Грязь. Сборник

Девушка постучала пальцами по косяку, неотрывно глядя на Кирилла. Из-за света, включенного в коридоре, силуэт ее каре выглядел как нелепый мотоциклетный шлем. Она в последний раз ударила указательным пальцем косяк и вернулась восвояси. Но Кирилл не выдохнул свободно. Он быстро подскочил к шкафу, надел джинсы, рассовал по карманам ключи, телефон, мобильный и несколько наполовину использованных пластин с таблетками, после чего на цыпочках покинул комнату. Бесшумно прошел мимо гостиной, мельком посмотрев на то, как его молодая жена делает фитнес-упражнения, уткнувшись в экран телевизора. В прихожей быстро надел пальто, плащ, и выскочил в сырую осеннюю ночь.

Поездка до Петроградского острова (и одноименной станции метро) прошла в напряжении и некотором ужасе. Спускаясь по эскалатору, Кирилл услышал женский голос, который преследовал его. Он посмотрел по сторонам и быстро понял: это его. Сидя в вагоне, он закрыл ухо, через которое вещал этот голос, в надежде, что он стихнет. Но женщина, которой не было, продолжала преследовать его почти до самой Петроградской. Потом потерялась в грохоте метрополитена.

Шлёпая по лужам в туфлях в течение десяти минут (туфли несчастный писатель забыл надеть сразу и потому первый раз вышел из дома в тапочках), Златоусцев понял, что из-за темноты не может разобрать дороги. Даже высокие фонари не могли спасти положения. Он сел на скамейку и начал смотреть на дом напротив, собираясь немного отдохнуть и с новыми силами ринуться в бой. Но он и вправду устал. Вставать не хотелось, пальто было достаточно теплым, и он стал думать о том, что на худой конец можно заночевать и здесь.

По счастливому стечению обстоятельств мимо этой лавки проходил Зарёв с объёмным пакетом из супермаркета, в котором звенело стекло.

– А вот и я, – нерадостно произнес он, остановившись. – Давно ждёшь?

Не выходя из образа, Кирилл поднял голову и засиял:

– А я как раз к тебе!

– Да я уж понял. Давно ждешь?

– Очень! Я заблудился и думал, что уже никогда не отыщу твой дом.

– А вот он, – всё еще без улыбки ответил Зарёв и подошел к подъезду в двух метрах от скамейки. – Идём.

Николай знал, что поздний визит Златоусцева не мог быть только проявлением дружеской вежливости и любопытства. Они поднялись наверх.

– Никогда не был у тебя ночью. Вот и заблудился, – оправдывался Кирилл.

– Как же не был? А первый раз, когда мой переезд в этот город отмечали? Ты, помниться, припозднился тогда.

– Что-то не вспоминаю.

Их шаги моментально разлетались по лестничным пролетам, а слова звенели в 40-ваттных лампочках.

– Да меньше года назад же было, напрягай память.

– Ааа, это где ты в ванну залез и дописал свой второй роман?

– О да, – саркастично усмехнулся Коля, вставляя ключ в замок. Воспоминание это не особо его радовало.

Вообще из ванны вид на мир открывается чудесный. И самое интересное, что это место обладало столь сильным очарованием, что, как показалось Николаю, любой уважающий себя писатель хотя бы раз проводил в ней время за работой. Залезал в одежде в пустую, холодную, около слива мокрую ванну, ломая представления о дресс-коде по ту сторону занавески. Этим также можно было привлечь внимание, но в данном случае это стало непредвиденным побочным эффектом. В итоге один из гостей этой ванны обосновался на стиральной машине, положил ноги на чугунный край и стал делиться секретом абрикосового самогона. Рассказывал он это интересующимся, которые сели в темном коридоре напротив открытой двери и смотрели на яркий просвет то ли с интересом, то ли со сдержанным смехом, в любом случае, их глаза горели, а что еще нужно в этом возрасте? Разговоры по душам только начинались между ними.

Зарёву понравилась эта квартира. Она располагала к размышлениям, давала творческий импульс, хотя и была на первый взгляд скудной и имела всего один приличный стеллаж с книгами. Но что-то в этом было. Возвращаясь ночью в свою постель, Николай нёс под мышкой несколько исписанных листов с новым материалом, чтобы положить их на прикроватную тумбочку; он вспомнил, как в юношестве читал книги, чтобы люди не приставали к нему, а потом стал писать. Интересно, что это было? Ему действительно захотелось что-то написать, или его беспокойное бессознательное засунуло его в ванну подальше от всех? Но в тот вечер для окружающих не было особой разницы: все в этом городе такие – если не пишет, то значит, рисует или поет, творческим процессом не удивить. Обитель искусств и всех несчастий, связанных с ними.

Но тогда Николай был ещё в ванной, смотрел на газовый нагреватель и писал, прикрепив листок на вездесущий синий планшет. Нагреватель приятно сопел, а «жизнь» продолжалась: его «попутчик» по ванне освободил стиральную машину и отправился на кухню ставить чайник. В коридоре всё время кто-то ходил, звуки сдержанного праздника доносились из комнат. Была ли это жизнь? Сложный вопрос. Это было сродни сцене из фильма, которую перематывают снова и снова, чтобы насладиться всеми её деталями. И здесь было то же самое: это царство белого кафеля, стен, потолка, эмали, предметов и блестящего крана будто создавало капсулу, которая надежно защищала своего пассажира от хода времени; и он пользовался каждым безвременным моментом: его синяя ручка не знала покоя. Именно поэтому гостя квартиры, сидевшего на машинке, нельзя было назвать никак иначе, он был самым настоящим попутчиком в этом неожиданном путешествии. Главное – не открывать воду, а то чувство чудесной защиты моментально исчезнет, а вся одежда станет мокрой и неуютной. Конечная.

А так вспоминалось многое. Забытый легкий холод поутру с качающимися соснами над головой. Иголки тихо потрескивают на каждом шагу под кроссовками. Все сонные, и немного подрагивают без кофт. Не терпится побежать по стадиону, чтобы согреться, но боль тренировок прошлых дней даёт о себе знать – ноги еле волочатся, а если ускоришься, то точно развалятся, как рассохшаяся древесина под тяжестью груза. Солнце только встало и еще прячется за деревьями. Сегодня ясный день. Что он принесет? Тренер издалека подгоняет криками: он уже на стадионе, большая часть команды заканчивает первый круг. Отстающие ускоряются и через минуту уже бегут по кольцевой дороге вместе со всеми, с каждым шагом пробуждая закоченевшее от сна и нагрузок тело. На втором круге по всему лагерю включается музыка. Отряды просыпаются и идут на зарядку, смотря на чудных спортсменов на стадионе, которые уже успели где-то вспотеть.

Или вспоминались долгие поездки в поездах, особенно когда откинешь голову назад и сделаешь несколько глубоких вздохов. Зимние поезда… Обледеневшие стекла, весь путь закрытые шторой – куском чего-то вроде кожи, не пропускающим света. Закрытая коробка, вечная ночь под тусклой лампой. Или южная жара и кондиционер, которого нет. А за окном один черный пепел – степь сгорела. Только у самых путей вьются огоньки пламени, а всё остальное до горизонта – выжженная земля. И до вечера еще далеко.

Желтоватая эмаль напоминала борта пароходов, курсирующих по родной реке Николая. Разное было, и шторма на водохранилищах, и ясные ночи с широкими лунными дорожками. Великим рекам – великие красоты. И столько мыслей в ночной мгле… Берег беспробудно спит, убаюканный темнотой, решивший всё забыть. И через эту беспросветную мглу двух берегов пробивается трехпалубный корабль с неспящей командой и подходящим для этого случая названием: «Юрий Никулин». Уж если резать тьму, то только правдой. Наверное, этот корабль уже пустили на металлолом.

Зарёв перестал писать. Он чувствовал ночной ветер с реки, видел развивающийся флаг в свете тусклого прожектора и белую пену от винтов на черной беспокойной воде. Сколько мыслей и мечтаний прошли сквозь него в подобные ночи? Сколько он испил из чаши одиночества под такими лунами? Скольких он забыл, чтобы не терзаться сомнениями и болью?

Это всё унесет ветер,

Унесет и позабудешь.

Под беспечным солнцем

Днем придет успокоение.

Машина времени медленно сбавила ход. Николай лежал в ванной в одежде посреди ночи. В квартире еще никто не спал. Нужно было возвращаться к друзьям. Пора к людям. И, переборов желание заскочить в какое-то из времен, он вылез и пошёл, держа в руках планшет с исписанными листами. Шёл по темному коридору к комнате, где устроили киносеанс, и не мог отделаться от ощущения, что в ванной до сих пор шумит вода, кричат припозднившиеся чайки и пена накрывает кафельные берега…

На вторую рюмку Зарёв всё же улыбнулся. А Златоусцев, наоборот, перестал это делать. Назревала беседа без масок, и оба участника, истощенные своими проблемами, жаждали ее.

Николай встал у плиты и помешивал лопаткой жарившуюся на черной сковороде тушенку. Запах сочного жареного мяса быстро разлетелся по квартире. На соседней сковородке шипела картошка.

– Ты первый гость у меня за много времени. Как Эмилия? – спросил кулинар.

– Да как… Всё такая же карьеристка, бежит впереди всех паровозов.

– Ну, хоть падает иногда?

– Падает, но это ее мало чему учит. Постоянно хочет, чтобы я ей помогал с ее отчётами, а там одни цифры, цифры, цифры…. Я сказал, что пишу новый роман, чтобы просто сбежать от этого. Но романа, естественно, нет, как и идеи для него. Я не знаю, что с ней делать, я и с собой не знаю, что делать.

Николай молча разложил картошку и мясо по тарелкам, поставил их на стол, дал ложки-вилки и сел напротив Кирилла, который уже два раза виновато произнес «Спасибо».

– Лекарства принимаешь?

– Да… Понимаешь, у нас разница 10 лет с ней! Может из-за этого? Она наотрез отказывается читать любые художественные произведения, у нее в руках одни статьи и графики. Мы так далеки друг от друга.

– Но всё же она твоя жена.

– Да, да…

В окно застучал дождь. Николай задернул серые шторы.

– В конце концов, она тоже умная женщина, не просто же так ты ее выбрал.

– Да как-то случайно вообще познакомились. Ты же знаешь, как я сильно не люблю быть на людях, а тут как раз в самой толпе ипознакомились.

– Неудивительно, когда ты приходишь, ты всегда душа кампании.

– Это нервное. А еще ведь надо писать. На самом деле. Двигаться дальше, издаваться. С последним все хорошо, мы не испытываем проблем наших предшественников, коих иногда и вовсе не печатали при жизни. Но я устал писать эти чертовы исторические романы. Я состоялся в этом жанре, и теперь издательствам от меня ничего другого не нужно. А я так хочу написать что-то житейское, здесь и сейчас. И пишу, но… Никому не надо.

– Да я помню… – ответил Николай, не глядя на собеседника. – Ты мне показывал хорошие вещи.

– А когда в редакциях узнают, кто я, то сразу же отказывают с этим материалом.

Они начали неспешно есть. Ложки бились о тарелки, сочное мясо было немного пересоленным, но вместе с картошкой получалось вкусно.

– Сегодня снова слышал женский голос.