ли дело? Кто ж из сулемов на гостей руку поднимет?

– Хорош трепаться, – буркнула Вежица от противоположной стены, устраиваясь на ночь. – Будя.. Спать пора. Иди, Зозуня, не нужна боле.

Тут только я заметила Белавину распутёху. Она сидела тихохонько в углу, забравшись с ногами на лавку, перебирала кисточки своей понёвы, представляя их в виде кукол, разговаривая за них полушёпотом и переставляя по замызганному холсту передника. Зозуня вскинулась, услышав распоряжение, соскользнула с лавки и закосолапила проворно к двери.

Я проводила её взглядом и тут же о ней забыла.

Держена, отстегнув меч, стала укладываться прямо на половике у моего ложа.

– Держена! – прошипела я. – Что творишь?

– Я сторожу тебя, княжна. Так положено, – она спокойно улеглась на бок, сжав в руке древко боевого топорика.

Вежица не стала гасить лучины. Мало ли что – вдруг тать проберётся? При свете-то распознать угрозу и обличье умысла всё ж сподручнее. Они горели, тихонько потрескивая, роняя шипящие угольки в корытца с водой. Я долго наблюдала их трепещущий свет сквозь закрытые веки…

– Держена! – позвала я.

– Ммм…

– Дивлюсь с тебя… Порою такая ты умудрённая, меня наивностью попрекаешь. А порой сама на веру принимаешь побасенки разны, словно дитя неразумное… Это ж надо было кощу тому чернявому поверить, сказкам евойным!

Держена молчала. Я уж решила, что не добудилась её, когда она проговорила тихо:

– Мнишь, не пошёл бы он в род мой… мужем моим?

– Да при чём здесь..? Ну, это само собой… Ты ж раны его врачевала, вот он и удерживал тебя при себе обещаньем-то, обадил… Но я не об этом. О вельбруде. С мешками на спине это он уж явно перегнул! Вот уж враль-то знатный! Один, значиться, для воды, другий для еды! – я фыркнула. – Ему бы гусли в зубы, да по Суломани бродить, басни честным землепашцам наговаривать – ни дня б голодным не сидел!

Держена не ответила. Я полежала какое-то время, раздумывая о странах неведомых, полуденных, потом свесилась с лавки:

– Держена! – позвала шёпотом. – Держена, спишь?

– Не таков он, не знала ты его, княжна, – раздалось глухо.

Ох, чегой-то не то я, видать, сболтнула. Не то, да не так. Неужто в сердце запал ей этот полонянник, умерший в дороге от ран? Ведь не рассказывала она мне про него никогда, а тут… Прорвалось потаённое, болезненное, да наткнулось на равнодушие моё, на недоверие…

Что же это? Совсем оглохла да ослепла душа моя? На что обидела посестру свою? Я отвернулась к стене тихонько, осторожно укладывая перевязанную шею. Одинокая слеза скатилась через переносицу в подушку. Жаль было себя. Жаль Держену.

Макона ласковая! Почто мучаешь меня? Впусти в мир своих сновидений, помоги забыть о боли и обидах, тех, что мне причинили, тех, что причинила я…

Заснула не вдруг – Вежица уж пару раз сменила прогоревшие лучины. Мне снился огромный мохнатый чудо-зверь с мешками вместо ушей. На спине его восседала Зозуня с черными глазами водяницы и, горланя похабные частушки, запускала в меня из пращи отравленные стрелы: «Повернись спиной, хвороба! – покрикивала она грозно. – Повернись спиной!»

* * *

На рассвете Варуна явил лик свой притихшим Нырищам. Обозрел происходящее на вечевой площади, зажмурился, закутался тучами серыми, заплакал мелкой моросью… Видно, не по нраву пришёлся ему, справедливому, суд княжий, коий по Правде сулемской вершон быть должен, под бдительным присмотром солнышка ясного.

Измученные, едва держащиеся на ногах, поелику допросы с пристрастием сил никому не прибавляют, стояли приневоленные перед Межамиром, повесив буйны головы, в холстяных неподпоясанных рубахах, босые – уже приговорённые. Крепкое кольцо наемников княжеских да угрицких мечников окружало судилище, оттесняло дружинных сулемов. Ибо те взирали на творимое бесчиние весьма недвусмысленно.

– Испросим божьей правды, княжич, – прохрипел Сван. – Нету видаков вины тобою на меня возложенной. И я её не признаю. Выходит, твоё слово против моего…

– Дела твои разом и за тебя, и за видаков говорят, – зло бросил Межамир. – Вина твоя не кричит, нет – вопиет о себе! Видели вечор и слышали все достаточно. А с татем ратиться я не стану. Вот с тем, кто усомниться в праведности суда нынешнего, с тем поспорю на мечах.

Тишина висела над лобным местом Нырищ – вязкая, злая, полная невысказанных сомнений, подавляемой яри.

– Ну? – княжич крутанулся на месте, озирая ряды кметей. – Кто желает быть очистником умыслам сим? Кто уверен в невиновности их? Кто не видел вчера устроенной ими бучи? Кто не узрел удара мечом по мне и ножа, прилетевшего в княжну? Кто смело назовёт это нечаянным совпадением и ответит за свои слова перед ликом Варуны?

Нестройное шевеление в рядах сулемских кметей всколыхнулось было да и угасло, так и не выродившись в протест. Сомнения терзали людей, обездвиживали, обескураживали…

– Братья! – крикнул Межамир. – Видели вы от меня хоть раз неправедный суд? Видели, чтобы казнил я дружинных своих даже за весомые проступки? Тех, с кем сражался бок о бок, тех, кто не задумываясь, как побратим мой, примет удар, назначенный мне? Рискну ли, братья, свершив сгоряча необдуманное деяние, потерять доверие ваше? Рискну ли после того пойти в бой с теми, кто сочтёт водима свого неключимым, неправедным? Вы ведаете ответ… Никогда я не посмею никого из вас осудить напрасно, но, напротив, лишь заступу во мне найдёте пред всеми, аки прежде!

Межамир помолчал, свесив голову. Кмети внимали ему в мёртвой тишине: сулемы хмуро, дубрежи равнодушно.

– Ведаете вы тако же, куда мы ныне идём и зачем. Что значит для нашей земли посуленный мир. Ведаете, что есть те, кому сей мир – костью поперёк горла. Потому я ждал удара. Я был готов к нему. Но не был готов к тому, что удар этот нанесут свои!

Он гневно сверкнул глазами на судимых, удобнее перехватил меч и в сверкнувшем пасмурным небом замахе отсёк голову Свану. Голова мягко шлёпнулась в весеннюю травку, засевая ея по широкой дуге рубиновыми каплями.

Дражко, не имавший сил подняться на ноги, стоящий пред княжичем на коленях, с усилием задрал подбородок, вытягивая шею.

– Руби, княжич, – просипел он, – авось, полегшает…

Я опустила глаза, уставившись на судорожно переплетённые пальцы рук. Услышала как свистнул меч, как ругнулась сквозь зубы стоящая рядом Держена.

Когда я снова решилась взглянуть на судилище, увидела спину Межамира, шагающего прочь, намеренно выбирающего путь там, где сулемов стояло погуще. Они молча расступались пред ним. Что думали они о происшедшем? Осуждали? Одобряли? Их хмурые лица были непроницаемы и тяжелы, словно камень.

Мы выступили в путь не медля, прямо от лобного места. А и чего время терять? Староста обещал позаботиться о телах казнённых, и у реки уже складывали погребальные костры.

Я взгромоздилась на свою гнедую, перехватила ватными пальцами поводья и уж совсем было собралась толкнуться пятками, когда почуяла, что на ноге повис кендарь живого веса.

– Княжна, княжна! – шептала бледная Белава, закинув вверх испуганное лицо. – Позволь мне домой ехать. Я всю-то ноченьку думала-винилась – коли не позволяешь сопроваживать тебя, надобно послушаться…

– Забздела? – усмехнулась я. – Али не говорила тебе сразу, ещё в Болони, что не на веселье собираюсь?..

– Верно, верно, правда твоя, Рысенька, правда твоя, – зачастила подружка, заглядывая мне в глаза. – Глупа была, каюсь. Прельстили-поманили дальние дали, невиданные земли, не соизмерила силушки своея.

– Как же вернёшься, позорница?

– Паду в ноги бабушке, она простит. И Деян простит, куда он денется…