Грязь. Сборник

Жизнь в декорациях,

Грустный ребенок сидит за фальшивым столом

И смотрит в большую камеру.

Это его роль,

Но он хочет убежать.

Он поднял взгляд на неё, потом перевел на Лену и обувающегося Ёжика. Никто этого не заметил.

И тут выключили свет.

– Просто супер, – тихо сказала Лена, думая об объемах еще не сделанной работы для нового выпуска.

В тот вечер произошло невероятное: на несколько часов свет погас во всех центральных районах города. Туризм получил сокрушительный удар. Планы людей стремительно изменились, и на дорогах встали пробки: не видя никакого поля деятельности для себя, каждый хотел вернуться в свою темную родную квартиру. Но во двориках, в маленьких, уютных, с этим небольшим колодезным окошком наверху, через которое видно ночное небо, на котором звезды начинают пробиваться через пелену убегающих туч, настала тишина. Коты вышли из подвалов, залезли на крыши и подняли глаза вверх, виляя хвостами. Им открывался космос, они с радостью встречали его, будто возвращались домой.

– Смотрите, распогодилось! – воскликнула Маша.

– Интересно, а что сейчас в метро? – спросил Ёжик, но его вопрос был воспринят как риторический.

– Грех таким не воспользоваться, – произнес Зарёв, выглядывая из-за двери подъезда.

Друзья сели вчетвером в темноте на широкую деревянную скамейку во дворе и, попивая лимонад из выключившегося холодильника редакции, стали смотреть на звёзды. Николай стал рассказывать про свои путешествия, которые не были особенно интересными и неожиданными, но рассказывал он красочно.

– А где бы хотел еще побывать? – спросила Лена.

– Меня всегда пленяла Северная Африка. Марокко, Алжир… В Марокко хотел бы побывать в нескольких городах, один из них, портовый, просто загляденье, основанный еще финикийцами…

Задумчивый Ёжик, не слыша Зарёва, спросил:

– Раз уж мы так хорошо сели под звездами, то можно вас спросить, не в тему разговора? – он посмотрел на темный силуэт поэта. – Хотел спросить уже давно, как только прикоснулся к вашему творчеству.

– Давай.

– Знаете… Любовь – излюбленная тема ваших работ, все про это знают. И вот мне интересно, знаете ли вы на самом деле, какого это? Вы любили?

– Да, я любил. И вроде как люблю. Мы мимолетом встретились в хостеле на Маяковского, но не обратили внимание друг на друга: каждый несся по своим делам. И по-настоящему встретились уже на наших левых часах. В общем хаосе и суматохе я не заметил ее, и мы встретились только на сцене… О да, я был удачлив… Она была ослепительна. Хоть убей, не могу вспомнить, о чем она пела в тот вечер, но это было так красиво и грустно… Она потом говорила, что весь вечер закусывала губу, – в темноте было видно, как он улыбнулся, но улыбка быстро исчезла с его лица. – Мы с ней потанцевали – и больше друг друга не видели. Она уехала за границу, мы так и не смогли пересечься в этом городе. Один месяц в своей жизни я был счастлив. Я узнал ее новый адрес, мы стали переписываться и поняли, что это любовь. Тогда я мог летать. Но быть вместе на расстоянии – это явно не её конёк, поэтому месяц счастья быстро прошёл и пришли Серые года.

Все эти долгие четыре года, прошедшие с их последней встречи, они то переписывались, признаваясь друг другу в самых высоких чувствах, планируя очередную встречу, которую судьба-проказница непременно сделает невозможной из-за цепей, связывающих влюбленных на своих местах, и высоких границ, возведенных между их городами, то тяжело расходились, утопая под тяжестью вины, обиды, самобичевания и увесистых осколков разбитых надежд. Сирень так долго не могла, не могла жить не чувствуя рядом того, кого любила. Это ее мучило, и каждый раз она в слезах взмахивала рукой и обрубала нити, что связывали их. Но потом всё равно возвращалась обратно.

А Николай любил её и боялся этого. Он смотрел на себя в зеркало и боялся в один чудесный день увидеть вместо себя Джея Гэтсби.

– Дурак ты, Коля, – серьезно сказала Маша.

– Я знаю.

Он посмотрел на звезды. У него была привычка постоянно смотреть вверх, на небо, будто в постоянных поисках чего-то или кого-то.

– А ты, – обратился он к Ёжику, – Дурак?

Ярослав хмыкнул и с оскалом сказал:

– Еще какой, ещё какой. Дурак, что в войну верил, а потом она пришла на наши влюбленные головы.

– Ты же из Прибалтики.

– В Риге я оканчивал старшую школу, а большую часть жизни прожил гораздо южнее.

– Хочешь об этом рассказать?

– Да.

Неожиданная перемена произошла в малыше Ёжике: голос его стал тяжел и гремуч как якорные цепи. В темноте казалось, что и лицо огрубело: плавные черты лица стали угловатыми и вызывающими.

– Когда я узнал о бомбардировках своего родного города, я сразу же бросил всё, сложил в чемодан свои вещи и побежал на станцию. Меня, 16-летнего, сбежавшего из своего учебного заведения, досматривали на каждой станции, проверяли документы – искали уклонистов и шпионов. В поезде со мной несколько станций ехал молодой парень, по документам – гражданин соседней страны. И на одной из станций нас повели в здание вокзала на очередную проверку. И его раскрыли, не был он никаким заграничным гостем. Не знаю, зачем он поехал по железной дороге, но с его национальностью лучше было бы бежать пешком и в направлении границы. Его арестовали, он начал пинаться, кричать, и эти толстые старые солдаты, новобранцы болезненного вида, обычные тыловые солдаты, скрежеща зубами повалили его и стали бить. Сначала кулаками и ногами, потом прикладами. Он сначала стонал, но быстро замолк. Всё это время офицер с покрасневшим глазом, сидя к ним спиной, преспокойно проверял мои документы. Потом положил их передо мной и сказал:

– Всё в порядке, хорошего пути.

Я напрягся и медленно взял документы, боясь выдать свою дрожь, быстро развернулся и пошел прочь, удаляясь от пыхтения солдат и гулких ударов. Они били его с таким наслаждением.

Мне потом еще сестренка рассказывала, как у них в школе, 2 класс, учительница на прогулке поставила перед всем классом девочку, которая тоже не подходила по происхождению нашей стране, – они так говорили. Девочка с первого класса была с ними вместе. Но учительница объяснила им, какая она нехорошая, и что из-за нее на войне гибнут отцы и сыны отечества. И приказала её побить, наказать. И дети били. Думаю, что когда разошлись, делали это не с меньшим удовольствием, чем те солдаты. И это было всего лишь несколько лет назад.

Но я доехал до родного города. До войны у нас над зданием вокзала была красивая стеклянная крыша. Теперь её не было, одни осколки, оставшиеся по углам рам. И очень пусто. Летом, когда отсюда отправлялись первые полки, полгорода собралось, чтобы их проводить. На мосту над путями было не протолкнуться, все перроны забиты людьми, играет оркестр, цветы, слезы, флажки… А теперь там были лишь одни серые стены и кучи мусора. И фланг над вокзалом разорван напополам.

Я пешком добрался до своей улицы, попутно наблюдая, как изменился город. Многие любимые магазины были разбиты, заколочены, брошены. Периодически попадались воронки на дорогах, недалеко от вокзала стоял искореженный почерневший троллейбус. Разрушения встречались везде. Я дошел до своего дома и увидел руины, покрытые белым ровным слоем строительной пыли. Меня колотило всего, я дошел до соседей и постучался. Они открыли дверь и с испугом посмотрели на меня.

– А что ты тут делаешь?

Я молча показал им на свой дом. Они кивнули и пригласили меня на чай. Оказалось, что моя семья спешно уехала к родственникам на север и выслала мне письмо и деньги, я должен был получить их в школе. Через несколько дней после их отъезда начались бомбардировки. Сегодня был первый день, когда они стихли, город просыпался. В их гостиной я заметил часы из нашего дома. Соседи растащили всё ценное.

Я решил немедленно ехать к семье, но перед этим встретился со Сьюзен, моей первой и на тот момент действующей любовью. И… Магия любви как-то сама собой испарилась, стоило ей открыть рот. Она стала говорить про войну, про победу в ней, про национальных врагов, которых надо истреблять, про добро и про мир, которые настанут, когда всё закончится. На каникулах мы часто про это говорили, но теперь… Я просто почувствовал отвращение ко всему этому, я хотел сбежать отсюда как можно быстрее и жить нормальной жизнью. Что я и сделал. Так я попал в Прибалтику, потом переехал сюда. Но я до сих пор вспоминаю того парня на вокзале. Думаю, его тогда убили. Сложно думать о любви, когда перед глазами столько крови и разрушений.

Ярослав замолчал. Девушки вжались в спинку скамейки и не знали, что сказать. Для них это было слишком страшно.

– Ты должен это рассказать, – раздался голос Зарёва. – Люди должны знать про это.

– Спасибо, – подавленно ответил Ёжик.

– Не спасибо, а готовься. Я устрою тебе вечер в «О, Рама!». И ты расскажешь им всё.

– Что? Да зачем… Тем более в таком месте…

– Как раз там, где надо.

Через арку двора прошёл человек, быстро пересек двор, даже не заметив друзей. Он встал у домофона, нажал цифры, но ничего не произошло. Дернул дверь, и она открылась. Зашёл в парадную и через несколько минут вышел, набирая что-то в телефоне.

– Антон! – крикнула Маша.