Грязь. Сборник

– Меня тошнит от всего этого.

– Да, да, страна катится непонятно куда, сейчас каждый так говорит, у всех от этого голова болит, – блекло подхватил бармен.

Товарищ даже не посмотрел на него:

– Да я не про страну.

И замолчал.

– Пять, четыре, три, два… – слышалось из-за стены.

– А в начальной школе все меня ненавидели, – сказала Она, смотря на потолок, который кто-то выкрасил в фиолетовый цвет.

– Я знаю, – тихо ответил я.

– Ты смотрел фильм «Чучело?» Вот я была таким же чучелом в глазах других.

– Не смог смотреть. Слишком больно.

– Всем классом на одну маленькую девочку. Что я им такого сделала? – её голос стал тише, горло напряглось.

Ей было больно.

– Я участвовал в таком. У нас весь класс ополчился на одного мальчика. Я тоже. А он был мне до этого чем-то вроде друга.

– Зачем ты это сделал?

– Не знаю, за компанию. Глупый был, второй класс.

– Зачем?

Она смотрела на меня. В её глазах стояли слёзы. Мне показалось, что в её вопросе прозвучал голос и того мальчика, которого мы всем классом закидывали снежками. Я не знал, что ответить.

– Я знаю, что тебе больно. Прости. Я ничего не могу ответить.

По её щеке скатилась слеза. Она крепко сжала зубы, сдерживая свои чувства. Мокрые губы слегка дрожали. Наконец Она ответила:

– Да всё ты можешь.

Она быстро встала, оделась и вышла в коридор, перескочив через несколько комодов, стоявших на её пути. Фигура гимнастки, а мозги… Они у неё были, и она умела ими пользоваться. Так я остался один на один с собственным смущением и чувством вины. Это был наш последний разговор. Её распущенные огненные волосы пахли лавандой.

Художница должны была ждать около Адмиралтейства. До встречи оставалось тридцать минут. Я сидел на гранитной набережной около моста у Дома Книги и смотрел в воду. Вот и всё. Настало время сказать правду. Я достал листок, ручку и написал, не щадя себя:

«Да, этот человек, оставшийся сидеть у моста через реку со свинцовыми водами, лжец. Он врал себе. Размышлял о верности и любви, но сам сменил не одну красотку в Танжере и так и не решился взять на себя ответственность за отношения, оставив их в неопределенном состоянии до самого конца. Он порицал современную культуру, но сам хотел стать ее частью, он хотел примкнуть к «красивым людям». Он говорил, что его стихи нигде не нашли пристанища, но все песни его группы написаны именно им. Он не знал, что делать и кем быть, поэтому так и молчал и крутил головой по сторонам, стараясь сохранить своё положение. Он думал о предателях, которые его окружают, о людях, которые бессердечно манипулируют людьми, но и сам оказался не лучше их в бездействии своём. Он самый лучший человек – лжец, что в самом конце решил рассказать правду. Надеюсь, с ним всё будет хорошо.

Берроуз в своём творческом завещании просил пробить дыру в Большой Лжи. Пробить за него. Пробивать так же, как пробивал её Аллен[34 - Аллен Гинзберг – американский поэт второй половины XX века, последний великий американский поэт.] – одним фактом своего существования, существования такого вольнодумства и свободы, заключенных в одной голове. Эта книга пыталась пробить дыру в Большой Лжи другой ложью.

Грязь… Солнце… Дождь… И снова Грязь. Удалось ли разорвать этот круг? Ведь что-то невозможно смыть с себя. Например, холод ее руки или осознание того, что не смог помочь, когда мог. Никто бы не смог, а ты мог. И не стал этого делать. Что еще ты можешь не сделать, только потому, что не захочешь? И сколько из этого принесет тебе потом боль? Сколько из этого принесет боль другим? А что делать, когда закончатся все книги и все песни будут написаны и прослушаны? Что ты сделаешь тогда? Когда закончатся сеансы во всех кинотеатрах мира, потому что нечего будет показывать – ВСЕ уже видели ВСЁ. Останется только одно – говорить самому».

СЧАСТЬЕ.

– Вдали город? Как будто море…

– Ясное дело. После дождя как не быть морю?[35 - «Унесенные призраками», реж. Хаяо Миядзаки.]

Я держал Её на руках под дождем, холодную и недвижимую, а моё сжавшееся от боли сердце заставило моё тело дрожать.

– Как же так, как же так…

Будущее без Неё проносилось у меня перед глазами. Оно несло в себе множество перемен и понимание того, что я не успел сказать Ей самого главного и единственно важного. Но было поздно. Я один.

Неожиданно Она всхлипнула. Я застыл. Её губы стали беззвучно двигаться. Она закашляла. Из Её закрытых глаз покатились слёзы.

– Ты… – Я не знал, что сказать. – Ты же замёрзла, сейчас…

Обернул Её в своё пальто. Она прижилась ко мне головой и плакала.

– Тихо, тихо, не плачь, только не плачь. Теперь всё будет хорошо, теперь всё будет хорошо. Я люблю тебя, слышишь? Люблю тебя, не плачь, не плачь…

И я понёс Её по темным улицам. Лужи хлюпали под ногами. Она дрожала от холода, а я от потрясений. Она обняла меня ослабевшими руками. Дорога впереди была свободной.

В то ранее утро мы сидели с Ней на кухне творческой квартиры на одном кресле и пили чай. Её рану на голове перевязали, горячий душ согрел её. Она осторожно отпивала из горячего бокала. Её рыжие волосы пахли лавандой. Я смотрел в окно и думал о том, как всё это было реально – её смерть, моё одиночество, возвращение товарища, сломанные судьбы и моё желание уйти. То, что произошло, было чудом. Господь услышал меня. Я обнял Её за талию, чувствуя, как привычное тепло обжигает меня вновь.

Она повернулась ко мне, сонная и немного рассеянная:

– Хороший чай, я люблю такой. Лесные ягоды… Вкусные.

Я наклонился к Ее волосам, прошептав:

– Я люблю тебя.

И Она улыбнулась.

У Неё очень мягкая и притягательная кожа. А в руках Она держит фарфорового бегемотика.

С неба пошёл снег. Эта история подходила к концу. Я подошёл к ограде канал и достал фото с её руками, посмотрел на него. Это было как вчера. В памяти раздается её смех. Я разжал пальцы.

– Прощай.

Фотография медленно падала вместе со снежинками в воду. Течение подхватило её и потащило от меня прочь. Она ушла. Каждый раз Она уезжала в слезах и с разбитыми надеждами. Теперь этого больше не будет.

А где-то за снежной пургой

Танцуют двое на мостовой.

Она рукой ему глаза закроет,

А он ее печали скроет