Мы вслушиваемся.
Где-то впереди неясный, тусклый шум. Вроде тяжело дышал подбитый зверь.
– Море? – спросил я Юрчика.
– Ну! Аря-ря-ря-а! Покажем товарец лицом!
Он широко раскинул руки, будто для объятий, готовый принять всё море.
Я ловлю себя на том, что с завистью гляжу, как Юрка отпетым варягом садит без рук.
– Ты так сможешь? – наводит ехида справку.
– Так и любой дундук сможет.
– А ты?
– А мне неохота.
У него велик новый. А моё переднее колесо перевязано проволокой, точно человек с флюсом платком. Колесо и охает, и хромает. Отпусти руль – тут же кувырок дашь!
Я отвернулся от насмешника.
По старой привычке пялюсь на свои следы. На пыльную обочину низались лысые узкие отпечаточки колёс. Мне нравились мои чёткие, добрые следы.
Мой стальной ослик остался без глаз и подрал как и куда ему хотелось. Подрал по канаве – заросла всякой колючей нечистью.
Поскольку я крепко держал свою собственность в руках, а скоростёнка была курьерская, мы с худым драндулетом сделали в воздухе колечко. И раскатились в разные стороны.
Юрка ехал рядом, остановился ниже по дороге.
– Живой? – кричит. – Ничего от тебя не отвалилось?
Я вскочил.
Вроде всё моё всё при мне. Только шею, ноги (штанины были закатаны) порвал колючками в кровь, сбил колено, лоб, плечо.
– Мировой пилотаж! – выставил Юрка большой палец. – Ни в каком цирке таких номерочков не увидишь. Жаль, что зрителёк всего-то был один.
– Да заглохни ты!.. – Боль сердито просыпалась во мне.
– Намёк понял. Для упавшего главное не забыть подняться. Ты не забыл. Вперёд!
Скоро в расщелине, как в окне, блеснуло, будто кто махнул голубым платком.
Ущелье как-то разом кончилось, словно его обрезало, и мы вывалилась на берег.
Море!
Сытое, толстое, горбатое. Разлеглось во всю землю. Лениво хлюп, хлюп по песочку. Знай наглаживает себе кроткий, послушный ровный бережок и никаких забот.
Юрка с разбойничьим свистом на полном скаку врезался в воду. Картинно размахнул руки, бухнулся набок. Подгрёб колесо под голову. Ногу на ногу. Вальяжно поднёс ко рту воображаемую гаванскую сигару, затянулся, пожевал, блаженно выпустил дымок. За-го-раю… Буржуйкин на отдыхе…
А разве я не заработал себе отдыха?
Глубина здесь детская. По коленочки. Резану-ка подальше.
С ходу пролетел я мимо Юрки.
Уже в прыжке вдогон он схватил мой велик за багажник.
– Туда, сударио, – тычет в туманистый сутулый окоём, – на собственной тачке низзя. За-гра-ни-ца!
Я послушал и сражённо упал.
Услужливая соль обожгла мои царапины.
Волна ласково сняла с меня кепку. Как бы в раздумье подержала немного на месте, тихонько поволокла по песку. Стирает. Наверно, на свой баланс море принимало все дары только чистенькими.
Похоже, у берега не стиралось; кепку то ли понесло, то ли она сама азартно отбывала в чернеющую шаткую пропасть. Ну и катись колбаской! Не возрыдаю!
Я весело смотрел за её погибелью, в прощанье пусто поматывал пальчиками. Любовь была без радости, к чему печаль в разлуке?
Но вот опрокинутая кепка вскинула коричневую подкладку парашютным куполком, в панике дёрнулась к берегу. Тут её столкнуло назад, в темноту. Она одумалась, хотела вернуться? И не смогла?
Я бросился следом, долго в лихорадке охлопывал прохладный простор вокруг, пока обмяклая кепка не набежала под руку.
Мне казалось, она совсем-совсем закоченела.
Я торопливо нахлобучил её на голову. Так ей будет лучше, теплей.
Невесть отчего защипало в глазах.
Сколько лет мы купались под одними дождями, сколько мёрзли одними холодами, сколько прели под одним солнцем, сколько умывались одним по?том и на… Брось! Как бросишь? Это – самого себя бросить? В стужу грела… Случалось, за обедом где в столовке не всякий раз разлучался с нею, жалел снять с головы… А тут покинь навсегда?
Я накрыл кепку ладонями.
Вода весело полилась с неё по лицу.
23
Сорвали маску!
Позже выяснилось – то было лицо.
Б. Лесняк
Юрка вяло обмахивается мокрым башмаком.