Мадам Арабия

– Нет…

– Тогда почему ты носишь платок?

– Стесняюсь… Тут одни парни… – прошептала я. – Они смотрят, мне неловко…

– Да, мальчишки тут бесстыжие, shameless[50 - Бесстыжий, лишенный стыда (англ.).], – подтвердила Джамиля.

Мы посмотрели друг на друга с симпатией. Тичер Лала, увидев нас вместе, чуть заметно улыбнулась.

Помимо Джамили и Мусы, которые учились еще до того, как я пришла в класс, к нашей группе присоединились новички, муж и жена, персы Мирза и Ясмин. Иранская пара была гораздо старше всех остальных: Мирзе около тридцати пяти – тридцати семи, Ясмин на пару лет помладше. Мирза был высоким крепким мужчиной с широкими плечами и прямыми волосами, крашенный в блондина, громкоголосый, уверенный в себе, общительный. Ясмин терялась на его фоне: полноватая модная женщина в укороченных лосинах, накрашенная, она была эффектной, но малоразговорчивой. Когда ей задавали вопрос на уроке, она неизменно сводила ответ к восхвалению мужа. Мирза занимался архитектурой, Ясмин – дизайном, оба мечтали перебраться в Австралию и для этого учили язык.

Основную массу учеников Мухаммед аль-Карим и Кемаль набирали из Саудовской Аравии, Ирака и Йемена по знакомству, через родителей или родственников. Студенты приезжали парами или группами, в Гоа им помогали найти жилье, арендовать байки и следили, чтобы школьники хотя бы изредка являлись в классы – иначе с вопросами об успеваемости отпрысков родители приходили к основателям института. За систематический прогул можно было лишиться визы и быть отправленным домой, но в целом на шалости молодежи руководство института смотрело сквозь пальцы, стараясь не доводить до серьезных разбирательств: чем больше студентов в школе, тем выше доход. Разборками с полицией в случае аварии или неподобающего поведения тоже занимались руководители Englaterra. Случайных студентов вроде меня или Мирзы с Ясмин можно было пересчитать по пальцам, и, как меньшинство, мы приняли общие правила поведения в институте. Они были просты: плати полностью, приходи вовремя и одевайся скромно – девушкам запрещались декольте, а шорты нельзя было носить всем независимо от пола. Впрочем, большинство так и норовило нарушить устав, день за днем получая выговоры от Кемаля.

Мы с Джамилей начали дружить далеко не сразу. Она была так застенчива, что с большим усилием произносила несколько слов. Я тоже стеснялась, но по другой причине – мой английский был слаб, а у Джамили оказался сильный арабский акцент, совсем иного рода, чем индийский, – она произносила слова кратко, грубовато, с сильным «б» вместо «п», и тихо, близко к шепоту, так что разобрать их было почти невозможно. Первое время наша коммуникация сводилась к приветствиям и паре фраз между уроками. На переменках к Джамиле приходил полный неуклюжий парень – Султан, ее родной брат.

– Джамиля, Энни – у вас уже был ланч? Давайте вместе пообедаем, пока у меня не начались остальные уроки, – однажды подловила нас после классов Рати. – Сходим в Golden Palace!

Длинный двухэтажный ресторан находился в пяти минутах ходьбы от школы. Его построил гоанец (отец троих сыновей и почтенный муж) для семейных торжеств и праздников, и поблизости не было ни одного места такого же размаха. Солидное белое здание со своей парковкой и грандиозным парадным входом виднелось издалека, в ланч-тайм в Golden Palace выстраивались очереди и гости сидели на стульчиках у входа, ожидая, когда пригласят внутрь. По выходным в «Паласе» гуляли свадьбы.

В Индии я еще не была в дорогом заведении. Красивую стеклянную дверь нам открыл швейцар в национальной одежде, в просторном зале оказалось прохладно и чисто, под ногами мраморный пол, на столах бордовые скатерти, тканевые салфетки и алые розочки. Два этажа ресторана соединяет массивная лестница, под которой устроены роскошные умывальные комнаты с вытянутыми раковинами. Гости одеты вроде как небрежно, но явно недешево, сидят в основном большими компаниями. «Хватило бы наличных», – промелькнуло в голове. Попривыкнув, что самосу можно купить за десять рупий, а порцию бирьяни – за сто – сто пятьдесят, я почти не тратила и не носила с собой больше трехсот рупий. Но Golden Palace был по-настоящему серьезным предприятием: в нем принимали карты.

Рати сделала общий заказ на нас всех – гарлик наан (лепешка, политая маслом и обсыпанная жареным рубленым чесноком), дал и палак панир – белый сыр панир в шпинатном соусе. Блюда принесли в чеканной посуде, блестящей так, что не отличить от серебряной. В качестве «комплимента» каждому гостю подали нарезанный сладкий лук, лайм и два острых соуса. Порция риса, поставленная в центр, походила на небольшую гору, мы разделили ее на троих и приступили к трапезе.

Индусы, как и арабы, традиционно едят руками – накладывают в тарелку рис, поливают соусом или карри, перемешивают пальцами и слегка прижимают, а получившийся кусочек смеси отправляют в рот. Рати ловко орудовала кусочками лепешки и безудержно болтала, а Джамиля ей вторила. В компании девушек она совершенно расслабилась, стала говорить громче и даже смеяться. Улыбка освещала ее выразительное лицо с ровными бровями и темными глазами. В дружественной обстановке я тоже подуспокоилась, перестала переживать, что не все понимаю в их беседе, и взялась за еду.

Поначалу мне было странно и неприятно есть руками, но я привыкла необыкновенно быстро и начала находить в этом удовольствие. Рубленые кусочки овощей, рис, мясо удобно брать пальцами, и это дает ни с чем не сравнимое ощущение контакта с пищей и собственным телом. Кончики пальцев оценивают консистенцию, температуру, ты вовремя остудишь кушанье и никогда не обожжешь рот, не травмируешь его металлом вилки. Из-за того, что некоторое время уходит на то, чтобы отодвинуть в сторону немного еды, затем спрессовать ее и поднести к губам, люди едят медленнее, спокойнее, лучше насыщаются. Трапеза – целый ритуал, который редко проводят второпях, и едят, как правило, группой. Для этого приспособлено все: огромные порции, рассчитанные на то, что их придется делить на несколько человек; подносы, на которых вносят еду и ставят в центр стола; множество пиал, мисочек и чашечек – в них откладывают понемногу и передают между друг другом. Есть руками – это вполне гигиенично, вопреки расхожему мифу. В зале любого, даже самого низкосортного кафе есть раковина, в которой перед едой моют руки, а после нее – споласкивают лицо, руки и рот, удаляя из ротовой полости остатки пищи. В дорогих заведениях это еще и красиво обставлено – нам в конце ланча принесли чаши с водой для омовения, в которой плавали лепестки роз, и, чтобы вытереться, свежие хлопковые салфетки.

После еды Рати вернулась в школу. Джамиля и Султан категорично отвергли мою попытку ехать на басе (Как можно! Благовоспитанной девушке!), и Султан повез меня домой на байке, оставив сестру погодить в холле школы. У арабов было не принято оставлять знакомую женщину одну, и я начала потихоньку к этому привыкать.

С Мусой на той же неделе мы пошли в кафе. Трогательно курчавый, нескладный, как жеребенок, с рюкзаком на спине, он был так мил, что, глядя на него, руки опускались. Ему не мог отказать никто и ни в чем. В кофейне «Coffe Spot» нас встретили приветливыми улыбками: Муса был там частым гостем и часами просиживал с телефоном и книжкой.

Владельцами Coffe Spot была семейная пара. Муж, по происхождению американец, оформил кофейню по привычному образцу: зал в кремово-коричневых тонах, тяжелые столики из темного дерева. В книжном шкафу валялись книги, шашки и шахматы, возле окна стояли друг напротив друга пара кресел и тумбочки для журналов. Работал wi-fi. На стене висела табличка «Good coffe is а pleasure, good friend is a treasure»[51 - Хороший кофе – это удовольствие, хороший друг – это сокровище (англ.).]. За прилавком орудовала полная добродушная индианка, я с любопытством смотрела на кофемашину-полуавтомат за ее спиной: еще совсем недавно я работала за похожим прибором.

– Я умею варить кофе! – похвасталась я. Мы сделали заказ и как раз получили напиток – горький и вялый, молочная пена на нем напоминала плевок.

– Может, попробуешь сделать?

Муса отхлебнул из чашки, хитровато глянул на меня, потом встал, перегнулся через стойку и что-то зашептал индианке на ухо. Та засмеялась и сделала мне знак пройти в зону бара.

Весь персонал приостановил работу и сползся из разных частей зала, чтобы посмотреть на то, как я, фыркая от кофейной пыли, смалываю зерна, формирую кофейную таблетку и ставлю ее в аппарат вариться. Получился такой же плохой кофе, как и предыдущий. Я взяла в руки зерно из кофемолки и обнаружила, что оно пережарено до горелого. Зато на поверхности моей чашки было сердечко, которое все с интересом разглядывали. Муса успел снять этот экспромт на видео: замотанная в голубой платок девушка возилась у агрегата, как неведомый зверек. За полтора часа мы всласть посмеялись, а учебники так и не открыли.

– Вся группа выглядит усталой, – заявила Рати в пятницу. Мы сидели по периметру в классе vocabulary. – Ребята, вы в порядке?

Студенты, общим счетом около десятка, и правда выглядели потрепанными жизнью. Я не высыпалась, пытаясь в одно и то же время ездить на уроки, делать домашние задания, участвовать в жизни Калахара Residency и изучать местную культуру. Утром я рано вставала в школу, после уроков ногами исследовала Пурим или Панджим, возвращаясь домой, готовила нам с Саней обед и ужин, а к ночи оживали арабы и наступало время тусовки. Я сидела над учебниками и наблюдала за плитой, в то время как по этажам бегали соседи, а Белка красилась и наряжалась, чтобы поехать в очередной клуб. Она перезнакомилась со всеми владельцами более-менее престижных заведений, завсегдатаями и барменами. За необычную внешность и веселый нрав ее прямо-таки обожали, бесплатно кормили и поили коктейлями. Саня уезжала на танцы к ночи, а возвращалась под утро, я просыпалась от стука двери и садилась на кровати, чтобы обсудить с ней новости. Остальные в группе также не жалели сил, тратя их на пляжи, бары и home-party[52 - Домашняя вечеринка (англ.).]. Хуссейна и Хабиба с момента нашего приезда в классе не видели совсем.

– Есть планы на выходные? – допытывалась у нас Рати. – Энни?

– Я бы хотела съездить на ферму специй… – промямлила я. Мы с Белкой слышали что в Южном Гоа есть плантация с пряностями, и собирались ее посетить.

– Да? Здорово! – Глаза у Рати загорелись. – Мои дети обожают это место! Давайте вместе поедем! Джамиля! Только девочки – ты, я и Энни!

Джамиля покачала головой; было непонятно, согласна она или нет. Урок закончился, мы, галдя, вывалились из класса. Было решено созвониться и решить, кто и во сколько выезжает на ферму. Но на плантацию мы так и не поехали. Заболел Хабиб.

О том, что Хабиб нездоров, я услышала несколько дней назад, когда мы с Хуссейном поехали в Панаджи за первой партией учебников. У моего лысого соседа была при себе бумажка с названием снадобья, мы заскочили в аптеку, но лекарство нам не продали, объяснив, что нужен рецепт. Чем именно болен Хабиб, было неизвестно, но к самому этому факту я отнеслась скептически, а к больному – без особого сострадания: конечно, курить столько травы и пить без передышки! Никакой организм не выдержит. Вряд ли что-то серьезное. И вот вечером в пятницу после долгой дискуссии, куда отправиться – в кино или танцевать в клуб «Кейптаун» на Титосе, – Хуссейн спросил:

– Хочешь навестить Хабиба? Мы сначала в больницу поедем.

– Конечно, – сказала я растерянно. Я не знала, что он в больнице. Хабиб по-прежнему был мне симпатичен, хотя чем ближе я его узнавала, тем сильнее разочаровывалась. Честно говоря, индийское лечебное заведение меня в тот момент заинтересовало больше, чем сам Хабиб.

Мы поехали толпой. Арабы – нация, которая все делает сообща: один куда-то собрался – тут же возникает другой, третий, четвертый, и вот уже куда-то несется полтора десятка шумных мужчин. Посещение больного друга – какое-никакое, а развлечение, и по неписаным законам арабского общества все, кто имеет возможность, обязаны проведать знакомого, чтобы он не чувствовал себя брошенным. Я отметила, что этот обычай мне нравится: у русских, как правило, страдальца навещают только самые близкие, а у арабов едут все, и цель не только и не столько помочь, сколько продемонстрировать: ты не один, мы рядом. Собирались я и Хуссейн, а выбрались из Калахары две полные машины.

Мы приехали в большой hospital[53 - Больница (англ.).] на окраине Панаджи, припарковались во дворе и толпой вошли в огромный стеклянный холл с белыми стенами, на которых были принты «health»[54 - Здоровье (англ.).] и «happiness»[55 - Счастье (англ.).]. Было довольно поздно. Длинные коридоры с люминесцентными лампами, аккуратно и, не считая нас, безлюдно. Я поежилась.

– Боюсь этого места, – пожаловалась Хуссейну.

– Я тоже, – сказал он и взял меня за руку. Было неуютно, даже страшновато, и я не отняла ладонь.

Табличка «Emergency»[56 - Скорая помощь (англ.).] на входе в отсек, куда мы зашли, раздельные боксы, занавешенные шторами, – все это буквально сбило меня с ног. Я была уверена, что Хабиб ходит и курит, что ему нужно забросить еды и сигарет и развлечь болтовней. Хабиб лежал на койке, прикрытый тонким синим одеялом. На лице тканевая маска, на руке установлен катетер, от которого идет трубка к капельнице. На соседних столах – приборы, мониторы, иглы и вата. Он сильно осунулся, словно высох, и казался невозможно маленьким и беззащитным.

– Эй, мы здесь!

Последующая сцена могла выжать слезы из кого угодно. Парни окружили Хабиба, стали целовать и обнимать, болтая по-арабски, тормошить, подшучивать. Я присела на койку, положила ему руку на плечо:

– Привет. Как ты?

Новости были так себе. Четыре дня назад Хабиб впервые почувствовал сильные боли в животе, но поездку в больницу откладывал. Когда наконец решился, в одном месте не было врача, в другом не приняли, и это задержало госпитализацию еще на некоторое время. Состоявшийся наконец-то осмотр показал, что начали выходить камни из почек, один застрял в протоке и закупорил выход мочи. В клинике Хабибу дали препараты, поставили капельницу, и теперь все ждали доктора. Его вызвали сверхурочно – пятница, вечер, все специалисты по домам.

– Джамал со мной с самого утра, он не ел, не спал. Хороший друг, – улыбнулся Хабиб.

Джамал смущенно завертелся, пожал плечами – что такого! – и побежал куда-то звонить.

Подошла сердитая медсестра:

– Вас слишком много. Возле больного можно находиться только одному человеку, остальные выйдите, пожалуйста!

Мы высыпали во внутренний двор, где стояли в ряд машины скорой помощи. Парни закурили, обсуждая что-то на своем языке. Хуссейн, остававшийся с Хабибом, появился через несколько минут.

– Мне можно туда? – спросила я. – Я хочу посидеть с ним.

Мы вернулись в блок. Хабиб сидел на кровати, в больнице он растерял всю свою брутальность и казался добрым напуганным ребенком. Я в неожиданном приливе чувств приобняла его.

– Ох, не хочу оставлять тебя в этом месте…

– Оставайся со мной, – улыбнулся он.

– Да. Оставайся с ним, я поеду и куплю ему что-нибудь поесть. – Хуссейн направился к выходу.

Мы с Хабибом оказались одни – условно одни, конечно, потому что с одной стороны бокс был открыт, чтобы была возможность наблюдать за состоянием пациента. Хабиб откинул металлический поручень, ограничивающий край постели, и я смогла сесть рядом. Мы смотрели друг другу в глаза, и я чувствовала, что сейчас расплачусь. Глаза у него были большие, теплющие, и было видно, как под маской Хабиб улыбается. Как получилось, что человек, которого я и не знаю толком, стал значить для меня так много?