– И долго ты, половецкий плясун, будешь отдыхиваться?
– А это уже как укоськает. Через недельку так побегить ко мнешке напару с кислушкой[242 - Кислушка – самогон.] убазаривать.[243 - Убазаривать – уговаривать.] А я, пан Громушкин, не сдамся как голенький. Я ещё наистрогие прынцыпы выдержу. С год и уманежу. Потом, глядишь-ко, из милости отступлюсь и возвернусь к своей ненаглядной Дидоне.[244 - Дидона (Элисса) – по античной мифологии, сестра царя Тира, основательница Карфагена.]
– Сколько раз, пан Громушкин, уже уходил?
– Я тебе по чесноку[245 - По чесноку – честно.] скажу, как… Тут у нас на базарчике торгует виноградом один закопчённый труженишка с Востока. Трясёт гронкой, созывает покупцов: «Я парень чесни, хоть и не местни. Мой винград лучша всеха! Подходи – вешаю бэз очередь сразу!» А я хоть и местный, но скажу честно… Никогда не стареющий неунывака ветер аккуратно носит меня по земле из края в край… Бережёт… Ухожу уже десятый раз. Ебилей! А вот вернусь ли? Кто за меня скажет?
– Я знаю, вернёшься. Ты не устал туда-сюда катать одно и то же колесо? Не надоел тебе этот китайский шахсей-вахсей-бахсей?
– А почему надоел? Это не надоедает. Даже в интерес в большой я въехал. То разлука, то любовь… Рома-антика… Как молодята… Знаешь же, разлука для любви, что ветер для костра. Сильней разжигает!
3 сентября 1991
По картошку
А Нижнедевицк будто вымер.
Ещё затемно вёдра, лопаты, вилы разбежались во все стороны.
На картошку!
Мы с Григорием рано встали.
Да свели на позднее.
Уже за семь настучало, когда мы пошли.
Ветрогон пыль на дороге крутит, по красному лету со стоном рыдает…
У рыбного магазина нас подхватил на мотоцикл наш милый соседушка синеглазый кудряш Алёшик Баркалов со странным прозвищем Адам:
– Я свою девку отвёз в школу за двойками. С утреца пораньше уже сделал одно благое дельце… Мне, жмотоциклисту, всё равно тут по своим делам му-му валять до девяти. Работун из меня… Раз по пальцам, два по яйцам… А вижу, вы шевелите помидорами.[246 - Шевелить помидорами – идти быстро.] Чем без дела гавов ловить, лучше, думаю, доброшу вас к огороду.
Алёша подал мне шлем:
– Надевай малахай!
– Зачем?
– При аварии чтоб вульгарно не окропил умными мозгами меня с отцом Григорием.
– Ты, вихревей, слишком грубо мне льстишь! – хохотнул я. – Ты всерьёз считаешь, что у меня есть что разбрызгивать?
– Без митинга надевай малахай! И будешь, как господин 420.
– А без малахая нельзя пробиться в господа?
– Без малахая можно прибиться к штрафному стольнику. Зачем нам такие барыши?
В Разброде мы раскланиваемся с Алёшей и по полю ещё долго бредём к своей делянке.
Люди уже давно выбирают.
Стыдно глядеть в глаза. Во сони ползут!
Ну ёханый бабай! Удружили нашим огородец аж за четыре километрища. Хорошо, что у наших за сараем жирует клочок земли. А не будь его, как у жильцов новых домов? За моркошкой, за луковым пером к обеду слетай за восемь кэмэ?
В поле жуткий ветер.
Я не знаю, как и быть. На мне фуфайка, трико под брюками, глубокие калоши, мои бумажные и мамины пуховые носки.
Как-то неохота, чтоб просквозило.
Парит.
Гриша подкапывает.
Я выбираю.
Я весь мокрый. Хотел подраздеться.
А Гриша:
– Не смей расчехляться! У меня спина всё время мокрая. Прохладно.
Гриша следит, чтоб я выбирал чисто.
По временам он перекапывает за мной. Нашёл раз картошину, в укоризне шатает головой, цокая языком:
– Это ж на целый суп!
– Лучше б посматривал, как тут сам вчера рвал фасольку. Сколько побросал!
За весь день мы присели лишь минут на десять. На мешках. Когда обедали.
Руки у него, копача, чистые. А у меня, как у чушки.
Перед едой он советует:
– Ты экономно помой два пальца. А на остальные воду не переводи.
У нас воды-то одна бутылка с наклейкой «Мартуни». Бутылка из-под азербайджанского вина.
За компанию вместе с двумя пальцами как-то нечаянно вымыл я ещё три. И вовсе не потому, что вода мешала, а потому, что и остальные пожелали за обедом быть чистёхами.
С непривычки я устал как бобик.
И больше всего я боялся сесть.