И тут же спохватываюсь:
– Не столько хорошо, сколько плохо…
Сияя, я лечу в регистратуру:
– У меня температура! Тридцать семь и четыре! А вы даже талончик не даёте к врачу!
– Идите к главврачу. Примет сама – выпишу.
Главврачу я сказал:
– Хотя я не ваш, но знаю, вы поможете мне.
– Что значит не наш? Чужих больных не бывает!
– Я тоже так считаю. Я недавно переехал в Кусково. Я пока не знаю, где моя родная поликлиника. Я смог добраться лишь до вас. У меня температура. И она поднимается пропорционально времени, проведённому здесь. Помогите! Мне так плохо, если б вы только знали!
– Что у вас болит?
– Не знаю, что сказать… Э-э… Знаете, у меня голова…
– Что голова?
– Не то горячая, не то чуть тёплая…
– Это ещё не всё потеряно.
– Но и ничего не найдено!
Я постучал костяшкой пальца по столу. Мне стало как-то совестно. Я не мог врать. Опустил глаза.
Она стала прислушиваться ко мне через резиновую трубочку.
– Дышите… Глубже.
– Это можно.
– Не дышать!
– Доктор! Мне на работе не дают дышать… Вы гуманны… Ещё Чехов…
– Вы были сегодня на работе?
– Что был… Что не был…
Я должен хрипеть для пользы дела. Вся надежда на беду в лёгких. Похоже, хрип не прорезался. И я очень отчётливо хрюкнул. Переборщил. И от досады покраснел.
Она тоже покраснела.
«Человек, не потерявший способности краснеть, не лишён чувства гуманности».
Она сжала упрямые тонкие губы:
– Что вы хотите?
Я решился рассказать ей всю правду:
– Утром я был…
Она перебила:
– Вы были у нас и вас не приняли?
– Да…
– И вы думаете, вечером проще? Уже восемь. А вы, больные, всё идёте, идёте, идёте…
– Мда-а… Не зарастает сюда тропа. И не зарастёт!
– Скажите, вы когда-нибудь болели?
Я пыхнул:
– А почему вы думаете, что я сварен из кварца и доломита?
– По крайней мере, об этом думаешь, когда смотришь на вас.
– Спасибо за откровенность. Я буду до конца джентльменом и не скажу, о чём думается, когда смотришь на вас.
– О камне.
– Хотя это и недорогой строительный материал, однако вам лучше знать себе цену.
– Так когда вы болели?
– Не далее… как… назад… Знаете, такой импортный гонконгский…
– Вернулся снова.
– Для закрепления? – усмехнулся я. – «Повторенье- мать ученья»?
– А этот грипп мы проходили так, галопом по Европам, – почему-то призналась она и покраснела.
– Это уже зря. Грипп опасен. Вон от него вчера умер Бертран Рассел. А не захочет ли мой организм увязаться за ним?
Она выписала мне освобождение на два дня. На листке приписала, что дальнейшее лечение по месту жительства.
– Доктор, – не отставал я, – как мне быть? Я заболел в субботу. Не мог встать. На работе надо было дежурить…