– На чей был похож?
– Не знаю, но он определенно мне знаком.
– Может, мамин?
– Я не помню ее голоса.
Подумав, Зарёв посмотрел на него и сказал:
– Но брата ты ведь помнишь.
Кирилл перестал жевать и медленно кивнул головой, опустив взгляд в тарелку.
– На днях у меня случилась паническая атака прямо в гостях. Эмилия вытянула меня к ее родителям, и я увидел что дом загорелся, и начал… начал… Но он не горел, это было моё.
Зарёв сжал его потрясывающуюся руку с ложкой, Златоусцев посмотрел на него беспокойным взглядом.
– Сейчас всё хорошо. И тогда всё кончилось хорошо, и сегодня тоже все хорошо. Все живы и… – он хотел сказать что-то вроде «здоровы», «дружны», но это было не так. – И… есть.
Кирилл глубоко вздохнул, успокаиваясь.
– Спасибо, Коль, спасибо.
И они продолжили ужин.
– Мне почти сорок, – сказал благодарный гость, доев свою порцию. – Это будет и с тобой. А еще, возможно, мы с ней скоро заведем ребенка.
Серым дождливым утром радио неустанно говорило на маленькой кухне:
«Найдем ли мы героя в дне сегодняшнем? Все мифы взывают к ним, все времена ковали для него сцену, самую великую сцену, пустующую в данный момент. И что неудивительно: в прошлом веке случилось столь многое, что сейчас приходится сомневаться даже в очевидных вещах. О сияющей просвещающей божьей благодати не может быть и речи. Кто соберет мир, разбитый на осколки? Явно не тот, кто держит в своих руках лишь один флаг. Нам пора перестать надеяться на «ученые умы». Надо думать самим. А герои? Их сейчас столько, что греческие пантеоны кажутся детской книжкой по сравнению с этим многообразием. Главное – не пропустить своего».
– Достали, – хмуро сказал Николай и выключил приемник.
Кирилл уехал домой, как только открылось метро. В квартире было пусто и холодно. Не выспавшийся поэт медленно собирался на работу. Скоро он спустится в метро, и гремящие вагоны унесут его на другой берег реки. Выпив кофе и съев булочку с маком, он оделся, вспомнил, что не побрился, снял верх одежды и на пять минут задержался в ванной. Здравствуй, хмурое утро.
Крыльцо моего дома
Не просыхает от дождей,
Вся веранда мокрая,
Я убрал коврик для гостей.
В дальней комнате висит
Множество картин,
Я их все придумал сам,
Это так легко.
Здесь так пусто всё равно,
Я касаюсь стен,
Но не чувствую себя
Защищённым в них.
На кухне протекает крыша,
Макароны с соусом от шефа,
Это так приятно,
Когда обед теплее рук.
Дождевик висит сухой,
Кремы от загара…
Это лето подвело,
Не на то рассчитывал.
Толстый свитер греет тело,
За окном – серо,
Коврик для гостей
Валяется в углу.
Плохая погода,
Шутка Амура,
Плохой гороскоп –
Все карты сошлись в эти дни.
В тот день в переполненном вагоне метро с мигающими при подъезде к станции лампами около Зарёва стояла девушка и читала Моби Дика, держа увесистую книгу на весу. На ум сразу же пришел чей-то неумелый пересказ: Кит оставит одного в живых, чтобы он рассказал эту историю. Лампы мигнули, и вырванная из мира книги девушка недовольно поморщилась. Оставит одного в живых, чтобы он рассказал эту историю.
Это самые долгие дни,
К ним привыкаешь.
Я, наверное, даже хочу,