Грязь. Сборник

– Мои идеи работали, а твои загнали вас обратно из концертных залов в маленькие закусочные.

– Слушай, хватит ругаться. Я извинился. В письме и пьяный, но извинился.

Лицо Зарёва вытянулось в саркастической гримасе:

– У тебя в одном слове «привет» было две ошибки, а словосочетание «топор войны» каким-то образом вместило в себя в два раза больше букв, чем должно было.

– Я был пьян и несчастен!

– Нет. Я не соглашусь. Нас в тот раз твоя зависть погубила, погубит и в этот раз. Нечего надевать венцы кому попало, если это всё только ради шоу.

Цвет усиленно пережевывал жвачку, смотря в пол. Потом он повернулся к Николаю и с оскалом спросил:

– Давно видел Сирень?

Это было уже слишком.

– Пошёл вон, – сжав столешницу пальцами, сказал Зарёв.

Цвет неспешно надел очки, встал, поклонился и ушел, бросив «Чао!» через плечо, громко топая по лестнице.

Зарёв к тому моменту не видел Сирень уже четыре года и это обстоятельство крайне его расстраивало. Даже больше, чем вся эта история с группой. Сейчас он был зол, и кипучая энергия переполняла его.

Немного побродя по комнате, взгляд Николая упал на картину. То, что надо.

– Наши левые часы всё начали, так пусть и разобьются вместе с этой картиной, – с азартом маньяка произнес он.

Он снял ее со стены, открыл окно и стал просовывать между прутьями. Толстая рама не позволяла этого сделать. Немного побившись, поэт поставил картину на пол и попытался разогнуть прутья в разные стороны. Пыхтя и издавая бессильные звуки, он встал одной ногой на подоконник и еще несколько минут боролся со сталью. За этим занятием его застала Лена.

– У тебя всё хорошо?

Николай замер, отпустил прутья, слез с подоконника и, приглаживая волосы, ответил:

– Да, вполне.

Лена с беспокойством переводила взгляд с него на окно и обратно.

– Я тут прибраться хотел… – Посмотрев на картину в наступающем комнатном сумраке вечера, он добавил: – Но сейчас, впрочем, уже не хочу.

Он закрыл окно, повесил картину на место и сел за стол, делая вид, что собирается продолжить писать.

– Устал?

– Да куда уж там, времени нет на это, – ворчливо сказал поэт.

Лена подошла к столу и оперлась на столешницу, прижав руками несколько бумаг, исписанных с двух сторон размашистым почерком.

– Устань. И иди, отдохни.

Николай посмотрел на ее силуэт, освещаемый светом с лестницы. Потом опустил взгляд и стал думать.

– Идем, – она закрыла ноутбук. – Я вижу, что тебе плохо. Газета дождется. Пойдем в кино.

Зарёв, окутанный проблемами, опять не нашел, что сказать. Поэтому натянуто улыбнулся и доверился ей.

Они прогулялись до ближайшего кинотеатра, кули билеты на новый фильм признанного классика, постояли в очереди за попкорном, потом вспомнили о напитках и постояли второй раз. По вечерам кинотеатры в центре всегда переполнены. Каждые пять-десять минут заканчивается очередной сеанс, и зрители стройной колонной выходят из зала, задержавшись у входа, чтобы выкинуть пустые бумажные стаканчики в мусорный мешок, и расходятся по туалетам: мальчики – направо, девочки – налево. Хоть это всё и не звучало поэтично, но через два с половиной часа Лена и Николай присоединились к этому ритуалу.

А тем временем туман медленно накрывал город. Стемнело, окна зажглись, люди разошлись по ресторанам и торговым центрам. Накрапывал мелкий дождь. Легкий ветерок пробирал холодом.

Выйдя из здания, оживленный Зарёв сразу же разошелся:

– Мне очень понравилось! Тут ведь какая концепция? Герой должен умереть. В этом крест. С самого начала и до конца. Бледная тень смерти, метка. Но всё же эта история о вере, надежде. Она не о смерти. Моя мама, будучи очень умной женщиной и работая в том числе и со смертельно больными, говорила мне: «Смерть нелепа в сути своей. Те, кто боится смерти, чаще всего боятся жизни». Вот тут об этом же. В предыдущем фильме режиссёр навел мосты, подготовил зрителя к этому. А теперь поднял ослабленной рукой праведника Грааль из Грязи, – и в подтверждение своих слов он поднял руку высоко вверх.

Лена улыбнулась и весело смотрела на него, засунув руки в карманы:

– Мне он тоже понравился, но видимо, не так сильно, как тебе.

Весь сеанс она закусывала губу, чувствуя какую-то неловкость от того, что картина навевала на нее скуку.

– Смотри, как красиво! – неожиданно звонко сказала Лена.

Захваченные мыслями о фильме, они даже не сразу заметили этот густой белый туман, обволакивающий каждое здание, стучащийся в каждое окно. Домов уже не было видно, и лишь свет кухонь слабо пробивался сквозь пелену.

Николай сразу же ответил:

– Ты чувствуешь это? – он остановился, – Чувствуешь эти дуновения, запахи, холод, капельки воды в воздухе? Подыши!

– Да, я чувствую. Что-то лёгкое и влажное.

– Так дышит город. Это ли не прекрасно?

Его глаза горели творческим огнем. Сказанное им было очень важным для него. Это было тем, что всегда должно существовать, одно из немногих постоянств в нашей быстрой жизни.

– Да, это великолепно! – улыбнулась она.

Это действительно было прекрасно.

Они молча продолжили путь под зонтом к метро. Чудесная хватка фильма ослабела с каждой минутой, гудки машин, безликие прохожие, сырость, время на часах – всё вокруг только и говорило о том, что пора возвращаться.

– Знаешь, а я ведь тогда была, на ваших четырех часах. С подружками гуляли после школы, учились во вторую смену, и подумали, что будет что-то прикольное. Вы там с Антоном, конечно, блистали.

– Давай сейчас не будем про него.

– Конечно.

– А как тебе то выступление, в общем?

– Ну… Довольно мило, не ожидала. Я тогда не особо интересовалась искусством, новыми веяниями.