Мой ледяной принц

Мое непостоянство пугало меня, ведь это я самоуверенно заявила Марии, что сама смогу научиться охотиться! Но, что такое охота? Это банальное убийство для того, чтобы мы могли выпить кровь! Я так привыкла к людям и всему человеческому, что не могла даже представить, как остальные вампиры убивают людей и при этом ничего не чувствуют. Все они относятся к людям пренебрежительно: даже моя семья называет их не иначе как «смертные», и Фредрик тоже считает их «всего лишь смертными»: факт их природы, а именно природы умирать, делает людей жалкими в глазах моих сородичей. А я всегда называла людей «людьми». Люди. Они почти такие же, как и мы: они тоже чувствуют голод, страх, одиночество, тоску, печаль, радость. У них, как и у нас, есть душа, которая болит и расцветает в зависимости от обстоятельств. Да, люди считают себя всесильными, единственными разумными существами на Земле, но разве мы так не считаем? Ведь если люди – всего лишь смертные, значит мы – почти боги, бессмертные, великие. Мы принимаем это как должное. Значит, мы ничуть не лучше людей. В большинстве своем, люди – добрые, хорошие и порядочные. Конечно, многие из них подобны мажору Робу и даже хуже. Обычно такие люди становятся «мажорами Робами» по двум причинам: первая – воспитание в духе «первенства» и «мы самые лучшие, а те, кто ниже нас, – отребье». У них много денег, и они не думают о том, как свести концы с концами. Вторая же причина в том, что такие дети с самого детства видят социальное неравенство между собой и большинством окружающих людей, и это невольно порождает в них эгоизм и самолюбие. Они считают себя всесильными, потому что их троны сделаны из золота, но забывают о том, что золото плавится, а порода – не признак ума… Как сказал Фредрик.

Мы не ценим деньги, а люди зависят от них. И это печально. Но при всем при этом, люди лучше нас: они могут любить не единожды и не быть в вечной зависимости от любви как мы. Как Седрик, как Брэндон. Как Фредрик.

«Интересно, куда он уехал? Наверно, как можно дальше от меня. Его нет всего пару дней, а мне уже так не хватает его! Пусть бы лучше он остался, пусть бы мы не общались… Нет, он поступил правильно. Это выход из тупика, в котором мы оказались» – подумала я, сжав в ладони свой кулон.

В два часа утра я оделась и пошла бродить по улицам Оксфорда, чтобы увидеть хоть кого-нибудь из людей. Должно быть, это паршиво – зависеть от общества. К счастью, на улицах было достаточно оживленно: в пабах, клубах и даже на площадях люди праздновали Новый год. Здесь были и пьяные, и трезвые, и счастливые, и печальные. Все вокруг сияло, шумело, светилось. Снег крупными хлопьями падал на землю, на дома, на деревья, на меня. Но эта красота была чужда мне, я не могла восхищаться ею в одиночестве.

Новогодняя ночь тянулась как вечность, и в эти часы я жалела о том, что была вампиром. Будь я человеком, то пришла бы домой, залезла под одеяло, заснула и проснулась бы уже в новом году. Но это была только мечта: я не могла спать, и это давило на мой разум. Бесконечно думать и не иметь ни минуты отдыха – это мука. Да, у нас есть так называемый «вампирский сон», но он длится всего пару секунд. Разве это сон? Скорее, мгновенная перезагрузка мозга. И никаких снов. Жестоко.

Неожиданно для себя я набрела на скамейку, на которой Фредрик поцеловал меня и признался мне в своих чувствах. Мне было некомфортно находиться здесь, но я не могла уйти: мне казалось, что Фредрик был здесь, рядом со мной. Сев на заснеженную скамейку, я стала смотреть на небо: оно было темным и застеленным снежным полотном. Снег падал на мое лицо, но я не обращала на него внимания: меня утопили воспоминания, и в очередной раз захлестнул стыд за мою жестокость к Фредрику. Я представляла, что на его месте могла быть я, и, если бы кто-то так же поступил с моими чувствами, я… Я умерла бы.

Глава 19

«Прости меня. Я незаслуженно оскорбила тебя, но ты так благороден, что уехал. Спасибо, так будет лучше. Для нас обоих. Будь счастлив. С Новым годом. Миша».

Смотря на это сообщение, я не понимал зачем. Зачем она мучает меня? Я смог бы утихомирить свои чувства, если бы ничто не напоминало мне о ней. Ведь я даже стер из телефона ее номер, но Миша написала, и мои чувства тут же вспыхнули с новой силой и причинили мне адские страдания.

«Зачем она написала это чертово покаяние? Ей нравится вертеть мною, как влюбленным паяцем? Она думает, что я прибегу к ней, если она поманит меня своим пальчиком? Или ей просто скучно? – недовольно, даже с раздражением подумал я. – Я же сказал, что больше не побеспокою ее, значит, и она не должна беспокоить меня. Но стоп! Если Миша написала, значит, она не удалила номер моего телефона, как сделал с ее номером я. Значит, она не смогла этого сделать. Может быть, она не стерла его потому, что… А может, я просто идиот, который тешит себя пустыми надеждами? Да, я стер ее номер, но знаю его наизусть, и Миша, наверняка, знает мой. Какое это паршивое гнилое болото!»

Мне нужно было дать Мише понять, что ей не стоило писать мне.

«Я знаю. С Новым годом» – ответил я на ее сообщение.

Коротко и понятно, никаких длинных предложений и возвышенных слов типа «Я прощаю тебя, ты не виновата». Я не мог написать их, потому что не считал так: да, она была не виновата, но и я был не виноват в том, что полюбил ее, как зеленый юнец. Однако Миша не имела права кинуть мне в лицо мою же многострадальную проклятую и безответную любовь к ней.

Но вдруг я осознал, что безотрывно смотрю на экран телефона, надеясь на то, что Миша ответит мне.

«Что со мной творится! Я не подросток и прекрасно умею контролировать свои чувства! Но что я сейчас делаю? На что-то надеюсь?!» – Отключив телефон, я зашвырнул его за диван, чтобы огородить себя от соблазна позвонить Мише.

Мой переезд в Лондон оказался не из легких: нужно было разобраться с университетом, собрать много документов и выяснить перспективы постоянного заработка. Я решил заняться юридической практикой: по паспорту мне было двадцать шесть лет, и я имел два прекрасных диплома юриста Сорбонны и Гарварда, включая всю отработанную обязательную практику, и, чтобы они не пропадали, а также, чтобы чем-то занять себя, я решил пустить в дело свои умственные способности.

Я снял достойный офис, взял на место секретарши немолодую умную женщину и уже второй день до шести часов вечера просидел там: теперь в моей жизни была только работа, которая мне интересна. Но кого я обманываю? Главной моей целью было забыть Мишу, но так как это было невозможно, я желал загрузить себя работой, чтобы не осталось времени думать о юной вампирше.

В первый же день после открытия офиса у меня было три дела: бракоразводный процесс, где молодая вертихвостка требовала обобрать до нитки своего пожилого мужа; судебное разбирательство двух художников насчет авторского права, и третье – дело уже нешуточное: малообеспеченную семью иммигрантов из Италии пытались выселить из их собственного дома. В общем, наступило хоть какое-то разнообразие в моей скучной жизни.

За несколько недель мои услуги (плата за них была сравнительно небольшой) стали востребованными: у меня уже было два десятка дел. Из-за звания юриста, в офисе мне приходилось носить ненавистный элегантный костюм, но я носил его без галстука: у меня имелся всего один галстук – тот отвратительный подарок Миши, но он остался в Оксфорде. Я не любил и не носил галстуки, а подарок Миши и подавно – он напоминал бы мне о ней.

Девушки из соседнего офиса какого-то женского журнала заглядывались на меня и приглашали на чай, но я ясно дал им понять, что я – сноб и невыносимый человеконенавистник.

С тех пор, как я поклялся не курить, я не возобновлял этой привычки, но иногда упорно боролся с собой, чтобы не приобрести пачку сигарет. У меня начиналась новая жизнь: без сигарет, без Миши и без желания унижаться перед этой девчонкой.

Я заставлял себя не думать о Мише, но не мог этого сделать: как сладко звучало мое имя в ее устах, когда она называла меня «Фрэдрик», через «э», а не через «е», как было правильно. Ее прелестный польский акцент не давал мне покоя, и, вспоминая его, я невольно усмехался.

Все полученные от работы деньги я перечислял на счет детского приюта, в котором работала Мэри. Зачем? Черт его знает: возможно, мне на самом деле было жаль детей, а может, таким образом, на подсознательном уровне, я хотел соприкоснуться с Мишей, зная о том, что она часто навещает приют и что она будет рада, узнав, что какой-то «добрый незнакомец» инкогнито помогает детям.

За месяц я успел приобрести громкую славу отличного юриста, поэтому стал более избирательным в выборе дел, занимаясь только теми, которые меня заинтересовывали. Я стал забывать о Мише, но в каждой светловолосой девушке видел ее. Она была моим наваждением, и я так свыкся с этой мыслью, что, пройди мимо меня сама Миша, я не обернулся бы на нее. Ложь! Я бы… Что я? Разве я мог знать, как отреагирую! Как бы я ни старался не думать о ней, но не мог забыть ее. Однако я твердо решил, что никогда не побеспокою ее.

Благодаря новой обстановке и работе, моя жизнь перестала быть скучной, как это было до встречи с Мишей, и напряженной, когда я был рядом с ней. Я был свободен, мой день зависел только от меня, поэтому я возродил свои увлечения конным спортом и фехтованием. Но все же, иногда я закрывался в кабинете и думал о Мише. Как она там? Что делает? Наверно, сидит на лекциях, а потом, как обычно, едет домой на своем синем велосипеде, а дома читает, болтает с Мэри, ходит. Просто ходит. И не думает обо мне. Или думает: «Как великолепно, что он уехал! Больше не надоедает мне своими чувствами и нотациями!». Потом я срывался с места, гулял по городу, часами смотрел на Темзу, затем запирался дома и слушал музыку, стараясь погрузиться в нее настолько, чтобы уйти из реальности хотя бы на пару минут.

Каждый вечер я посещал разные мероприятия, выставки, театральные представления, балеты, оперу. Я старался забивать свой рабочий день, чтобы у меня не было ни одной свободной минуты.

Друзей в Лондоне у меня не было, хотя многие смертные пытались общаться со мной. Особенно девушки.

Одним словом, моя жизнь стала насыщенной. Пусть даже я был вынужден так жить, чтобы просто не думать о Мише.

Однажды вечером, на выступлении австралийского балета «Ромео и Джульетта» в стиле джаз-модерн, на котором я откровенно скучал, я встретил Брэндона Грейсона, того самого, который постоянно обыгрывал меня в шахматы. Это было уже после завершения программы: мы увидели друг друга, молча обменялись кивками, и я хотел, было, уйти, но он подошел ко мне и протянул руку для пожатия. Не скажу, что я был особо рад видеть Грейсона, – мне не нравились его развлечения. Я ни разу не был в его поместье, но был много наслышан о том, что там творится. В развлечениях Брэндона я не видел ничего забавного, но и ничего противоестественного. Конечно, мне было немного жаль смертных девушек, но ведь и сами смертные не видят ничего противоестественного в охоте на зверей. Но все же, эта особая любовь Брэндона Грейсона к этому развлечению не давала мне чувствовать к нему сильного дружеского расположения.

Но мне было скучно, поэтому я ответил ему крепким рукопожатием.

– Не думал, что встречу здесь кого-то из наших, – с улыбкой сказал Грейсон.

– А я совершенно не удивлен: подобные мероприятия всегда привлекают нас, – отозвался я.

– Верно. Как тебе балет?

– Оригинальная задумка, хорошая хореография и декорации, но Джульетта не та, что я вижу в своем воображении: танцовщица крупновата для образа хрупкой итальянки. Каков твой отзыв?

– Я ожидал большего, потому что этот балет мне страшно расхваливали. Насчет Джульетты полностью с тобой согласен. Куда ты сейчас? – спросил Брэндон.

– Есть какие-то предложения? – усмехнулся я.

– Я собираюсь посетить еще одно мероприятие. – Мой собеседник взглянул на часы. – Как раз через пятнадцать минут будет начало.

– Начало чего?

– Увидишь, если поедешь со мной.

Новое развлечение и таинственность вокруг него заинтриговали меня, и я без колебаний согласился.

– Но с тебя – партия в шахматы, – сказал я Брэндону, когда мы спускались к его машине.

Мой «Мустанг» остался на другой парковке.

– Тешишь себя надеждой обыграть меня? – усмехнулся Брэндон. – Я дам тебе шанс отыграться, но уже не сегодня.

– У меня не горит. Так куда мы все-таки едем?

– Туда, где персоне твоей профессии не место: я слышал, ты записался в юристы?

– Да, барристер, частная практика, решил поразвлечься. Так что это за место? Публичный дом? – со смешком спросил я.

– За кого ты меня принимаешь? – Грейсон весело рассмеялся. – Для того, чтобы поразвлечься с девчонками, нам не нужно прилагать никаких усилий. И уж тем более платить.

– Развлекаешься со смертными? – удивился я.

– Нет, никогда: смертные – второй сорт. Они рождены только для того, чтобы кормить нас, – серьезно ответил на это Брэндон. – Им следует знать свое место.

Мы прошли на парковку и сели в отличный новенький «Бентли».